— Бронзовая, — к сведению Джерри и Руфи пояснил Ричард, — а мне, ей-богу, она показалась свинцовой: я поймал ее у самого плеча. И все из-за того, что я спросил, почему она перестала спать со мной. Помнишь, Салли-О?Салли напряглась и выкрикнула, вся трясясь:— Послушать тебя, так я все это нарочно вытворяла. А мне тошно от любви, я бы рада была не любить Джерри. Я вовсе не хочу причинять тебе боль, я не хочу причинять боль Руфи и д-д-д-детям.— Можешь обо мне не плакать, — сказала Руфь. — Слишком поздно.— Я достаточно наплакалась из-за тебя. Я жалею всех, кто настолько эгоистичен, настолько слаб, что не может отпустить мужчину, когда он хочет уйти.— Я пытаюсь удержать отца моих детей. Неужели это так уж низко? Да!— Ты так говоришь, потому что ты к своим детям относишься как к багажу, как к безделушкам, которые в подходящую минуту можно выставить напоказ.— Я люблю моих детей, но я уважаю и мужа — уважаю настолько, что если бы он что-то решил, я бы не стала ему мешать.— Но Джерри ничего ведь не решил.— Он слишком добрый. Ты злоупотребляла этой добротой. Ты ею пользовалась. Ты не можешь дать ему то, что могу дать я, ты не любишь его. Если бы ты его любила, не было бы у тебя этого романа, о котором нам со всех сторон говорят.— Девочки, девочки, — вмешался Ричард.— Но он сам меня на это толкал, — крикнула Руфь и согнулась на стуле, словно отражение, преломленное в воде, — я думала, я стану ему лучшей женой! — От слез она пригнулась еще ниже, перекрутилась жалкой закорюкой — Джерри казалось, что от горя и унижения она сейчас вылетит из комнаты. А она, раскрывшись перед ними, сидела вся красная и от стыда кусала костяшку пальца. Пытаясь отвлечь от нее внимание, Джерри заговорил.Он заботливо спросил Салли:— Ты что же, не слышала? Все уже позади, нечего устраивать потасовку. Я предлагаю тебе: давай поженимся.Салли неуклюже повернулась к нему, скованная в движениях ручками кресла и ребенком на коленях; в сдвинутых бровях и в голосе был гнев:— Мне кажется, ты не очень-то в состоянии мне это предлагать. — Фраза оборвалась, не законченная, растворившись во влажной улыбке, многозначительной улыбке, чуть перекосившей лицо под возмущенно нахмуренными бровями и показывавшей, что она понимает, как обстоит дело и в каком они положении, и прощает, прощает за все, что произошло, что происходит и что должно произойти, моля его — этой же горестной улыбкой, — чтобы и он простил.
Который час? Восемь. Вставай, повелитель. Только восемь? Ты шутишь. Я уже с семи не сплю. А я всю ночь не спал. Выходил. Снова ложился. Сам виноват. Я же все время твердила тебе — спи. Я не мог. Слишком ты хороша и непонятна. Ты дышала так тихо, я боялся, что ты исчезнешь. Я есть хочу. Хочешь есть? В раю-то? Вот послушай. Сейчас услышишь, как у меня урчит в животе. Какой у тебя суровый вид. Какой величественный. И ты уже одета. Конечно. Можно так выйти на улицу? Или видно, что я только что выскочила из постели? Недостаточно долго в ней пробыла. Не смей. Одно я должна сказать тебе про себя: я настоящая сука, пока не выпью кофе. В жизни этому не поверю. Все равно ты мне и такая нравишься. Я чувствую запах кофе, даже когда включен кондиционер. Поди ко мне на минутку, и я куплю тебе миллион чашек кофе. Нет, Джерри, Ну же. Вставай. На полминутки — за полмиллиона чашек. Нет, подожди. Встань вон там у окна: мне снится удивительный сон, будто я занимаюсь любовью с твоей тенью, но ты стоишь там, куда мне не дотянуться… я, конечно, ужасный извращенец. Ты — обалденная. Ох, Джерри. Не спеши. Слишком ты меня любишь. Я стараюсь сдерживаться, а ты — никогда. Я знаю. Это нечестно. Я боюсь смерти, но не боюсь тебя, поэтому я хочу, чтобы ты убила меня. Ну, не смешно ли, что ты не боишься меня? Смешно! А все остальные вроде боятся.
Ричард держал карандаш над блокнотом — на каждом листике голубой бумаги стояло крупными буквами: “Кэннонпортский винный магазин” и крошечное изображение его фасада.— Давайте зафиксируем некоторые факты. В каком отеле ты останавливался с нею в Вашингтоне?В том отеле Джерри лежал с Салли, боясь услышать стук в дверь и обнаружить за ней Ричарда; теперь стук раздался, и у Джерри не было ни малейшего желания впускать Ричарда в ту памятную комнату. Он сказал:— Не вижу, какое это имеет значение.— Не хочешь мне говорить. Прекрасно. Салли, в каком отеле? — И даже не дав ей времени ответить, спросил:— Руфь?— Понятия не имею. Зачем тебе это нужно?— Мне нужно знать, потому что все это распроклятое лето я был вонючим посмешищем. Я как-то сидел тут и вспоминал — все лето что-то было не так: всем сразу становилось весело, стоило мне появиться. Помню — очень меня тогда это задело — подошел я у Хорнунгов к Джейнет и Линде, они шептались о чем-то, а как увидели меня, даже побелели. “Что происходит?” — спросил я, и лица у них стали такие, точно я навонял при них, да еще с трубным звуком.— Ричард, — прервал его Джерри. — Я должен тебе кое-что сказать. Ты никогда мне не нравился…— А ты всегда мне нравился, Джерри.— …но моя связь с Салли привела к тому — ты уж меня извини, — что и ты полюбилея мне. И не пей ты, пожалуйста, эту гадость, это дерьмовое виски или что это там у тебя.— Рецина. Ваше здоровье. L’Chaim! Saluti! Prosit! Ваше здоровье! (идиш, итал., нем.)

Джерри разрешил налить себе еще вина и спросил:— Ричард, где ты выучил все эти языки?— Ist wunderbar, nichts? Чудесно, не правда ли? (нем.)

— Может, вам, мужчинам, и весело, но для нас, остальных, это мука, — сказала Салли. Она сидела все так же, застыв, как мадонна; Теодора на коленях у нее клевала носом, словно загипнотизированная.— Уложи это отродье в постель, — сказал Ричард.— Нет. Если я уйду из комнаты, вы сразу начнете говорить обо мне. Начнете говорить о моей душе.— Скажи мне название отеля. — Ричард произнес это, ни к кому не обращаясь. Никто ему не ответил.— Что ж, о'кей. Хотите вести жесткую игру. Очень хорошо. Очень хорошо. Я тоже могу вести жесткую игру. Мой папа был человек жесткий, и я могу быть жестким.Джерри сказал:— А почему бы и нет? Ты ведь мне ничем не обязан.— Черт подери, Джерри, а ты заговорил на моем языке. Skol. На здоровье (швед.)

— Пьем до дна. Chin-chin. На здоровье (итал.)

— Проклятый мерзавец, не могу на тебя сердиться. Пытаюсь рассердиться, а ты не даешь.— Он просто ужасен, когда вот так дурака валяет, — сказала Руфь.— В чем же будет заключаться твоя жесткая игра? — спросил Джерри.Ричард принялся что-то чертить в блокноте.— Ну, я могу отказать Салли в разводе. А это значит, что она не сможет выйти замуж за другого.Салли села еще прямее, губы ее растянулись в тоненькую линию, слегка обнажив зубы; Джерри увидел, что она не только не стремится уйти от объяснений, а наоборот: рада сразиться с Ричардом.— Да, — резко сказала она, — и у твоих детей не будет отца. Зачем же вредить собственным детям?— А с чего ты взяла, что я отдам тебе детей?— Я же, черт побери, прекрасно знаю, что тебе они не нужны. Ты никогда их не хотел. Мы завели их, потому что наши психоаналитики сочли, что это полезно для здоровья.Они в таком темпе обменивались репликами, что Джерри понял: они уже не раз сражались на этой почве.Ричард улыбался и продолжал что-то чертить в блокноте. Джерри подумал, интересно, каково это видеть одним глазом. Он закрыл глаз и окинул взглядом комнату — стулья, женщины, бокалы сразу лишились одного измерения. Все стало плоским, невыразительным — таков мир, вдруг понял он, если смотреть на него глазами безбожника, ибо присутствие Бога придает каждой вещи объемность и значение. Это было страшно. Ему всегда был ненавистен вид Ричарда — эта задумчиво склоненная голова, елейно-нерешительный рот, нелепо-безжизненный глаз. Может… не потому ли, что, глядя на его лицо, он представлял себе, каково было бы ему жить без глаза? Он открыл глаз, и все окружающее, завибрировав, вновь стало объемным, а Ричард поднял голову и сказал Салли:— Ты права. Мой юрист, во всяком случае, отговорил бы меня от этого. Давайте рассуждать здраво. Давайте рассуждать здраво, ребята. Попытаемся приструнить этих маленьких зеленоглазых дьяволят. Джерри, я знаю, ты будешь хорошим отцом моим детям.Я видел, как ты обращаешься со своими детьми, ты — хороший отец.— Ничего подобного, — сказала Руфь. — Он садист. Он их дразнит.Ричард слушал ее и кивал.— Он не идеальный, но он вполне о'кей, Руфи-детка. Он человек незрелый, ну, а кто сейчас зрелый? Руфь продолжала:— Он заставляет их против воли ходить в воскресную школу.— Детям необходима, — сказал Ричард, по-пьяному тупо и сонно растягивая слова, — детям необходима жизненная основа, пусть самая идиотская. Джерри, я буду платить за их обучение и одежду.— Ну, за обучение — конечно.— По рукам.Ричард принялся набрасывать цифры. В тишине как бы сдвинулась огромная, физически неощутимая тяжесть — так под папиросной бумагой в Библии обнаруживаются детали гравюры, изображающей ад.Джерри воскликнул:— Да, но как же будет с моими детьми?— Это уж твоя забота, — сказал Ричард, сразу протрезвев.— Отдай мне одного, — обратился Джерри к Руфи. — Любого. Чарли или Джоффри — ты же знаешь, как Чарли изводит малыша. Их надо разделить.Руфь плакала; трясущимися губами она произнесла:— Они нужны друг другу. Мы все нужны друг другу.— Прошу тебя. Чарли. Разреши мне взять Чарли. Салли вмешалась в разговор:— А почему ты не можешь его взять? Они такие же твои дети, как и ее.Руфь повернулась на своем стуле с прямой спинкой.— Я бы, возможно, и отдала их, будь на твоем месте другая женщина, — сказала она. — Но не ты. Я не доверю тебе моих детей. Я не считаю тебя подходящей матерью.— Как ты можешь говорить такое, Руфь! — возмутился Джерри. — Посмотри на нее! — Но уже сказав это, он вдруг понял, что, возможно, только ему она кажется нечеловечески доброй, только для него лучится добротой ее лицо — лицо, которое он видел запрокинутым от страсти под своим лицом: глаза закрыты, губы раздвинуты — словно отражение в воде пруда. Он видел в ней слишком многое и был теперь как слепой, и, возможно, они — Ричард и Руфь — видели ее точнее.
Ты не веришь, что я такая простая. А я простая, как… как эта разбитая бутылка.
— По воскресеньям, на каникулы — безусловно, — сказала Руфь. — Если я рехнусь или убью себя, — бери их. Но пока они остаются со мной.— Да, — без всякой надобности подтвердил Джерри. Он находился в каком-то странном состоянии: стремясь побыстрее отделаться от Ричарда, он так себя взвинтил, что потерял над собой контроль и в этом состоянии неуправляемости невольно повысил голос, измеряя всю глубину своей беспомощности. Измерив же ее, он умолк, и наступила необъятная тишина.Внезапно Ричард сказал:— Ну, Салли-О, поздравляю. Поздравляю, девочка, ты своего добилась. Ты ведь многие годы нацеливалась на Джерри Конанта.— В самом деле? — спросил Джерри.— Конечно, — сказала ему Руфь. — Каждому это было ясно. Даже как-то неловко становилось. Ричард сказал:— Не перечеркивай этого, Руфь. А может, это самая что ни на есть настоящая, подлинная amour de coeur лирическая любовь (франц.)

. Давай пожелаем деткам счастья. Единственное, от чего ты никогда не будешь страдать, Джерри, — это от скуки. Салли — существо неспокойное. У нее много прекрасных качеств: она хорошо готовит, хорошо одевается, хороша — ну, относительно хороша — в постели. Но спокойной ее не назовешь.— Разве мы об этом говорили? — спросил Джерри.— Мы говорили об обучении детей, — сказала Руфь. И поднялась. — Я поехала домой. Больше я не могу.— Должен сказать, — заявил Джерри с вновь пробудившимся желанием досадить этому типу, — что я сторонник государственных школ.— Вот и я тоже, приятель Джерри, — сказал Ричард, — и я тоже. Это Салли настаивает на том, чтобы деток возили автобусом в школу для снобов.— Это мои дети, — решительно заявила Салли, — и я хочу, чтобы они получили самое лучшее образование. — Мои — Джерри сразу заметил, что в этом слове для нее заключена особая красота: по ее артикуляции ясно было, какое это бесценное слово.Руфь спросила, нерешительно опускаясь снова на стул:— А что, если Джерри захочет бросить работу? Ты согласишься жить с ним в бедности?Салли тщательно обдумала ответ и, казалось, была довольна результатом.— Нет. Я не хочу быть бедной, Руфь. Да и кому охота?— Мне. Если бы всем нам приходилось в поте лица добывать свой хлеб, у нас не было бы времени на это… это безумие. Все мы до того избалованы, что от нас смердит.— Руфи, — сказал Ричард, — ты высказываешь вслух мои мысли. Назад к природе, к простоте и бедности. Я всю жизнь регистрировался как демократ. Я дважды голосовал за Эдлая Стивенсона.Салли, обретя, наконец, дар речи, решила теперь высказать все, что пришло ей в голову, пока говорили другие.— Понимаете, подпись под бумагой еще не означает, что вы уже не муж и жена. — Джерри слышал это и прежде, когда она шепотом поверяла ему свою душевную муку; сейчас это прозвучало неуместно, нескладно, не вполне нормально. Руфь поймала его взгляд, потом посмотрела на Ричарда. Салли же, почувствовав, что они втихомолку потешаются над нею, распалилась еще больше:— А человек, который больше всех теряет, не вызывает ни у кого из нас ни капли сочувствия. У Руфи остаются ее детки, мы с Джерри получаем друг друга, а Ричард — ни черта! — Она потупилась; волосы упали ей на лицо, словно опустился занавес после пламенной речи.Ричард наблюдал за своими гостями, подстерегая их реакцию, и, казалось, колебался, не зная, присоединиться ли к ним, или возродить союз с женой. Переняв ее тон, он ринулся в наступление:— Джерри, разреши мне кое о чем тебя спросить. Ты когда-нибудь был один? Я хочу сказать: как перед Богом, до самого нутра, растуды тебя в качель — совсем один. Так вот: эта широкозадая тупая шлюха была моим единственным в жизни другом, а теперь она бросает меня ради тебя.— Значит, ты любишь ее, — сказала Руфь. Ричард тотчас отступил.— О да, я ее люблю, конечно, люблю, эту сумасшедшую суку, но… какого черта. Моя карта бита. Que sura, sura. Будь что будет (исп.)

— А я считаю, что два вполне приличных брака летят к черту по какой-то идиотской ошибке — из-за этакой жалкой алчности, — сказала Руфь и снова поднялась, — но никто со мной не согласен, а потому на этот раз я уже действительно ухожу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38