Сейчас-то я уже понимаю: тот, кто сам взлететь не может, тот лезет других учить и проверять. Но это так, заметки на полях. Короче, капитан последовал совету умного человека с тем результатом, что мы благополучно стартовали и прибыли на Цедну…
Накрыли мы, значит, лагерь защитным полем и хорошо сделали, ибо утром проснулись от звуков (поле пропускает звук), по сравнению с которыми мартовский вопль гланлиста-микрофонщика, как капитан называет эстрадников, казался колыбельным мурлыканьем. Продрав глаза, мы увидели у кромки поля четырех зверей. Представьте себе покрытую пенистой слизью свинью на шести длинных суставчатых ногах, и вы будете иметь то, что надо. То, что будет отдаленно похоже на эту богомерзкую тварь. Умывались и завтракали мы, не глядя по сторонам: какофонию слегка приглушили звукопоглотители, но аппетит уже одним своим видом портили скользкие скоты. Потом мы свернули лагерь, погрузили оборудование в дисколет, и капитан после часа полета выбрал в горах сравнительно ровную площадку, которую мы полдня очищали от камней. У леса, конечно, лучше, но мы были на все готовы, лишь бы не видеть больше этих свиноподобных. Напрасны оказались наши труды: утром двое из них суетились и орали у лагеря. Мы могли вернуться на катер, под его защиту радиусом две мегайоты, и тем самым избавиться от этих страшилищ, но капитан решил попробовать еще раз. Третий лагерь мы разбили у глубокой бухты, в окаймлении живописных скал на берегу моря. И что вы думаете, целое стадо вызверилось на нас со скал. Орали они вроде уже потише и не все сразу, но все равно смотреть на них без озноба никто из нас не мог.
— Однако, — сказал утром капитан, — они здесь живут, а мы только гости. Будем так: они сами по себе, а мы сами по себе. Не станут же они нас кусать?
Мы долго смеялись капитановой шутке, понимая, что никто из нас не даст повода быть укушенным. Потом каждый занялся своим делом: программу надо было выполнять, и не родилось еще во вселенной зверя, который помешал бы нам это сделать. Короче, мы стали работать как положено и заставили себя не то чтобы не замечать, но не обращать внимания на этих зверюг, которые в общем-то оказались безвредными. Они попадались нам в самых неожиданных местах, кричали, но работать не мешали.
А дел было много, как и в любой экспедиции. Пробное бурение, отбор образцов пород, семян, вод и растений, фотоохота за зверьем и насекомыми — это еще не самое сложное. Вася Рамодин выслеживал хищников и силой внушения вынуждал отдавать недоеденную добычу: мы хотели привезти на Землю шкуры для чучел, но не убивать же нам было местных жителей…
Периодически кто-нибудь из нас по очереди отвозил все это на катер, чтобы не очень накапливать в лагере. И тогда приходилось выслушивать громкие жалобы Льва Матюшина на общую несправедливость. Все, дескать, заняты делом, один он сидит у катера как привязанный, хотя ни в чем не провинился и тоже хочет. В конце концов капитан сжалился над ним и посадил дежурить меня.
Я не скучал. Катер — это он только так называется, а вообще, это корабль для межпланетных перелетов, вполне внушительный и солидный, с точки зрения того, кто не видел звездолета. С утра я делал обход, передавал на звездолет материалы предварительных анализов, мы с Тишкой завтракали, я консервировал в жидком азоте шкурки, чтобы сохранить клетки для будущих генетических реставраций. После обеда мы вдвоем гуляли по окрестностям.
Тишка была ничейная корабельная собака. Ничейная — совсем не значит нелюбимая. Мы любили ее, маленькую, в космах, веселую и ласковую со всеми. Тишка была не из тех собак, что очертя голову бросаются навстречу опасности. Почуяв угрозу, она сначала убегала, а потом раздумывала, а стоило ли бежать. И всегда приходила к выводу: бежать стоило. Чувство опасности у нее было развито необыкновенно, и она очень дорожила своей шкуркой. Я это написал потому, что мы в экипаже как-то долго спорили: а можно ли собственную шкуру считать имуществом? Мнения, как всегда, разделились фифти-фифти. Но тут пришел капитан и сказал:
— Каждый может подарить свое имущество другому лицу. Подарить собственную шкуру нельзя. Следовательно, шкура неотчуждаема и с личностью нераздельна. Отсюда шкура не есть имущество. Сберегая шкурку, Тишка бережет себя. Для нас! И за то ей спасибо.
Мы привычно подивились капитановой мудрости и заспорили о чем-то другом, а о чем, я не помню.
Если быть справедливым, трусила Тишка только когда оставалась в одиночестве. При нас это была смелая, во всяком случае весьма громкоголосая собака, всем своим поведением доказывающая, что на миру и смерть красна. Каждая собака не прочь при хозяине смелость показать.
Когда мы гуляли, она активно интересовалась мелким местным зверьем, оставшимся под куполом защитного поля. Это были в основном голова да крылья — увимчики без присосок, соскачиллы бедрастые и впечатленцы пустотелые, способные не одно киломгновение просидеть в созерцании какого-нибудь невзрачного цветка. Я уже говорил, что планета была густо населена, а к тому времени человечество уже понимало, что население важно само по себе независимо от того, обладает оно с нашей точки зрения разумом или нет. На мой взгляд, у Тишки это понятие — уважение к живущему — было врожденным. Во всяком случае, на Цедне она никого не кусала, а так… баловалась. То облает, то усядется на чью-нибудь временно пустующую нору, благо густоты неимоверной штаны ее были непрокусимы и со стороны хвоста она за себя не опасалась. Сядет и не пускает в нору взволнованного хозяина. Подозреваю, Тишка старалась для меня, чтобы я успел сфотографировать зверушку. Тишка, как и все мы, после полетных будней радовалась возможности бегать по траве. А уж радоваться она умела всем телом, от носа до хвоста, и по любому подходящему поводу. Естественно, не сильнее Льва Матюшина в том случае, когда капитан освободил его от обязанностей вахтера. Лев после этого мог заняться своей любимой статистикой, дабы, как он говорил, не забыть, чем критерий Пирсона отличается от критерия Колмогорова.
Мы с Тишкой наслаждались тишиной и безлюдьем. Свиноподобные, что бродили возле базы, больше не кричали, и Тишка без боязни подбегала к ним в те редкие моменты, когда мы оставались без силовой защиты. Но вскоре настало время сборов в обратную дорогу. Наш дисколет делал по два груженых рейса в день, курсируя между лагерем и катером. Мое дело было снять защиту на время разгрузки, а потом мы с Васей, как самые жадные до работы, компактно укладывали образцы в ящики и размещали их в грузовых отсеках. Механики демонтировали оборудование, картограф и планетолог последний раз прокручивали пленки, капитан, как положено, поспевал всюду.
Мы спешили, ибо приближался момент старта нашего звездолета, рассчитанный корабельным навигатором, который и Цедны-то, бедняга, посмотреть не успел. Это только кажется, что звездолет может лететь в любое время, когда капитану угодно будет. Такая махина, снявшись с орбиты, всегда летит только по прямой (разумеется, с учетом кривизны пространства), и всякие маневры исключаются. А так как наша родная звезда Солнце тоже движется вместе с планетами, то курс звездолета рассчитывается с опережением. Там, куда сейчас нацелен наш звездолет, ни Солнца, ни Земли еще нет. Они в эту точку подоспеют как раз к моменту нашего прилета. Стоит опоздать со стартом, и снова придется навигатору вести многомесячные дискуссии с корабельным компьютером. Это я говорю для тех, кто случайно подзабыл школьные основы космонавигации.
Все имеет свой конец, даже, говорят. Вселенная, хотя я лично в это не верю, как не верю в ее начало. Природа логична, и смешно настаивать на том, что Вселенная возникла в результате взрыва протояйца, в котором якобы было упаковано все вещество всех галактик. И расширяется сейчас, чтобы потом снова ужаться до яйца. Конечность Вселенной, во времени или в пространстве, извините, даже в моей голове не укладывается…
Так о чем это я? Ах да, об отдыхе. Настал день, когда капитан объявил давно заслуженный нами выходной.
Вечером, помню, собрались мы в кают-компании. Я вывел муляжного мужика, усадил на стул лицом к спинке, обклеил датчиками шею, уголки глаз, виски, подключил энцефалограф и вставил куда следует кассету с записями биотоков мозга кого-то из членов экипажа. Кассету я достал наугад и ввинтил не глядя. Потом подошел Лев Матюшин и, садистски хэкнув, ударил мужика кулаком по темечку. Мужик ткнулся лицом в спинку стула, приняв наиболее удобную для операции позу, а Лев взглянул на экран энцефалографа и увидел знакомый всплеск.
— Никак я сам себе по мозгам дал, а? — сказал он, ни к кому не обращаясь.
Точно, муляжному мужику в этот раз досталась Левина кассета. Случайно, конечно, как и в прошлый раз… Я уже говорил как-то, что мое хобби — операции на мозге. И я всегда вожу с собой муляжного парня, на котором можно имитировать любые повреждения любого органа. Очень, знаете, удобно. А был случай, когда этот муляж добрую службу всему человечеству сослужил. Но об этом в другой раз… Ну, вожусь-это я с инструментами, сдвинул скальп с помощью скальпеля, обнажил черепную кость, короче, занимаюсь любимым делом. А капитан впечатленца пустотелого рассматривает, который улегся возле горшка с засохшим кактусом. Сам впечатленец маленький, поменьше кошки будет, а глаз у него на стебле большой, и он этак им на кактус воззрился, а сам когтем землю вокруг рыхлит. Взрыхлил, лапу поливочную вытянул и зафыркал из нее мелким дождичком. Я десятки раз все это видел, но вздрогнул, когда из кактуса цветок полез. Капитан тронул впечатленца пальцем, а тот вытащил из нутра стебель с запасным глазом, уставился на капитана и помаргивает изредка.
— Меня никто не поливал, — задумчиво сказал капитан. — Но когда он так смотрит, мне тоже, гм, распуститься охота.
Капитан первым понял, что впечатленцы пустотелые — телепаты. Интуитивно понял. Уже на Земле было установлено, что это особый вид телепатии, избирательно действующий только на растения. Впечатленец проникает в душу цветка, и она раскрывается ему навстречу. Если бы не моя врожденная и широко известная скромность, то мог бы заметить, что к акклиматизации этих животненьких на Земле и я руку приложил. На корабле я отвечал не только за здоровье членов экипажа, но и за корабельную оранжерею. А мы везли на Землю в числе прочих и десяток впечатленцев. И хоть Вася предупреждал меня, что мы можем остаться без огурцов (особенно любит он иногда по утрам малосольные), я под свою ответственность поселил впечатленцев в оранжерее. И что? А то, что на обратном пути мы отказались от анабиоза, чтобы не проспать ту редкостную еду, которая начала вызревать в нашей оранжерее. И притом в огромных количествах. Впечатленцы все делали сами: пололи, удобряли, поливали…
Нет, много я повидал диковин, больших и маленьких, на голограммах, в чучелах и живьем, но впечатленцы до сих пор поражают меня. Мы были потрясены, узнав, что у них нет желудка и вообще всего того, что мы называем ливером. Но зато невероятно развитая нервная система. И именно это натолкнуло меня на мысль, которая впоследствии подтвердилась, что питаются они пищей духовной, чистым созерцанием красоты. Так сказать, хорошими впечатлениями, за что и название свое получили…
Ну так вот, каждый, значит, занимается своим делом. Вася, знаток телекинеза, сам с собой за двоих в пинг-понг играет, Лев Матюшин читает справочник гиппопотамовода-любителя и хихикает в наиболее скабрезных местах, картограф рисует портрет три на четыре метра, а я удаляю из мозга осколки черепной кости. Капитану же все неймется: налюбовавшись впечатлением, он уставился на портрет.
— Любимая девушка, твердокопченую колбасу в руках держащая. Так я это назвал, — застенчиво объяснил картограф. И добавил: — По памяти рисую. Генетической.
— Сильная вещь, — одобрил капитан. — Ярко и в то же время ненавязчиво уловлена связь между едой и красотой. Кстати, о красоте: ты куда собаку дел? — Это он уже у меня спросил.
Я к тому времени срастил осколки, залил мозг биораствором и приладил на череп заплатку. Думаю, посажу скальп на место, заклею раневые края и проверю реакцию. Вроде все правильно сделал, а мужик сильно косит. Отвлекаться мне во время операции нельзя, и я по-уставному не задумываясь ответил:
— Куда б я ее дел? Не девал я ее.
— Я спрашиваю, где Тишка?
Тут только до меня дошло, что капитан спрашивает, где Тишка. Где она может быть? Ну сидит, как обычно, в кресле, чтобы ее мог видеть каждый и она видела всех нас. Каждая собака любит, чтобы на нее смотрели… Увы, в кресле ее не было. В результате судорожного аврала, возникшего стихийно, было установлено, что Тишки нет ни на катере, ни в его окрестностях. Ничего себе сюрпризик!
Когда мы отдышались от беготни и криков, капитан никого не упрекнул.
— Собаки нет, — констатировал он. — А с орбиты мы должны стартовать через три оборота. Значит, Цедну мы должны покинуть завтра в это же время, чтобы за оставшиеся два оборота подготовиться к старту. Спрашиваю всех: что будем делать?
Наш капитан не терпел совещаний, а равно заседаний и планерок, называя эти мероприятия толчением воды в ступе. И если он сказал «спрашиваю всех», то, значит, положение было из ряда вон. Надо было что-то делать.
Тут я поступил так, как поступил бы каждый член нашего экипажа. Сделал шаг вперед и сказал:
— Капитан, это я проворонил Тишку. И если мы все улетим, то она может плохо о нас подумать. Но и оставаться всем не имеет смысла. Останусь я один. И если Тишка пока еще не съедена, я найду ее. Цедна — хорошая планета, ее так и так будут осваивать. Мы с Тишкой здесь подождем.
Я видел, как потупился Лев Матюшин, конечно, потому, что не успел шагнуть раньше меня. Я видел, как дернулся кадык у Васи Рамодина, — это он гордился мной. А капитан долго смотрел на меня в упор, потом затряс головой и сказал:
— Да, непросто командовать такими людьми. Нет, непросто. — Он замолчал, и в тишине было слышно, как сучит ногами муляжный мужик, видно, я что-то напутал с двигательными центрами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61