— Деньги и правда огромные. Но это ещё не все. Главное, уж больно ловко он это все обделывает. Либо мы имеем дело с суперменом, либо…— Да не один он работает, не один! — вскинулась Маша. — Меня никто не смог бы… У него на подхвате люди есть! И усилителей не меньше трёх! И корректировщик! Скажи, Гарик!— Ну, в общем. Маша права. Когда он её… то есть он на неё среагировал… Ну, короче, это не он сам реагировал. Он не отвлекался, только за шариком следил. И все прикидывал, каким Макаром мои денежки пропивать будет, сука!— Нажитые непосильным трудом! — не удержалась Маша.— А ты попробуй! Знаешь, какая работа нервная! День и ночь! Это тебе не гаражи страховать от цунами!— Спокойно! Я свою работу качественно делаю Ни одного страхового случая за последние два года!Николай Николаевич понял, что пришло время предоставить небо птицам.— Извините, что прерываю. Давайте вернёмся к нашим проблемам. А то Андрей Валентинович, похоже, не до конца оценил масштабы. Если нам попался супер, это ещё полбеды: с одним супером можно как-то справиться. А вот если права Маша, то мы имеем дело со слаженной организацией, которая своим «топором» может много дров нарубить. Таких дров, что… Словом, плохо букет.Я по-прежнему не осознавал масштабы. Подумаешь, обчистит эта банда пару казино, ну в лотерею выиграет, и что?— Да что вы так дёргаетесь? — удивился я. — На хитрую дырку найдётся болт с резьбой. Или история не знает прецедентов?— Молодой человек, — устало проговорил Николай Николаевич, — история знает прецеденты. Больше того: она вся из таких прецедентов и состоит. Первый достоверно установленный «топор» — Александр Великий, царь Македонский, последний— Джон Кеннеди. И не каждый раз мы успевали вовремя находить, как вы изволили выразиться, болт с резьбой.Некоторое время я осознавал услышанное. Для дурацкой шутки всё это звучало слишком грустно, но и на правду похоже не было. Оно, конечно, Александр Македонский — герой…— Погодите! — взмолился я. — Вы несёте какую-то чушь! И вообще, при чём тут я? Я не хочу в это впутываться! Я не идиот!— Видите, — тихонько сказала Маша, — он ещё совершенно не готов. — Д а, — так же тихо ответил Николаич. — Только это уже не важно. — Против лома нет приёма, если нет другого лoмa, — добавил Гарик. И я понял, что моё решение на самом деле никого не волнует. 7 Наш военный совет напоминал совещание начальников штабов пионерской военно-спортивной игры «Зарница». Участники подпрыгивали от возбуждения, махали руками, горели глазами и вдохновенно несли полную околесицу. Околесица встречалась всеобщим одобрением и тут же фиксировалась на бумаге трудолюбивой Машей. Я больше помалкивал, потому что перед началом этой катавасии мне твёрдо объяснили, что это и не катавасия вовсе, а «мозговой штурм». И состоит штурм из двух этапов: вначале люди предлагают всё, что им в голову взбредёт, а уже потом предложенную чушь начинают критиковать и анализировать. С непривычки я попытался было сразу внести нотку здорового скептицизма, но моментально получил по сусалам и погрузился в размышления.Где-то на задворках памяти сидела неясная, но обидная заноза. Часто так бывает: ты помнишь, что что-то помнишь, но не помнишь, что именно. В конце концов мне надоело ловить утерянную мысль за хвост, и я переключился на «мозговой штурм», хотя мозгами в нём, по-моему, и не пахло.В данную минуту ораторствовал Гарик:— …и вот хочет он водки — а мы ему канистру водки! Хочет он наркотиков — я ему кило отборного героина! Женщин любых в любом количестве!— Точно! — подхватила по-женски коварная Маша. — А женщины ему в уши все новые желания нашёптывать будут. Дескать, слабо с парашютом на Кремль прыгнуть! Или шлем Александра Македонского спереть!— Стоп!.. — завопил я. — Вот именно — Александра Македонского!Эффект получился грандиозный — словно при массовом прерывании оргазма. Как меня не убили, до сих пор не понимаю. Но уж больно я боялся упустить вновь обретённую мысль. Не дожидаясь рукоприкладства, я торопливо схватил Николаича за рукав:— Помните, вы приводили примеры «топоров» в истории? Первый — Македонский, последний — Кеннеди? Помните?— Какого чёрта? — слишком членораздельно произнёс Николай Николаевич, и стало очевидно, что для него это выражение — эквивалент трёхэтажного мата.Но сейчас было не до любезностей. — Отлично. А потом вы сказали: «Мы не всегда успевали их остановить»? Кто «мы»? Почему эти «мы» кого-то останавливали? Как они могли останавливать Александра Македонского?В этот момент я, пожалуй, впервые понял, что нахожусь внутри воинского подразделения. Командир ещё отдавал короткие рубленые команды («Гарик — слушать, Маша — готовность»), а бойцы уже занимали места согласно штатному расписанию. Даже лица их превратились в щиты воинов армии Александра Великого: бронзовые, тяжёлые и надёжные.— Андрей, времени мало, объясню все потом. Обещаю. Теперь попытайтесь максимально сосредоточиться. Повторяйте за мной: шиншилла, восемнадцать, жёлтый, Голгофа… Не так! Помогайте мне! Это важно! — Андрюша! Пожалуйста! Очень прошу! Для меня, родненький! — Это Маша? Ничего себе! — Движение на северо-западе! Давайте в темпе! — Гарик. — Потом! Все потом! Всё, что угодно! Теперь важно сосредоточиться! Шиншилла, восемнадцать… 8 Судя по всему, сосредоточиться мне удалось на славу. Приходил в себя я долго и мучительно. Я даже не уверен, что приходил в себя, а не в кого-то другого В качестве братской помощи меня били по лицу. Долго и монотонно.Первое ощущение, которое удалось осознать — удивление.Вот бьют меня по физиономии, а не больно.Ничего не больно, курица довольна.Не хочу просыпаться. Ещё рано.Ещё немножко, мама!Влажная простыня.Вот и хорошо. Простужусь, заболею.Не пойду. Вот только куда?В школу? На работу? В университет?Нет, кажется, всё-таки больно. Только боль какая-то отдельная от всего остального организма.Её можно отрезать и выкинуть.А самому продолжать лежать.Чем-то резко запахло.Нос и глаза чихают и плачут.Но они тоже отдельно.Пусть они плачут и чихают — я ведь болен.Дождь.Неожиданно громкий шлепок.Впервые боль совпала по времени с ударом.Оказывается, у меня открыты глаза.Я уже давно смотрю на Машу.Она плачет, и мне от этого становится легче.Другое лицо.Губы говорят какие-то звуки, но они не складываются в слова.«Шиншилла».Господи, как башка-то трещит!Я говорю это очень громко, но большое загорелое ухо склоняется прямо к моим губам.Загорелое.Это, наверное, Гарик, потому как сейчас март, а только Гарик может позволить себе солярий или Египет. Да, сегодня февраль. 12 марта. Я произношу дату и понимаю, что ответил на чей-то вопрос. Калейдоскоп мирозданья внезапно складывается в единое — невероятно болезненное — целое, и я начинаю плакать от боли. 9 Следующее пробуждение прошло гораздо более мирно. Если бы не жуткая мигрень, его можно было бы назвать даже великолепным. Приходил в себя я в приятном полумраке, на весьма приятных коленях, под аккомпанемент почти нежного поглаживания моей шевелюры усталой тонкой рукой. Такие колени и руки бывают только у женщин. Поэтому какое-то время я делал вид, что ещё не проснулся, а Маша делала вид, что ничего не замечает. Но как только я (будто бы спросонья) переложил руку половчее, мой ангел-хранитель щёлкнул меня по фамильному носу и сдавленно фыркнул в темноте. — Тебе бы о душе сейчас подумать! — Маша произнесла это почти неслышным шёпотом, но в углу комнаты тут же взметнулись две тени, одна из которых не нашла ничего более умного, чем включить свет. Я понял, что о душе думать самое время. Потому как держалась она в бренном теле из последних сил, о чём незамедлительно сообщила миру громким протяжным стоном.Болело все. Подробности неинтересны, но поверьте на слово — в какой-то момент мне действительно захотелось умереть. Правда, вокруг уже хлопотали люди, давали мне чего-то пить, чем-то натирали, что-то массировали. Собственно говоря, хлопотали только мужики, Маша держала мою голову в прежнем положении, но мной как будто бы и не интересовалась. Наоборот, тупо уставилась в угол и только по временам сжималась до полного окаменения.Это было обидно. Только минут через пять я смог сообразить, что именно высматривает Маша в пыльном пустом углу Она же компенсирует! Всё это время мне очень хотелось, чтобы эта дикая боль утихла хоть на минутку. А когда отбойник чего сильно хочет, его компенсатору приходится ой как несладко. Я тут же обругал себя тупицей и лихорадочно принялся помогать Маше, мысленно примеряя на собственную больную голову свирепые мучения — тем паче, что напрягать фантазию особо не приходилось.Способ оказался верный — куда вернее всех медикаментов, которыми меня потчевали доморощенные братья милосердия. Уже через полчаса я не без сожаления покинул гостеприимные колени и пошёл принимать душ. По возвращении я обнаружил два тела, одно из которых свернулось калачиком в кресле, а второе развалилось на тахте. Третье тело стояло на кухне и задумчиво курило в форточку. Как ни поразительно, тело принадлежало Николаю Николаевичу.Услышав шаги, он суетливо обернулся и бросился тушить окурок в цветочном горшке.— Ну как ты? Как голова, очень болит?«Николаич курит и говорит мне „ты“. Конец cвeтa», — с тупой отрешённостью подумал я, а вслух пробормотал:— Да нормально все.— Где же нормально? Ничего себе нормально! Ты садись, садись! Кофе? Хотя какой, к дьяволу, кофе! Давай я тебе чайку с молоком соображу!Наш главнокомандующий напоминал заботливую тёщу, к которой без предупреждения приехал любимый зять. По правде сказать, это несколько раздражало. Я грузно упал на табуретку и начал произносить заготовленную фразу:— А теперь потрудитесь…Но Николай Николаевич смазал весь эффект, оборвав меня:— Все объяснения уже в вашей памяти. Правда, в весьма отдалённой её области, которая закодирована специальным образом. Собственно, вся эта… болезненная процедура, которой вам пришлось подвергнуться, представляла собой процесс шифрования интересующей вас информации.Убедившись в моей частичной вменяемости, главком снова воспрянул гордым духом, снова был на коне, снова говорил мне «вы».— Я понимаю, вам сейчас даже страшно подумать о том, чтобы подумать на эту тему. Хм, не слишком удачное выражение. Но, уверяю вас, теперь это совершенно безопасная процедура. Для того, чтобы ознакомиться с содержимым закодированного участка памяти, вам достаточно повторить про себя кодирующую последовательность слов. Можете попробовать прямо сейчас. Даю слово, что больно больше не будет.Я, конечно, понимал, что врать Николаичу вроде бы незачем, но от одной мысли о шиншилле и прочих становилось очень не по себе.— А вдруг не вспомню все слова последовательности? — я попытался оттянуть время.— Вспомните. Вы эту последовательность никогда не забудете. И никогда не сможете произнести вслух. Если интересно, я потом объясню.«Шиншилла, восемнадцать, — на каждом слове сердце гулко ударялось о грудную клетку, — жёлтый…» Перед последним, восемнадцатым, словом я крепко зажмурил глаза, вцепился в табуретку обеими руками и медленно подумал— «Антверпен».Ничего не произошло. Небо не упало на землю, и Дунай не остановился в своём течении. Но когда я попытался вспомнить, из-за чего, собственно, весь сыр-бор, откуда-то вынырнуло нужное знание — причём чувство было такое, как будто всё это я знал давным-давно, ещё с детского сада.И, судя по всему, странным вещам обучали меня в детском саду!И очень многое нуждалось в пояснении.Я открыл глаза, отцепился от табуретки и ошалело уставился на Николаича.— Да, — согласился он на мой невысказанный упрёк, — там только основные сведения. К сожалению, объём памяти, который можно кодировать безболезненно…— Безболезненно?! — не удержался я.— Обычно безболезненно, — смешался Николай Николаевич, — на сей раз всё пришлось делать второпях, без стандартной подготовки. — Шумный вздох раскаяния, сопровождаемый театральным жестом. — Моя вина, старею. Прежде мне не доводилось болтать лишнего. Но теперь я готов дать все необходимые разъяснения.Я задумался. Первый, наиболее естественный вопрос: «А не свихнулся ли я?» — был отметён за неконструктивностью. Поэтому я поинтересовался:— А как эта ваша организация называется?— А никак, — пожал плечами Николаич. — Да это и не организация, в принципе. Нет ни единого центра, ни правил функционирования, ни каких-либо документов. Просто много-много маленьких истребительных отрядов.Я снова задумался. Мне до тошноты не хотелось заниматься спасением мира от вселенского Зла. Для этого есть Брюс Уиллис. В конце концов, ему за это деньги платят.— Ладно, а «топоры» вам чем не угодили? В конце концов, любую энергию можно направить в мирное русло. Как мирный атом.— Не любую! — Николай Николаевич вдруг потерял всю театральность. Казалось, ещё секунда — и он съездит мне по физиономии.Я непроизвольно отшатнулся, но наш командир снова оцепенел и смотрел перед собой твёрдо и внимательно. Так разведчики в советских фильмах смотрели на гестаповских палачей, когда находились на грани провала.— Много лет и зим тому назад, — начал Николай Николаевич незнакомым мне певучим голосом, — жили-были люди. Они были умными и сильными. Они быстро догадались, что есть среди них такие гении желания, что одной мыслью своею могут разгонять тучи небесные. Их находили средь отроков и отроковиц, ограждали от дел суетных и бренных, учили доброму и светлому знанию. У них были мудрые и справедливые наставники, которые водили учеников по миру и говорили им: «Вот мир, он полон горя и страданий. А вы можете избавить его от горя и страдания. Только пожелайте счастья людям — и будет им счастье». Юноши и девушки слушали учителей. Поодиночке шли они к людям, чтобы помочь им в труде их. Они выходили в море с рыбаками — и был тем богатый улов. Они покровительствовали хлебопашцам и пастухам — и стали поля обильны и стада тучны. Многим казалось, что Избранные творили чудеса одним словом своим, — но не чудо несли те людям, а только удачу.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4