Ну конечно, ей страшно!
Впрочем, первый раз – это неинтересно. Первый выдерживают все. Даже отпетые хлюзди.
Второй заезд. На лицах зевак начинает проступать нечто, похожее на заинтересованность. А вдруг девчонка не выдержит прямо после второго? Но нет, машет из вагончика рукой: мол, все в порядке. И улыбается.
Третий. То же. И снова машет. Разве что не улыбается. Выносливая, видать.
Когда окончился пятый, зрители взорвались аплодисментами.
А когда вагончик, вдоволь налетавшись в вышине, в шестой раз причалил к стеклянной будке нижней станции, а Таня, бледная как смерть, но все-таки совершенно невозмутимая, ступила на дощатый помост, толпа, которая за время ее полетов стала только больше, восторженно загомонила:
– Ну дает деваха!
– Да она просто зомби какой-то!
– Спорнем, она не человек, а андроид!
– Да какой, в баню, андроид, это же Танька Ланина из четырнадцатой школы!
– Кучу бабок отхватила на ровном месте!
– Ни фига себе ровное место! Кошмар такой…
– Такая бледная, может, ей надо «скорую» вызвать?
Но никакой «скорой» Тане не требовалось.
Она хлопнула дверцей вагончика, уверенно сошла по ступенькам на землю и вполрта улыбнулась Палпалычу, который протянул было ей бумажный пакет.
Пряча в мамину театральную сумочку свой гонорар, который, кисло скривившись, протянул ей щеголь-сержант, Таня как можно громче заявила:
– Я и семь раз могу, товарищи. Кто не верит – готова доказать! Встречаемся в следующее воскресенье на этом же месте. И в это же время…
Призвав себе на помощь все свое самообладание, Таня медленно зашагала по направлению к центральной аллее, следя лишь за тем, чтобы не шататься. На ее лице цвела торжествующая улыбка. Еще бы! Триста терро – за час работы!
В следующее воскресенье она заработала еще триста, накрутив семь рейсов на глазах у двухсот зрителей в форме цвета «хаки». Да здравствуют чудодейственные яйца мафлингов!
Первый летний месяц принес Тане Ланиной восемьсот шестьдесят терро (три воскресенья минус цена билетов и мороженого).
А еще тысячу Таня заняла у дедушки Ильи Илларионовича, главврача военного госпиталя, что располагался в субарктической зоне планеты Екатерина.

Глава 3
ТЕМНОЕ ВРЕМЯ ФАКТИЧЕСКИХ СУТОК

Февраль, 2622 г.
Лагерь нравственного просвещения им. Бэджада Саванэ
Планета Глагол, система неизвестна

Я познакомился с Богданом Меркуловым 21 февраля, на сорок второй день войны.
Поскольку фактические сутки на Глаголе были почти втрое длиннее стандартных, номинальное утро 22 февраля ознаменовалось не привычным для коренного землянина восходом солнца, а, наоборот, наступлением темноты. На западе между черными тучами еще розовела тонкая прожилка закатной ветчины, но восток уже полностью находился во власти звезд и Магеллановых Облаков.
Поскольку по конкордианским понятиям все мы были анерами, то есть иностранцами и иноверцами, принимать участие в молитвах нам запрещалось.
Впрочем, мы не попадали и в категорию друджвантов — «приверженцев лжи», то есть закоренелых грешников, клевретов Ангра-Манью и последовательных врагов учения Заратустры.
Вот если бы кто-то из нас на глазах у клонов позволил себе пнуть собаку… Или, скажем, плюнул в костер… Или, что будет понятно и ортодоксальному христианину, вступил со своим товарищем в интимную связь…
В отношении такого мерзавца заработали бы одновременно оба конкордианских законодательства: светское и религиозное. Преступник автоматически переводился из категории анеров в друджванты, проходил через два суда – заотарское Обсуждение и военный трибунал – и получал два приговора.
Я знаю клонское религиозное право только в самых общих чертах, но, кажется, за плевок в костер заотары вынесли бы наказание – плетей пятьдесят, – то есть дозу, близкую к смертельной. Ну а трибунал пехлеванов, учитывая условия военного времени, скорее всего перекрыл бы эти пятьдесят плетей расстрелом с формулировкой «За подрыв авторитета Великой Конкордии». Правда, это все равно не спасло бы бедолагу от предварительной порки.
Одним словом, мрак. Конкордианские законы лучше было не нарушать.
К счастью, четвероногих врагов заключенного в лагере не держали вовсе, а огонь мы видели только в походно-полевом переносном алтаре, и доплюнуть до него не смогли бы даже самые зловредные.
Однополой любви если кто-то и предавался – хотя лично я твердо уверен в обратном, – то умело скрывал свои сексуальные преступления от лагерного начальства. Ну а почти все прочие зороастрийские грехи и табу отвечали нашей, российской морали. В самом деле, не собирались же мы от нечего делать убивать друг друга, осквернять могилы, подделывать платежные карточки, лжесвидетельствовать и отравлять колодцы!
Поэтому все заключенные лагеря, к счастью для нас, пока что считались пехлеванами-анерами.
И, по-моему, высокое начальство из Главного Управления Лагерей лелеяло надежды, что со временем кое-кто из нас превратится в ашвантов, то есть искренних приверженцев зороастризма.
В самом деле: что происходит в «лагере нравственного просвещения»? Думай головой: нравственное просвещение. Результатом которого должно стать что? Правильно: увеличение числа ашвантов во Вселенной.
Нам оставалось только гадать, какие там еще у заотаров задние мысли на наш счет, но все декларируемые планы были именно такими: «Дружба-мир, даешь скорейшее окончание войны и гуманное обращение с пленными офицерами Объединенных Наций». И, что занятно, все, происходившее в лагере до 22 февраля, свидетельствовало о том, что задних мыслей у клонского начальства вовсе нет.
Ага, как же…

Итак, молиться нам было нельзя (потому что анеры), но присутствовать в качестве зрителей на утреннем молебне нам все-таки вменялось в обязанность (потому что пехлеваны).
Прогул молебна считался грубым нарушением лагерного регламента и наказывался в безусловном порядке пятью сутками изолятора.
Утреннее построение, перекличка и молебен шли одним пакетом.
В 6.30 по стандартному времени мы строились в одну шеренгу вдоль Тверской – каждая группа перед своим бараком. Для упрощения процедуры старейшины групп держали в руках одноразовые бланки, на которых были крупно выведены количество человек в бараке и число присутствующих на построении. Ниже ставились еще две цифры, почти всегда равные нулю: сколько людей отсутствует с ведома администрации лагеря, а сколько – в самовольной отлучке.
В то утро, однако, в третьей строке нашего бланка был проставлен не нуль, а единица. Все правильно: кавторанг Щеголев пребывал в изоляторе.
К нам вышел комендант Шапур. Редкая птица – обычно он посылал вместо себя кого-то из замов. Пройдясь взад-вперед и предоставив своему адъютанту собрать бланки у старейшин, Шапур остановился посередине Тверской и произнес речь.
Примерно такую.
В цитадель прибыла рота лучшего во Вселенной егерского корпуса «Атуран». Рота будет временно базироваться рядом с лагерем, на западной половине плато.
И действительно. Окончательно проснувшись только в середине речи Шапура, я обратил внимание, что света от многочисленных прожекторов стало больше, чем в предыдущие номинальные «дни», приходившиеся на фактические ночи. И теперь недалеко от желтой таблички, где мы развлекались игрой в «ложки», серели обтекаемые надувные палатки – ни дать ни взять стадо слонов на отдыхе.
Так вот чем были нагружены машины вчерашнего конвоя! Удивительно все-таки, как они умудрились без особого шума протащить свою роту по Тверской, другой ведь дороги от ворот цитадели не было. Правда, сон у меня богатырский, не жалуюсь. Они тут и на танке могли кататься – я бы ухом не повел…
Вторая половина речи Шапура логически вытекала из первой.
– Администрация лагеря всецело полагается на офицерскую честь и человеческое благоразумие наших гостей. Мы по-прежнему не считаем нужным принудительно ограничивать свободу ваших перемещений. За вами остается право проходить через Западный КПП в любое время суток. Однако в том случае, если вы попытаетесь преодолеть временные ограждения бивуака ударной роты, часовые будут стрелять без предупреждения. Также мы убедительно просим не приближаться к находящимся на плато бойцам ближе, чем на десять метров. Попытки резко сократить дистанцию могут быть поняты как стремление к захвату боевого оружия, что также приведет к нежелательным последствиям. Учитывая, что сейчас настало темное время фактических суток, наиболее разумным было бы вообще отказаться от пользования Западным КПП. Это все. У старейшин групп есть право задать мне вопросы. Не более двух.
Ха, вопросы! Миллион!
Соблюдая субординацию, все старейшины посмотрели в сторону вице-адмирала Лемке, который начальствовал над особым, «адмиральским» бараком, где проживали наши горе-нельсоны, носившие звания от эскадр-капитана до вице-адмирала.
Полных адмиралов, к счастью, у нас не водилось.
То ли такая крупная добыча в лапы клонов еще ни разу не попадала, то ли полных адмиралов поселили к столице поближе, во дворцах хрустальных и в хоромах белокаменных… К слову, по единодушному мнению нашего барака, клоны с нашими адмиралами что-то перемудрили. Какой смысл держать их на общих основаниях в том же лагере, что и мелкую рыбешку вроде лейтенантов? По-моему, никакого.
Впрочем, в Конкордии кастовая система легко уживается с непривычным для нас демократизмом в пределах одной касты. Наверное, по мнению Главного Управления Лагерей, адмиралы были просто счастливы встречаться в одном пищеблоке со своими возлюбленными коллегами: капитанами и лейтенантами. То есть клоны хотели как лучше?..
Вице-адмирал Лемке высокомерно глядел в направлении Магеллановых Облаков и молчал. Не было у него никаких вопросов к этой шелупони земноходной, пехотному майору, да к тому же вражескому. И быть не могло, товарищи!
А вот у других старейшин были. Причем у всех. Но вопросов комендант разрешил задать только два, а потому наши капитаны испытывали известные затруднения. Кто будет спрашивать? И в какой очередности?
Однако это только я, наивный, полагал, что подобные нюансы способны загнать их в тупик. Наши каперанги, имея за плечами по двадцать лет службы, понимали друг друга без слов. Терентьев уступил свое право на вопрос Гладкому, Жемайтис и Лещенко уступили Канюку, а больше каперангов на должностях старейшин не было.
– Господин майор, – спросил Канюк, – с какими целями прибыло сюда подразделение корпуса «Атуран»? Не сочтите это за второй вопрос, но не станет ли планета в ближайшее время новым театром боевых действий? Как вы понимаете, мой вопрос продиктован не стремлением проникнуть в военные тайны Конкордии, а опасениями за безопасность своих товарищей по оружию.
Шапур кивнул.
– Понимаю вас, каперанг. «Атуран» прислан сюда с учебными целями. Безопасность гостей нашего лагеря от прибытия егерской роты никак не пострадает. Разве что укрепится… Второй вопрос?
Гладкий, похоже, хотел узнать то же самое и был вынужден теперь придумывать экспромтом что-то позаковыристее:
– Господин майор, я знаю, что администрация лагеря не любит обсуждать с нами особенности этой планеты… Но все-таки: если боевая рота первой линии прибывает сюда с учебными целями, не означает ли это, что она каким-то образом намерена использовать известные особенности местности?
Гладкий имел в виду Муть, воду-желе и все прочие прелести. Шапур это тоже понял прекрасно. Но отвечать на подобные вопросы ему мешал строгий запрет командования, а потому майор предпочел выкрутиться бесхитростно, но эффективно:
– Не понял вашего вопроса, каперанг. А теперь простите, я должен идти. Служба…
Он сделал несколько энергичных шагов к цитадели, затем резко остановился.
– Да, кстати. Поскольку переносной алтарь у нас только один, его используют для утреннего молебна на бивуаке егерской роты. Вам туда вход запрещен, поэтому до завтрака – свободны.
Это было славно, но меня тем временем посетила одна мысль, от которой засосало под ложечкой: «Ладно там, „учения“. Если конкордианским головорезам сильно хочется разгуливать по аномальным зонам – на здоровье. Да как-то не очень верится… Можно подумать, до них здесь всякие мученики науки не нагулялись! А вот зачем они приперлись прямо в наш лагерь? Не означает ли это, что в своих проклятых „учебных целях“ они намерены использовать нас? »

Пока мы завтракали, прилетели вертолеты. Что-то у них тут затевалось… И не надо нам лапшу на уши вешать, господин Шапур! Если это «что-то» было учениями – значит, я никогда не видел учений.
Все мы бодро подобрали с тарелок омлет и высыпали из пищеблока любоваться на винтокрылую технику. Что ни говори, а хоть своя она, хоть вражеская – все равно загляденье. Пилот, которого насильно разлучили с небом, без техники не может. А если может – значит, не пилот.
Вертолетов было пять. Один из них – легкая командно-штабная машина – приземлился рядом с бивуаком, но движок не глушил. Тарахтел себе на малых оборотах. Одни клоны из него выпрыгивали, другие запрыгивали… Суетились, короче говоря.
Еще две пары – многоцелевые «Сапсаны» – висели прямо над нами, метрах в семидесяти. У ведущих пар под левыми крыльями были размещены разведывательно-поисковые контейнеры – «селедки», их ни с чем не спутаешь. На остальных точках висели оружейные блоки.
Все четыре «Сапсана» неожиданно включили мощные фары и осветили соседнее плато.
Тут-то ко мне и подвалил Злочев. Вид у него был такой, будто у него из кабинета кейс с шифровками умыкнули. Только ведь не было у лейтенанта здесь ни кабинета, ни кейса!
– Саша, дело есть, – прошептал он. – Пока вертолеты шумят, надо поговорить.
Я кивнул. Мы, стараясь не привлекать к себе внимания и продолжая глазеть на вертолеты, потихоньку отошли в сторону.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9