https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny_s_tumboy/podvesnaya/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Я уверил ее, что он, видимо, отравился, что он никогда в жизни не был таким. Кажется, она немного успокоилась.
На следующий день свежий, подтянутый, хорошо одетый, он гулял со мной и моими друзьями по набережной. О вчерашнем дне он ничего не помнил ни девушки, ни выпивки, ни возбужденных юнцов. Сейчас он очаровывал нас рассказами о своих спортивных достижениях. Кстати, он сказал, что мастер спорта по плаванию.
Каким стилем ты плаваешь? спросил я.
Всеми, сказал он, на миг замешкавшись.
А в каком стиле ты мастер?
Во всех! радостно ответил он.
Мне это показалось странным. Но ведь мы на следующий день собирались встретиться на пляже! Не мог же он не знать, что коренные черноморцы как-нибудь разберутся, насколько человек хорошо плавает.
И мы в самом деле на следующий день встретились на пляже, и я первым вошел в воду и отплыл, дожидаясь его в море. Стройный, крепкий, в модных плавках, он вошел в воду и поплыл ко мне, выворачивая голову то налево, то направо, честными континентальными саженками. Ни о каком стиле не могло быть и речи.
А как же мастер спорта? спросил я, когда он подплыл. В море как-то легче пренебречь деликатностью хозяина местности. Море смывает земные условности.
А-а-а! воскликнул он, сверкнув на меня свои ми яркими глазами, и так бесшабашно ударил рукой по воде, что я тут же простил ему эту наивную ложь.
Веселый компанеец, рассказчик фантастических историй, он за четыре-пять дней обаял всех моих друзей и знакомых. В застолье он обычно ревниво следил, не остался ли кто-нибудь не охваченным его обаянием. Если таковой оставался, он работал исключительно на него, пока тот не сдавался. Кстати, за это время он усвоил двадцать тридцать грузинских и абхазских слов, которые он, ко всеобщему удовольствию, очень уместно употреблял. Пока мои друзья обсуждали, куда бы его вывезти, чтобы подвергнуть более длительным застольным испытаниям, он вдруг исчез. Как потом выяснилось, он очаровал капитана теплохода «Грузия», и тот его пригласил в рейс до Одессы.
На следующий год мы жили в одной большой комнате общежития, и я мог к нему поближе присмотреться. Конечно, он был отчаянный врун. Но самое фантастическое в его фантастических историях заключалось в том, что они иногда точно подтверждались.
Он был года на два старше нас, а выглядел еще более зрелым молодым человеком. По его словам, он эти два года проплавал юнгой по северным морям. Возможно, именно там он научился травить, если вообще не придумал себе этой романтической части своей биографии.
Однажды он сказал, что прекрасно владеет гипнозом и может загипнотизировать любого человека.
Загипнотизируй меня, сказал я мастеру гипноза.
Ложись на койку, кивнул он мне.
Дело происходило в общежитии. Я лег на свою койку. Ребята шумной толпой окружили нас. Он приказал всем притихнуть и начал колдовать надо мной, утробным голосом произнося успокаивающие слова. Я лежал с закрытыми глазами и изо всех сил подавлял волны смеха. Наконец я ровно задышал, делая вид, что уснул.
Готов! сказал он ребятам и приказал мне встать.
Я встал, якобы безвольно подчиняясь ему.
Ты потерял письмо от любимой, сказал он плотоядным голосом, она тебе этого никогда не простит. Пролезь под всеми койками и найди его, иначе ты погиб!
Под приглушенный смех ребят и сам давясь от смеха, я пролез под всеми койками, стараясь запомнить, кто что при этом говорит, чтобы потом, когда буду его разоблачать, приводить эти реплики как доказательство.
Следующее задание было куда трудней. По предложению одного из студентов он заставил меня хлебать немыслимую бурду, которую готовил себе один наш студент. Было подозрение, что он нарочно готовит себе такую мерзость, чтобы никто не посмел притронуться к его стряпне.
Ты голоден, воскликнул Борзов, ты три дня ничего не ел. Перед тобой прекрасное кавказское харчо! Ешь! Только дуй, дуй на ложку! Харчо горячее!
Мне ничего не оставалось, как сесть за стол и, дуя на ложку, хлебать холодную баланду, почмокивая переваренной морковкой и похрустывая недоваренной картошкой. Даже сейчас, вспоминая об этом, я вздрагиваю. Уже под общий хохот ребят, давясь, я съел пол котелка, но тут он надо мной сжалился и велел снова лечь на койку. Я лег, прислушиваясь к действию баланды на мой желудок.
Он приказал двум студентам так расставить стулья, чтобы я, опираясь пятками на край одного стула и упираясь затылком в край другого стула, мог, не прогибаясь и не проваливаясь, возлегать между двумя стульями.
Этим же студентам он велел поднять меня и водрузить между стульями. Меня действительно водрузили, и я чувствовал невероятную боль в затылке и животе. Не от баланды, конечно, а от напряжения этой ужасной позы. Но я решил играть до конца и с минуту терпел это чудовищное напряжение. Я боялся только одного: как бы он еще не уселся на мой живот, демонстрируя силу гипноза. Но, слава богу, этого не произошло, и он, наконец, мазанув меня рукой по лбу, приказал:
Просыпайся, ты в кругу друзей!
Я с удовольствием провалился между стульями и вскочил под хохот и аплодисменты.
Растопырив руки и лучась своими яркими глазами, Борзов неподвижно стоял посреди комнаты, как на арене цирка.
Твой гипноз липа, воскликнул я, я все делал нарочно!
Вот как, ответил Борзов, нисколько не смущаясь и еще ярче залучившись глазами, тогда вытянись между стульями сам!
Я придвинул стулья приблизительно так, как они стояли. Зацепился пятками за край одного сиденья, придерживая себя руками, уперся головой в край другого сиденья, отпустил руки и рухнул между стульями. Что за черт! Нестерпимая боль в затылке и в пояснице не давала мне продержаться и несколько секунд. Я пробовал удержаться подольше и каждый раз проваливался между стульями.
Ребята хохотали.
Если не было гипноза, кричали некоторые, пусть доест баланду Кузнецова!
Но ведь не было, не было никакого гипноза! Я ведь это точно знаю! Тогда почему же я не сумел повторить опыт? А черт его знает! Может, я исчерпал свои силы, стараясь подыграть Борзову.
Кстати, в связи с гипнозом. Забавный случай рассказал один наш студент. Они с Борзовым ехали в троллейбусе, держась за поручни. Вдруг Борзов чихнул, и так неловко, что брызнул на затылок мужчины, который, тоже держась за поручни, стоял впереди него.
И тот стал ругать Борзова и всю современную молодежь, которая не умеет себя вести в общественных местах. Обычно языкатый, Борзов на этот раз молчал. Мужчина ругается и ругается, а Борзов молчит и молчит.
И вдруг он наклонился к мужчине, что-то шепча ему на ухо. Мужчина мгновенно замолк, и лицо его приняло выражение доброжелательного любопытства. Только что полыхал и вдруг выражение доброжелательного любопытства.
Студент этот, удивленный такой странной метаморфозой, наклонился и сбоку глянул на шепчущего Борзова. О, ужас! Борзов не шептал мужчине, а, прикусив его ухо, замер над ним. Прошло, может быть, пять, может быть, десять томительных секунд. Борзов отпустил ухо мужчины и стал задумчиво глядеть в окно. А мужчина как замер с выражением доброжелательного любопытства, так и остался. До самой остановки, где Борзов и этот студент выскочили из троллейбуса, мужчина ни разу не взглянул на своего обидчика. Кажется, никто ничего не заметил.
Ты что, офонарел?! крикнул студент, очутившись на земле и корчась от смеха.
Я понял, что он иначе не замолчит, спокойно ответил Борзов.
А если б он скандал поднял, если б люди возмутились?
Никогда! ответил Борзов, улыбаясь. Борзов знает свое население.
Борзов говорил, что отец его виднейший казанский адвокат. Вероятно, так оно и было. Возможно, от него он унаследовал ироническое красноречие. Бывая в ударе, он потешал нас лекциями на общественные темы, уснащенными цитатами, вырванными из газет с необычайной комической ловкостью. Мы покатывались от хохота. Он и над собой иронизировал, но, маленькая слабость, ужасно не любил, если кто-нибудь пытался направление этой иронии поддержать.
В общежитии он патронировал и подкармливал двух студентов Штейнберга и Сучкова. Штейнберг перед экзаменами накачивал его лекциями по истории и литературе. А Сучков, начинающий поэт, от его имени писал стихи, посвященные одной студентке, за которой Борзов ухаживал. Борзов эти стихи переписывал своей рукой, громко зачитывал нам, а потом дарил своей красавице. Меня потрясало, как он не боится того, что история происхождения стихов дойдет до его девушки. И в самом деле, так и не дошла! Позже он на ней женился.
Экзамены он сдавал хорошо, иногда даже блестяще, хотя к учебникам почти не притрагивался. Информированность его была огромна. Что скрывать, в те годы я им восхищался. Мне казалось: стоит ему повернуть в себе какой-то рычаг и его невероятная жизненная энергия, расплескивающаяся вширь, пойдет вглубь, и он тогда станет… Но кем? Я не знал.
Однако в зимнюю сессию случился неожиданный прокол.
Преподаватель западной литературы уличил его в незнании подлинников литературных памятников и велел ему пересдать экзамен.
Борзов несколько дней мрачно сидел на своей постели, заново прослушивая расширенный курс лекций Штейнберга, в голосе которого появились истерические интонации.
Запомните, ребята, говорил Борзов, Борзов такие штучки не хавает. Ответный удар сокрушит эту цитадель мракобесия.
Вскоре он сдал экзамен по западной литературе, и мы обо всем этом забыли. Но в один прекрасный день как гром среди ясного неба грянула в молодежной газете его статья об идейно-воспитательной работе в нашем институте. Статья была острая и абсолютно демагогическая. Суть ее сводилась к тому, что в институте слишком много внимания уделяется западной литературе и слишком мало общественным наукам.
Институт дрогнул. Комиссия за комиссией проверяли работу кафедр, а он в это время ходил по коридорам общежития, задрав свою симпатичную голову, с выражением идейного превосходства над всеми кафедрами. Почему-то хотелось восторженной ладонью мазануть по его крутому затылку и посмотреть, останется ли на его лице это очаровательное шарлатанское выражение идейного превосходства. Но некому было мазануть, некому!
Комиссия продолжала работать (гром грянул во время весенней сессии), а Борзов сдавал экзамены по шпаргалкам, которыми на наших глазах начинял себя в комнате общежития.
Директор института читал нам историю и по возможности тех времен читал живо, увлекательно. Мне, во всяком случае, нравились его лекции. И я чувствовал жалость к нему, попавшему в такую передрягу. И все-таки я, как и большинство студентов, был на стороне Борзова. Он нас всех охмурил. Конечно, и студенческая корпоративность сказывалась: пусть подрожат наши преподаватели. Но было и еще что-то.
Тогда шла кампания по борьбе с тлетворным Западом, которая нам, студентам, не без основания казалась глупой. Именно в те времена появился анекдот: Россия родина слонов.
Никакого серьезного влияния Запада, разумеется, не было. Любители красивых тряпок действительно гонялись за чужеземными вещами, так ведь и сейчас гоняются! А поскольку Борзов сам был первым пижоном института, статья его приобрела для нас характер пародийного возмездия за глупую кампанию, затеянную взрослыми людьми. Может быть, мы этого не осознавали, но чувствовали.
Через год мы оба перевелись в другие учебные заведения, и я надолго потерял его из виду. Он перешел в Московский университет на биологический факультет. И вдруг через много лет я узнаю от одного писателя, пропагандиста генетики, что молодой талантливый ученый Борис Борзов с безумной смелостью выступил в своем институте против лысенковцев, но силы были слишком неравны. У молодого ученого большие неприятности. Этот пропагандист генетики предложил мне написать коллективное письмо протеста в Академию наук, если Борзова выгонят из института. О, если б я не знал Борзова! Впрочем, судя по всему, такого письма тогда не понадобилось, Борзов сам удержался в своем институте.
И вот мы с ним в одной машине, и он мне рассказывает о грандиозном преимуществе бесскорлупных яиц перед обыкновенными. Забавно было, что он, рассказывая, успевал бросить взгляд на каждый магазин, мимо которого мы проезжали, иногда проборматывая что-то по этому поводу.
В одном месте мы увидели длинный хвост очереди, выходящей из магазина.
Что дают? крикнул Борзов, остановив машину и выглядывая в окно.
Кроличьи шапки, хмуро ответил кто-то из очереди.
Кроличьи, пробормотал Борзов и, секунду подумав, поехал дальше.
В другой раз в переулке его взгляд привлекла тигриная рябь арбузов в железной клетке. Он опять остановил машину.
Куплю арбуз и позвоню любовнице, бросил он мне, легко переходя от бесскорлупных яиц к крепкокорым астраханским арбузам.
Он вышел из машины, стройный, моложавый, в всликолепной синей рубашке и в черных вельветовых брюках. Он шел к телефонной будке мелкими шажками, как бы придерживая избыток ликования, как бы исполняя брачный танец внебрачной связи.
Набрав номер, он повернулся в сторону улицы и говорил, весело подмигивая неизвестно кому. Стекло телефонной будки было разбито, и некоторые слова доносились до меня. Несколько раз повторялась одна и та же загадочная фраза:
Я тебе звоню из дому!
Что он этим хотел сказать? Однажды мы с ним встретились в кафе «Националь» и вдвоем провели чудный вечер. Он был мягок, предупредителен, гостеприимен. Как бы это представить образно? Картина тридцатых годов «Вождь укрывает шинелью известного летчика, доверчиво заснувшего на его диване. Привет из Сочи!». Нет, надо поскромней. Примерно так: патриарх идейных боев сам нарезает огурцы и подкладывает лучшие куски мяса товарищу юности. Кстати, я у него спросил тогда, владеет он все-таки гипнозом или нет.
Нет, конечно, сказал Борзов, склонив голову с обезоруживающей улыбкой, просто верил, что ты мне подыграешь, и ты вполне оправдал мои надежды. Но почему же я не мог потом вытянуться между стульями? спросил я.
Очень просто, ответил Борзов, оживляясь от необходимости поделиться долей разума.
1 2 3 4


А-П

П-Я