Долг правоверного - неустанно помогать добру против зла. Тот, кто
неукоснительно следует предписаниям Заратуштры, после смерти благополучно
минует страшный мост Чинвад, ведущий в загробный мир, и упокоится в раю
Гаро-Дмана.
Чтобы показать, что он привержен к "арте" - религиозной праведности,
каждый оседлый перс, даже самый знатный, время от времени трудится в саду
или в поле.
Куруш засучил рукава, покрепче ухватился за рукоять заступа и смело
подступил к деревцу, что росло у бассейна. Окопать! Царь заботливо рыхлил
почву, то и дело нагибался, выбирал из щебнистой глины и отбрасывал в
сторону камешки.
Добрый поступок зачтется в книге Ахурамазды.
Царь вспомнил надпись, которую собирался высечь на скале в Багастане
- Стане богов. Он хорошо обдумал ее по дороге. На коротких стоянках писцы
терпеливо ловили из уст повелителя "жемчуг слов", нанизывали его на
золотую нить умения и наносили на сырую глину легкую вязь арамейских букв.
Писцами служили у Куруша сирийцы. Персы знали только тяжелую
клинописную грамоту, да и той научились недавно, после захвата Бабиры.
Надпись вчерне готова. Вернувшись домой, Куруш повелит мастерам
выбить ее на трех языках на высоком утесе. Чтобы каждый проезжий и через
тысячу лет мог увидеть издалека и прочесть рассказ о беспримерных
свершениях человеколюбивого персидского царя.
Заливался, рассыпался соловей. Безмятежно улыбался Куруш. Хорошо! В
доме уже все проснулись, за работой царя следили десятки глаз. Растроганно
переглядывались слуги: "Святой у нас государь".
Хозяин дома Виштаспа, сатрап Варканы и Парты - благообразный пожилой
перс - истово поглаживал черную бороду:
- Пусть славится вечно добродетельный правитель!
Утро, как говорят на востоке, медленно вынуло из ножен рассвета
золотые мечи солнца и рассекло ими голубой щит небес.
Соловей умолк.
За садом, на высоком холме, над Башней молчания - дахмой, где местные
жители складывали умерших, закружились коршуны.
Куруш разогнулся, отер пот со лба, растер ладонью занывшую поясницу.
Устал с непривычки царь. Хотелось отдохнуть. Но не годится бросать дело на
половине. Люди глядят. И старик опять взялся за заступ.
За оградой застучали копыта лошадей.
Куруш, не переставая копать, настороженно вскинул голову.
У ворот усадьбы послышались голоса, лязг железа. С кем-то горячо
заспорил привратник. Куруш выпрямился, сжимая заступ в правой руке.
Виштаспа, одетый в длинную хламиду, озабоченно заспешил через двор.
До слуха Куруша долетел резкий выкрик:
- Гонец из Ниссайи!
Царь выронил заступ, выжидательно раскрыл рот.
Раздвинулись створы ворот, въехали забрызганные грязью всадники.
Виштаспа торопливо увел их прочь. Куруш стоял, повернувшись спиной к
деревцу, у которого он только сейчас мирно трудился, и задумчиво жевал
серый ус.
Показался Виштаспа - непривычно суетливый, чем-то обеспокоенный. Он
поглядел царю в глаза. По лицу Куруша прошла тень - и слабого отблеска не
осталось на нем от недавнего благодушия, умиления, внутренней
размягченности.
Царь перешагнул через рукоять заступа и двинулся навстречу сатрапу.
На краю бассейна виднелся ряд сырых глиняных плиток. Куруш наступил
на них и прошел дальше, не оглядываясь. И не заметил даже, что раздавил
своей ногою ту самую надпись, которую собирался высечь на скале. Сирийцы
выставили пластинки сушить на ветру, с тем, чтобы после обжечь...
Виштаспа - негромко:
- Умер вождь саков аранхских.
Куруш закусил губу. Строгий, задумчивый, он поднялся на террасу,
кивнул:
- Воды.
Рабы вскочили с корточек - один с кувшином, другой с медным тазом,
третий с льняным полотенцем через плечо.
Хмуря косматые брови, царь мыл руки, запачканные землей, - мыл не
спеша, деловито, сосредоточенно, тщательно снимая с пальцев следы
"религиозной праведности". Так мясник, готовясь к резне, заботливо очищает
ладони от грязи, чтобы затем забрызгать их кровью.
...Михр-Бидад хрипло вскрикнул и растянулся во весь рост у царских
ног. Он измучился, изнемог, был чуть жив от утомления.
- Встань, - приказал царь. - Устал?
- Э, отец-государь! - всхлипнул гонец. - Что для персидского молодца
усталость? Бе! Усталость - отдых, когда служишь доброму повелителю. Я ради
тебя... Заставишь умереть - умру, заставишь воскреснуть - воскресну!
Куруш с любопытством пригляделся к Михр-Бидаду.
- Ага, - промолвил он одобрительно. - Хм. Это - хорошо... Отчего умер
вождь?
- На охоте погиб, отец-государь.
- Ага-а. Хм... - Куруш покрутил в руке обломанный наконечник сакской
стрелы. - Правда, что саки разрубают покойных на куски, варят в котле и
едят, как баранину?
- Не могу знать, отец-государь. Слышал, будто они едят храбрецов
погибших, но видеть не приходилось. Наверное, правда. Чего не дождешься от
этих двуногих зверей?
- Да, - подтвердил Виштаспа. - Дикий народ.
Куруш внимательно посмотрел на родича и сказал - скорей себе, чем
сатрапу:
- Ну, не столь важно, как саки погребли вождя - в яму затолкали или в
брюхо. Главное - он умер.
Царь небрежно кинул через плечо бронзовый наконечник.
Раздумчиво помахал второй частью стрелы - оперенной тростинкой.
- И это уже не главное.
Он сделал несколько шагов по ковру. Остановился у ступеней, ведущих с
высокой террасы вниз, в темный провал густо затененного двора. Устремил
пристальный взор на лиловеющий вдалеке горный хребет.
Вода и камень. Снег и облака. И тысячи длинных дорог. Никто не знает,
где они берут начало, никто не ведает, куда они ведут. Узнать бы, дойти до
предела, скрытого в тумане. И утвердиться там, у предела.
...Где-то к востоку от Каспия, к западу от Небесных гор, кочуют в
голодных песках Турана сакские племена. Какое дело сакам до Куруша, какое
дело Курушу до бедных саков? Земля, земля. Как просторна, земля, ты для
малых, как тесна ты, земля для великих.
Куруш постучал ногтем по оперенной тростинке - по концу, где должен
торчать наконечник:
- Главное - теперь, теперь кто будет у них вождем?

СКАЗАНИЕ ТРЕТЬЕ. КРЕЧЕТ И МЫШЬ
Саки, часто меняясь, несли Белого отца на шкуре убитой им хищницы.
Шли цепочкой, ведя коней в поводу. И тишина скорбного шествия не
нарушалась ничем, кроме глухого топота человеческих ног и лошадиных копыт.
На краю чангалы навстречу охотникам бросились женщины, пойма задрожала от
горестных причитаний. Девушки расплетали косы. Старухи раздирали ногтями
морщинистые груди.
Томруз не показывалась. Она ждала мужа дома, в стане у речной
излучины.
Спаргапа плелся позади всех. Слезы, струясь по измученному лицу,
скапливались в уголке перекошенного рта и стекали на голый подбородок.
Сколько помнил себя Спаргапа, он видел, чувствовал рядом отца.
Думалось, так будет вечно. Но отца уже нет. Не вернется старик, не погонит
к табуну темной ночью, не потреплет за ухо.
Горькая нелепость. Все равно, что с вечера лечь здоровым и целым, а
утром проснуться вовсе без рук, будто никогда не имел их. Или скакать по
пустыне с водой для умирающих от жажды детей и, добравшись до места,
обнаружить, что бурдюк пуст...
Он взошел на вершину кургана, где молился вчера старый вождь.
Невдалеке, на берегу узкого озера, образовавшегося из старицы,
пестрели, выстроившись в ряд, полосатые шатры и крытые повозки кочевого
стана. Виднелась глинобитная стена загона. Луговина между палатками и
подступавшими из пустыни барханами была забита людьми, как стоящий
поблизости загон - голодными овцами. Овец в суматохе забыли выгнать на
пастбище.
Крики, стоны, плач. Эх, отец! Спаргапа судорожно вздохнул.
...На ветке ядовитой триходесмы задергала хвостом трясогузка. Глаза у
юнца прояснились. Слезы испарились чуть ли не в одно мгновение. В лощине,
тянувшейся из дюн и огибавшей подножье кургана, мелькнуло красное пятно.
Райада!
Он сбежал по склону с такой стремительностью, что едва не перескочил,
как антилопа, рытвину поверху.
Райада, казалось, не замечала Спаргапы.
Откинув голову назад, выпятив грудь далеко вперед, слегка повиливая
плечами, игриво покачиваясь, помахивая прутиком, она будто торопилась
куда-то и ступала быстро-быстро, ставя пятки близко, а носки - широко
врозь. На плотном песке, устилавшем овражек, четко отпечатывались следы
босых девичьих ножек.
- Стой! - крикнул запыхавшийся Спаргапа.
Она с готовностью - видно, ждала, когда он крикнет, - остановилась,
посмотрела насмешливо:
- Вах! Это ты, храбрый охотник? Много фазанов настрелял, меткач?..
Спаргапа смутился. Когда и от кого она успела узнать?.. Он
пробормотал:
- Не до фазанов было.
- А как же! Конечно! Еще бы! Страшно в чангале. От костра, видать, не
отходил?
Спаргапа чуть не расплакался:
- И когда ты перестанешь надо мной смеяться?
- Когда станешь мужчиной, - с улыбкой подзадорила его Райада.
Спаргапа вспыхнул, как факел:
- А кто я, по-твоему: дитя грудное?
У юнца пересохло во рту.
Он жадно охватил девушку потемневшими глазами. Всю - от острой
шапочки и блестящих, вымытых кислым молоком, распущенных волос,
приподнятых у висков бровей, чуточку раскосых глаз, короткого, немного
вздернутого носа, в меру крупного рта со смуглыми губами - до ловких ног.
Вобрал в сердце всю Райаду - с ее длинным, до пят, облегающим платьем без
рукавов и с широким круглым вырезом вокруг шеи, с ниткой коралловых бус,
медными браслетами на запястьях и медной гривной на груди и и твердо
сказал:
- Вот что! Ты выходи за меня замуж, слышишь?
- За-а-а-муж? - Она прыснула - и захохотала, всплескивая руками,
притоптывая ногами, хватаясь за живот, выгибаясь назад. - Замуж - за тебя?
Аха-ха-ха!
- Дзинь-дзинь-дзинь! - вторя звучному смеху, часто и чисто звенели
мониста при резких сотрясениях девичьего тела. Тряслись в ушах серьги.
Бренчали у кистей и на щиколотках тройные браслеты с шипами, изображающими
козьи рожки. Золотое кольцо, вдетое в левую ноздрю, вычерчивало мелкий
огненный зигзаг.
- Чего ты заливаешься? - Спаргапа сердито схватил Райаду за
золотисто-коричневую руку. - Говори - выйдешь?
Кожа Райады пахла красным перцем и мятой.
Райада утихла, вырвалась, хлестнула юношу прутиком по пальцам. Но
глаза продолжали смеяться.
- Где Белый отец? Погиб. Будут выбирать нового предводителя? Будут.
Ну, и выйду за тебя, если станешь вождем саков аранхских.
Райада дразняще передернула круглыми плечами. Спаргапа остолбенел,
разинул рот. В это время появился верхом на коне суровый Хугава.
- Хоу, Спар! Куда ты пропал? Мать ищет.
- Сейчас, - досадливо отмахнулся Спаргапа и вновь повернулся к
Райаде. Но она собралась уже уходить. - Спеши домой, малыш, не потеряйся,
- прошептала она язвительно. - Матушка беспокоится - как бы кот барханный
не уволок... Ну, я побегу искать ягнят.
Маленькая, плотная, складная, она вприпрыжку умчалась прочь,
помахивая прутиком и напевая.
Спаргапа задумчиво смотрел ей вслед.
"Ну, и выйду за тебя, если станешь вождем саков аранхских..."
Он вспрыгнул на лошадь и поехал в лагерь.
- Где ты задержался? - Строгий взор Томруз заставил юнца опустить
голову. Он топтался в шатре у порога, не зная, что сказать.
Томруз сидела на верхней кошме, уронив руки на колени. Из
расцарапанных щек на грудь капала кровь. Спаргапа взглянул исподлобья на
бледную, за два дня состарившуюся мать, заметил седую прядь, и ему опять
захотелось плакать.
- Был на кургане, чтоб никто... - проговорил он невнятно и показал на
слезы.
Томруз осуждающе покачала головой.
- Когда человек - в стороне от всех, и горе у него - снаружи, это
плохо. Когда человек среди всех, и горе у него - внутри, это хорошо. Учись
мужеству.
- Ах-вах! - Спаргапа отчаянно хлопнул шапкой оземь. - Заладили:
мужчина, не мужчина... Или у меня косы выросли на затылке? Не гожусь в
мужчины - пошлите пасти ягнят.
- Вместе с Райадой, - с грустной усмешкой подсказала мать.
- При чем тут Райада? - Спаргапа отвернулся.
- Говорят, сколько не плюйся, лика луны не запачкать. Спору нет,
Райада пригожа на вид. Но - в лике ли только пригожесть? Золото -
блестяще, а на что годится, кроме колец? И снег красив, да ноги стынут. Из
Райады не выйдет доброй жены. Никогда. Запомни: свяжешься с нею - не
слезами будешь плакать, а кровью.
Речь томруз плетью хлестала по открытой, как свежая рана, незрелой
душе юнца.
- Почему? - спросил он подавленно.
- Что, если кречет сойдется с мышью? Кречет - сын просторов небесных,
под облака он привык взлетать, парить над пустыней. Мышь - дочь глубоких
нор, навеки она привязана к темной пещере. Может ли жить жизнью кречета
мышь? Нет. Бездонное небо - не для подземных тварей. Как их норы, узок их
мир, ничего им не надо, кроме душных дыр, набитых зернами злаков степных.
А юный кречет? Сможет ли он жить мышиной жизнью?
Томруз требовательно, как вчера - отец, смотрела на сына.
И сын, как человек, только что проснувшийся, удивленно и недоумевающе
смотрел на мать.
- Может быть, и сможет, - сказала Томруз уничтожающе. - Но тогда ему
надо выщипать крылья и хвост. Не летать - карабкаться, не дичью питаться -
грызть семена. Понимаешь ли ты свою мать, о Спаргапа?
- Нет! - В голосе юнца сквозила обида. - Почему ты сравниваешь Райаду
с мерзкой мышью?
Ух, эти матери! Вечно у них все не так. Встречалась на свете
когда-нибудь мать, что не ворчала на сына? Попадались где-нибудь в мире
матери, которым нравились бы подруги их сыновей? Старухи смотрят на
девушек, как на ядовитых змей - ох, ужалит сына, ох, высушит сына, ох
погубит сына!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27