https://wodolei.ru/catalog/vanny/small/ 

 


Шах на месте, льву подобно, притаясь, стоял.
Рыжий конь от нетерпенья прядал и плясал.
С тетивы Бехрам, как ливень частый, сыпал стрелы.
Чуть пускал стрелу – вторая в воздухе свистела.
Убегающих онагров стрелы настигали,
Настигая от полета, пламенем пылали.
Если есть онагр убитый и кувшин вина,
Полная огня жаровня алчущим нужна.
Дичь степную настигали за стрелой стрела
И без промаха пронзали, словно вертела.
Даже самых быстроногих шах не пропускал,
Настигал, и мигом им он ноги подсекал.
Шах имел рабу, красою равную луне;
Ты такой красы не видел даже и во сне!
Вся – соблазн, ей имя – Смута, иначе – Фитне.
Шах в любви к Фитне веселье черпал, как в випе.
А когда она на руде, как никто, играла,
С неба вольных птиц спускаться наземь заставляла.
На пиру, после охоты, за ковшом вина
Шах Бехрам любил послушать, как поет она.
Стрелы – шахово оружье. Струны – стрелы девы.
Стрел острей в сердца вонзались сладкие напевы.
Стадо вспугнутых онагров показалось там,
Где земля сливалась с небом. И погнал Бехрам
Скакуна; как лев пустыни, яростен и рьян,
Шах летел, крутя в руке легкий свой аркан.
На кольцо он спусковое положил стрелу,
Щелкнул звонкой тетивою и пустил стрелу.
В бок онагру мчащемуся та стрела вошла,
И, целуя прах, добыча на землю легла.
За короткий срок он много дичи подстрелил;
А не стало стрел – арканом прочих изловил.
А рабыня, отвернувшись, поодаль сидела,
От похвал воздерживалась – даже не глядела.
Огорчился шах, однако до поры сдержался.
Вдруг еще онагр далеко в поле показался.
«Узкоглазая татарка! – шах промолвил ей. –
Что не смотришь, что не ценишь меткости моей?
Почему не хвалишь силу лука моего?
Иль не видит глаз твой узкий больше ничего?
Вот – онагр, он быстр на диво; как поймать его?
От крестца могу до гривы пронизать его!»
А рабыня прихотливой женщиной была,
И упрямой, и болтливой женщиной была.
Молвила: «Чтоб я дивилась меткости твоей,
Ты копытце у онагра с тонким ухом сшей».
Шах, ее насмешки слыша, гневом пламенел.
Он потребовал, подобный ветру, самострел.
И на тетиву свинцовый шарик положил.
В ухо шариком свинцовым зверю угодил.
С ревом поднял зверь копытце к уху на бегу,
Вырвать он хотел из уха жгучую серьгу.
Молнией, все осветившей, выстрел шаха был.
Он копыто зверя к уху выстрелом пришил.
Обратясь к рабыне: «Видишь?» – он спросил ее.
Та ответила: «Ты дело выполнил свое!
Ремесло тому не трудно, кто постиг его.
Тут нужна одна сноровка – только и всего.
В том, что ты сейчас копыто зверя с ухом сшил, –
Лишь уменье и привычка – не избыток сил!»
Шаха оскорбил, озлобил девушки ответ.
Гнев его блеснул секирой тем словам вослед.
Яростно ожесточилось сердце у него,
Правда злобною затмилось в сердце у него.
Властелин, помедли в гневе друга убивать,
Прежде чем ты вновь не сможешь справедливым стать.
«Дерзкую в живых оставлю – не найду покоя.
А убить! – женоубийство дело не мужское.
Лишь себя я опозорю», – думал гневный шах.
Был у шаха полководец, опытный в боях.
Шах сказал: «Покончи с нею взмахом топора –
Женщина позором стала моего двора.
Нам же дозволяет разум кровью смыть позор».
Девушку повез вельможа в область ближних гор.
Чтобы, как нагар со свечки, голову ее
С тела снять, привез рабыню он в свое жилье.
Дева, слезы проливая, молвила ему:
«Если ты не хочешь горя дому своему,
Ты беды непоправимой, мудрый, не твори.
На себя моей невинной крови не бери.
Избранный и задушевный я Бехрамов друг,
Всех рабынь ему милее я и всех супруг.
Я Бехраму услаждала на пирах досуг,
Я вернейших разделяла приближенных круг.
Див толкнул меня на шалость – дерзок и упрям…
Сгоряча, забыв про жалость, приказал Бехрам
Верную убить подругу… Ты же два-три дня
Подожди еще! Сегодня не казни меня.
Доложи царю обманно, что раба мертва.
Коль обрадуют владыку страшные слова, –
О, убей Фитне тогда же! Жизнь ей не нужна!
Если же душа Бехрама будет стеснена
Горем, то меня минует смертная беда.
Ты ж избегнешь угрызений совести тогда,
Кипарис судьбы напрасно в прах не упадет.
Хоть Фитне теперь ничтожна, но – пора придет –
За добро добром стократно возмещу тебе я!»
Молвив так, сняла рабыня ожерелье с шеи,
Семь рубинов полководцу отдала она;
Подать с целой части света – каждому цепа;
Дань с Омана за два лета – полцены ему.
Полководец внял совету мудрому тому, –
Воздержался от убийства, пощадил Фитне.
Молвил: «Будешь в этом доме ты служанкой мне.
Ни при ком Бехрама имя не упоминай.
«Наняли меня в служанки», – дворню уверяй.
Данную тебе работу честно исполняй.
О тебе ж я позабочусь – не забуду, знай!»
Тайный договор скрепили, – жизнью поклялись;
Оп от зла, она от ранней гибели спаслись.
Пред царем предстал вельможа через восемь дней.
Стал Бехрам у полководца спрашивать о ней.
Полководец молвил: «Змею я луну вручил
И за кровь ее рыданьем выкуп заплатил».
Затуманились слезами шаховы глаза,
И от сердца полководца отошла гроза.
Он имел одно поместье средь земель своих –
Сельский замок, удаленный от очей мирских.
Стройной башни над холмами высился отвес,
Омываемый волнами голубых небес.
Шестьдесят ступеней было в башенной стене,
Кровля башни подымалась к звездам и луне.
С сожаленьями своими там наедине
Постоянно находилась бедная Фитне.
В том селении корова родила телка,
Ласкового и живого принесла телка.
А Фитне телка на шею каждый день брала;
За ноги держа, на башню на себе несла.
Солнце в мир несет весну – и несет тельца,
А видал ли ты луну, что несет тельца?
Дева сребротелая, хоть и с малой силой,
Каждый день тельца на кровлю на себе вносила,
За шесть лет не покидала дела. Наконец
Стал быком шестигодовым маленький телец.
Все же дева с телом розы, легче лепестка,
Каждый день наверх вносила грузного быка.
Бык жирел, но шею ей груз не тяготил,
Потому что и у ней прибывало сил.
С полководцем тем сидела раз наедине
Узкоглазая – с душою смутною – Фитне;
И четыре крупных лала – красных, как весна,
Из ушных своих подвесок вынула она.
Молвила: «Ты самоцветы ценные продай
И, когда получишь плату, мне не возвращай;
Накупи баранов, амбры, розовой воды,
Вин, сластей, свечей, чтоб ярко осветить сады.
Из жарких и вин тончайших, амбры и сластей
Пиршественный стол воздвигни в замке для гостей.
Как приедет к нам властитель, ты встречать поди,
На колени стань пред шахом, на землю пади;
Под уздцы коня Бехрама хоть на миг возьми!
Душу распластай пред шахом – позови, прими!
Нрав хороший у Бехрама – ласковый и вольный.
Если склонится к мольбам он, будем мы довольны.
Здесь на башне, достающей кровлей небосвода,
Мы Бехраму стол поставим – молока и меда.
Если замысел удастся, то клянусь тебе:
Ожидает нас великий поворот в судьбе».
Полководец самоцветов брать не захотел,
Ибо тысячу таких же ценностей имел.
Из казны своей он денег, сколько надо, взял.
Все, потребное для пира, скоро он достал:
Яства царственные: птицу, рыбу, и барана,
И ягненка, и корицу, перцу, и шафрана,
И рейхан, и вин тончайших – украшенье пира,
Чтоб суфрэ благоухало – сласти, амбру, мирру –
Все купил, все изготовил. И остался там
Ожидать, когда на ловлю выедет Бехрам.
В дни ближайшие, с престола, юный шах
Снарядился поохотиться в горах,
Но пред тем, как дичи в поле настрелял,
Дичи собственной добычей – сам он стал.
В то селенье легкий конь его понес,
Царь увидел башню, вставшую до звезд.
Не селенье, – а прибежище услад;
Тень над тенью, веет ленью свежий сад,
Шелестит листва густая – тешит взгляд.
Шах воскликнул: «Это чье? Кто так богат?»
Чуть селения владетель это услыхал, –
Он же у Бехрамова стремени стоял, –
На колени пал, и землю он облобызал.
«Ласковый к рабам владыка! – шаху он сказал. –
Здесь моя земля. Тобою мне она дана.
Пала капля из фиала твоего вина
В дом раба, и благом стала для него она.
Коль тебе пришлась по сердцу тень и тишина
Моего угла простого, тем возвышен я!
Ты с простыми – прост. Природа – счастлива твоя.
Я молю: войди в калитку сада моего!
Старому слуге не надо больше ничего.
Вот – построил я в поместье, подаренном мне,
Башню, возносящуюся куполом к луне.
Башня эта вертоградом вся окружена.
Если шах на башне выпьет моего вина, –
Звезды прах у входа в башню будут целовать,
Ветер амброй вдоль покоев будет провевать,
Муха принесет мне меду, буйвол – молока!»
Понял шах: чистосердечны речи старика;
Молвил: «Быть по-твоему! Нынче ж я приду
Пировать после охоты у тебя в саду».
И Бехрам со свитой дальше в поле ускакал.
Приказал хозяин слугам чистить медь зеркал,
Все проверил, был порядок всюду наведен.
Словно рай, коврами кровлю изукрасил он;
Из диковинок индийских – лучшие достал,
Из китайских и румийских – лучшие достал,
И – ковер к ковру – на землю прямо разостлал,
Как песок, по ним рассыпал адамант и лал.
Вот, ловитвой насладившись, подскакал Бехрам,
И скакун хуттальский шаха прыгал по коврам,
Шах на верхнюю ступеньку лестницы встает.
Видит – купола над башней несказанный взлет.
Свод высок, – от Хаварнака он свой род ведет,
Пышностью он попирает звездный небосвод.
Уж суфрэ благоухает розовой водой,
Амброй, винами и манит сладостной едой.
И когда Бехрам свой голод сладко утолил,
Начал пир и вкруговую винный ковш пустил.
А когда он пить окончил гроздий алый сок,
Капельки росы покрыли лба его цветок.
Молвил он: «О, как радушен ты, хозяин мой!
Чудно здесь! Твой дом обилен, как ничей иной.
И настолько эта башня дивно высока,
Что арканом ей обвили шею облака.
Но на шестьдесят ступеней этой высоты
В шестьдесят годов – как станешь подыматься ты?»
Тот ответил: «Шах да будет вечным! И при нем
Кравчим гурия да будет, а Земзем – вином!
Я мужчина, я привычен к горной крутизне,
И по лестнице не диво подыматься мне.
А вот есть красавица – обликом луна,
Словно горностай султана, словно шелк нежна;
Но она быка, который двух быков грузнее,
Каждый день на башню вносит на девичьей шее.
Шестьдесят ступеней может с ношею пройти
И ни разу не присядет дух перевести.
Этот бык – не бык, а диво! То не бык, а слон!
Жира своего громаду еле тащит он;
В мире из мужчин сильнейших нет ни одного,
Кто бы мог хоть на мгновенье приподнять его;
Ну а женщина на шее этакую груду
Вносит на вершину башни, – это ли не чудо?»
Шах Бехрам от удивленья палец прикусил.
«Где ты взял такое диво? – старца он спросил. –
Это ложь! А если правда, это колдовство!
И покуда не увижу чуда твоего,
Не поверю я!» И тут же привести велел
Эту девушку; мгновенья ждать не захотел.
Вниз по лестнице хозяин быстро побежал,
Девушке, быка носящей, все пересказал.
Сребротелая все раньше знала и ждала,
И она готова с шахом встретиться была;
Одеяньями Китая стан свой облекла,
Пьянотомные нарциссы розе придала,
Обольщения сурьмою очи очертила,
Взоры сладостные тайным чарам научила.
Словно дождь под кипарисом, перлы отрясла,
В кисею плеяд луною летнею вплыла;
Плечи, как венцом, одела амброю кудрей;
Локоны черны, как негры, на щеках у ней,
Родинка у ней индуса темного темней, –
Рвутся в бой индус и негры – воинов грозней.
Маковка в венце жемчужин южной глубины,
Покрывала – словно Млечный Путь вокруг луны,
А в ушах огни рубинов и камней зеленых
Превратили в буйный рынок скопище влюбленных.
Применила семь она снадобий сполна,
И, как двухнедельная, поднялась луна.
Вот она к быку походкой легкой подошла,
Голову склонив, на шею чудище взяла,
Подняла! Ты видишь – блещет самоцвет какой
Под быком! При этом блеске, словно бык морской,
Он бы мог на дне пучины по ночам пастись.
И – ступенька за ступенькой – побежала ввысь
Женщина и вмиг на кровлю круглую вбежала,
У подножия престола шахского предстала
И, смеясь, с быком на шее перед ним стояла.
Шах вскочил, от изумленья ничего сначала
Не поняв. Потом воскликнул: «Это снится мне!»
С шеи на пол опустила тут быка Фитне,
И, лукаво подмигнувши, молвила она:
«Кто снести способен наземь то, что я одна
Вверх, благодаря великой силе, подняла?»
Шах Бехрам ответил: «Это сделать ты могла,
Потому что обучалась долгие года,
А когда привыкла, стала делать без труда;
Шею приноравливала к грузу день за днем.
Тут – лишь выучка одна, сила – ни при чем!»
А рабыня поклонилась шаху до земли
И сказала: «Терпеливо истине внемли!
Ты за долг великой платой должен мне воздать.
Дичь без выучки убита? А быка поднять –
Выучка нужна? Вот – подвиг совершила я!
В нем не сила, в нем видна лишь выучка моя?
Что же ты, когда онагра жалкого сражаешь, –
Ты о выучке и слова слышать не желаешь?»
Милую по тем упрекам вмиг Бехрам узнал;
В нетерпеньи покрывало он с луны сорвал,
Ливнем слез ланиты милой жарко оросил.
Обнимал ее, рыдая, и простить просил.
Выгнал прочь и злых и добрых, двери притворил.
Молвил: «Хоть тебе темницей этот замок был,
Я, послав тебя на гибель, убивал себя.
Ты цела, а я разлукой истерзал себя».
Села дева перед шахом, как сидела встарь,
И сказала: «О смиривший смуту государь!
О разлукою убивший бедную Фитне!
О свиданьем ожививший бедную Фитне!
Пыл моей любви меня же чуть не задушил.
Шах, когда с копытом ухо у онагра сшил,
Не одни земные дали – за стрельбу из лука
Небеса поцеловали у Бехрама руку.
Я же, если в сдержанности доброй пребыла,
От любимого дурное око отвела;
А всему, что столь прекрасным кажется для нас,
Нанести ущерб великий может вредный глаз.
Я ль виновна, что небесный прилетел дракон
И любовь затмил враждебным подозреньем он?»
Взяли за сердце Бехрама милые слова.
Он воскликнул: «О, как верно! О, как ты права!
Был бы этот перл навеки камнем раздроблен,
Если б он слугою честным не был сбережен»,
И, призвавши полководца, наградил его,
И рукой, как ожерельем, шах обвил его.
Как никто теперь не дарит из земных царей, –
Одарил его и отдал целый город Рей.
Ехал шах домой; весною реял над страной.
Сахар на пиру рассыпал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45


А-П

П-Я