Он же, поймав ее взгляд за окно, истолковал его по-своему.
– Напрасная тревога, леди! – с циничной ноткой в голосе бросил он. – Я оставил свою тачку в паре кварталов отсюда, дабы никто не заподозрил, что к незамужней школьной учительнице в самое неподобающее время заваливают посторонние мужчины.
– Я беспокоюсь совсем о другом, – сухо сказала, обернувшись, Дженис.
– Вот как? И о чем же, если не секрет? Голос его звучал жестко, и Дженис снова вспомнился тот давний разговор в день ее восемнадцатилетия, разговор, после которого дружеским отношениям между ней и Адамом был, казалось, положен предел. Казалось… Какое всемогущее слово! Оно запутывает все, что было яснее ясного, потом душит отчаянием, снова одаряет надеждой, чтобы затем весь мир обрушить в тартарары!..
– Я, например, – снова заговорил Адам, налив себе еще шерри, – всерьез забочусь о твоей репутации. Репутация так важна для порядочной девушки, а для молодой учительницы – вдвойне и втройне!
Дженис чуть не задохнулась от негодования.
– Лично мне кажется, – выпалила она, – что под ударом находится именно твоя репутация! Если народ узнает, что Адама Лоусона видели в гостях…
– …У одной из скромных жительниц городка, расположенного рядом с его поместьем, то… Что тогда произойдет?.. – Адам усмехнулся. – Дело в том, дорогая моя Джен, – зловещим шепотом произнес он, – что мое присутствие здесь совершенно однозначно пойдет на пользу моей репутации! Какой же я сеньор, если ни разу не воспользовался правом первой ночи в отношении здешних девственниц? Мужчине, как известно, от девушки нужна одна-единственная вещь, и не мне тебе пояснять какая.
Дженис вздрогнула: он цитировал ей ее собственные слова, которые она в ослеплении гнева и боли бросила ему в лицо во время давнего, состоявшегося шесть лет назад разговора. И тогда на его лице играла улыбка, в которой были усталость, злорадство, тоска – все, кроме тепла и света.
– Если на то пошло, – вошел в роль витии Адам, – то Гринфилд во многих отношениях остается вполне средневековым феодальным городком, и кому, как не мне, властителю этих мест, лишать невинности здешних девиц!..
– Ты зарываешься, Адам! – гневно воскликнула Дженис, но он лишь рассмеялся ей в лицо.
С грациозной неторопливостью тигра, играющего с жертвой, он поднялся со стула, приблизился к ней и коснулся ладонью ее щеки. Дженис напряглась всем телом, готовая в любую секунду вырваться и бежать.
– И если, несмотря на все свои старания, мне не удалось найти ни здесь, ни за пределами своего родового имения ни одной подходящей девицы, – продолжил он, воздев глаза к небу, – то не есть ли это знамение времени? Девственницы нынче – раритет, вымирающий вид, который впору занести в Красную Книгу. Конечно, в большинстве своем современные девушки чрезвычайно начитанны и образованны, они знают себе цену и вообще так уверены в себе, что нам, бедным лордам-помещикам, теперь приходится быть изобретательнее…
Адам внезапно умолк и в упор посмотрел на Дженис. Та стояла, боясь вздохнуть или шелохнуться, но не от страха – страх куда-то улетучился, – а скорее от другого непонятного ей чувства, больше всего похожего на жалость.
– Впрочем, против тебя лично я ничего не имею, Джен. Ты, со своими оленьими глазами и ясным лицом, со своими пухлыми детскими губками… – Адам осторожно провел пальцем по ее нижней губе. – В общем, ты особая статья!
Он вдруг снова нахмурился и отступил от нее. Сердце у Дженис тревожно забилось. Никто не держал ее, и тем не менее она по-прежнему ощущала себя кроликом, зачарованно смотрящим на подползающего к ней удава.
В его облике для нее всегда было нечто завораживающее. Умом она понимала, что если не сдвинется с места, не начнет немедленно действовать, то произойдет нечто ужасное и непоправимое, и все равно не могла даже шевельнуться.
– А вот то, что ты сотворила с волосами, мне решительно не нравится, – скривил губы Адам, с усмешкой изучая пучок у нее на затылке. – Чопорно, бездушно, безвкусно! Ни дать ни взять, сельская учительница!
– Адам, – тихо напомнила Дженис, – я и есть сельская учительница.
– А, ну да, конечно! Учительница, согласен, – издевательским тоном произнес он. – Но не после же двенадцати ночи, черт побери! В конце концов, ты сейчас не при исполнении, а посему…
И, прежде чем Дженис успела отпрянуть, длинные пальцы Адама быстро и безошибочно отыскали и выдернули из густых и длинных, собранных в пучок волос шпильки. Отступив на шаг он с неприкрытым удовлетворением наблюдал, как пышной волной рассыпается по плечам ее черная как смоль грива.
– Вот теперь совсем другое дело! – заявил он и, к полному ужасу Дженис, запустил пальцы в ее волосы, приглаживая спутавшиеся пряди с такой нежностью и увлеченностью, что девушка, смежив веки, на мгновение сдалась овладевшей ею истоме и только в самый последний миг спохватилась и удержалась от радостного вздоха.
Адам же снова отступил на шаг, любуясь результатами своих творческих поисков.
– Вот теперь ты и впрямь неотразима, так и хочется сжать тебя в объятиях и расцеловать.
– Нет! – пронзительно вскрикнула Дженис, забиваясь в угол гостиной.
В голове мелькнула мысль, что еще даже месяц назад она была бы более чем благосклонна к такого рода комплиментам со стороны Адама, даже если они и были бы высказаны столь саркастическим тоном, как сейчас. Но сегодня она не могла принять никакой похвалы на свой счет, потому что законным адресатом комплиментов была не она, Дженис Моррисон, а совсем другая женщина.
– Адам! – тихо, но твердо сказала она. – Не нужно говорить того, что ты на самом деле не думаешь.
– А тебе откуда известно, что я думаю, а что нет?! – внезапно огрызнулся Адам. – Давно ли в тебе открылись способности к телепатии?
И он надвинулся на нее, явно намереваясь привести в исполнение угрозу поцелуя.
Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения Дженис. Сходство с той, давней, всячески изгонявшейся из памяти сценой стало слишком непереносимым. Остается повторить тот же самый финал, подумала она с глухой злобой.
Мягко отстранив Адама от себя, она со всей язвительностью и холодом, на которые была способна, поинтересовалась:
– Хотелось бы знать, что подумала бы о твоем сегодняшнем посещении твоя невеста?
Эффект этих слов поразил ее. Голова Адама судорожно дернулась, а глаза его спрятались за внезапно опущенными шторами век.
– Кстати, – с тем же ядом в голосе заметила она, – пользуясь случаем, приношу тебе самые горячие поздравления с помолвкой.
По окаменевшему лицу Адама она заключила, что достигла желаемого. Точнее сказать, в цель попала пущенная ею отравленная стрела, потому что желала она совершенно противоположного. Сейчас, когда поток двусмысленных комплиментов, угрожающий вылиться в поцелуй, иссяк, она в полной мере осознала, что больше всего на свете жаждет его ласки, – жаждет с такой неистовостью, что руки сжимаются в кулаки, а ногти до крови впиваются в мякоть ладоней.
Адам вяло качнул головой и, не поднимая век, глухо сказал:
– И как это я забыл, что почта слухов работает в Гринфилде со скоростью света!
– Как ни печально, но это факт.
– А с фактами следует считаться, – безжизненным голосом констатировал Адам. – Хорошо, даю отчет. Пару месяцев назад я сделал предложение Оливии Андерс и сразу же получил ее согласие…
Еще бы! – подумала Дженис, разъедаемая самой дикой, самой жгучей ревностью. У какой женщины хватило бы сил отказать Адаму Лоусону? Для самой Дженис Адам был единственным мужчиной на свете, других не существовало. Хотя для большинства женщин имело значение и то, что, помимо природного обаяния и аристократического происхождения, он обладал изрядным состоянием, которое сам же за последние восемь – десять лет как минимум удвоил. О его проницательности, деловой хватке ходили настоящие легенды – впрочем, не будь этих качеств, едва ли ему удалось бы сделать основанную им фирму по купле-продаже недвижимости столь процветающей.
– Но почему в этом случае ты здесь, а не с ней? – тихо спросила Дженис, чувствуя, как к глазам у нее подступают слезы.
Почему, какого черта, он снова врывается в ее жизнь в тот самый момент, когда сделал выбор, а она почти что успела приготовить себя к неизбежному?
– Не так-то просто, находясь в Англии, общаться с особой, совершающей круиз по островам Полинезии, – сардонически заметил Адам.
Несколько странный выбор для только что помолвленной молодой женщины, озадаченно сказала про себя Дженис. Если бы Адам предложил руку и сердце ей, она бы ни на секунду его не покинула – до конца жизни!.. Если бы да кабы, с досадой подумала она. Снова ее потянуло на скользкую дорожку нереальных и неисполнимых предположений.
– Понимаешь, – чуть встрепенувшись, сказал Адам, – она договорилась с кузеном о путешествии еще до нашей помолвки. Она же не знала, что я сделаю ей предложение!
Дженис почувствовала, что если не хочет и дальше заниматься саморазрушением, то должна положить конец разыгрываемой Адамом комедии признаний. Какое ей дело до его предсвадебных проблем? А может быть, он просто издевается над нею?
– Скажи, Адам, – спросила она, глядя на него в упор, – для чего ты все-таки приехал ко мне посреди ночи?
Широкие плечи под мягкой кожаной курткой приподнялись в равнодушном жесте неопределенности.
– Хотел увидеть старую приятельницу, друга, наконец. Поболтать…
– О чем?
Странный блеск в его на мгновение приоткрывшихся глазах окончательно убедил ее: что-то с ним не все в порядке.
– Не молчи, – настойчиво сказала она. – Ты сказал, что хочешь поговорить со мной, но о чем?
Несколько бесконечно длинных, напряженных секунд он, казалось, размышлял над ее вопросом, после чего, видимо, пришел к решению.
Глаза его тускло блеснули.
– Я хочу поговорить об Оливии, – хрипло вымолвил он. – О моей невесте… Точнее, о бывшей моей невесте, потому что сегодня утром она меня бросила…
2
– Бросила?.. – Дженис не верила своим ушам. Должно быть, ей послышалось. – Оливия?.. Бросила?.. Ты шутишь?
– Меня бросила моя невеста! – с преувеличенным терпением в голосе повторил Адам. – Объявила, что разрывает нашу помолвку, проще говоря, отказывается выходить за меня замуж.
– Ничего не понимаю! Но почему?..
Неужели на свете сыскалась женщина, которая, находясь в здравом уме и твердой памяти, оказалась такой идиоткой, что отвергла предложение такого неотразимого мужчины как Адам, да еще после того, как дала свое предварительное согласие?
– Она нашла себе кого-то другого. – В голосе Адама было столько горечи, что у Дженис невольно защемило сердце. – С кем-то там познакомилась во время круиза. В общем, предпочла мне другого…
– Боже, Адам!..
Повинуясь инстинктивному порыву жалости, Дженис шагнула к нему, чтобы утешить, прийти на помощь, но Адам, уловив ее движение, мгновенно напрягся всем телом, на лице его появилось недоброе, предостерегающее выражение, и она остановилась, как на стенку налетела.
– Кто-то обещал мне кофе, – угрюмо промолвил он, снова пряча глаза.
– Да, конечно, буквально через пару минут! – покорно отозвалась Дженис.
Так было даже лучше – поскорее ретироваться на кухню. Ей не хотелось, чтобы любимый ею мужчина видел, какой болью отдалось в ней известие о пережитой им драме. Строго говоря, ей следовало бы радоваться такому повороту событий, но боль Адама была и ее болью, а потому необходимо было собраться с духом, переварить то, что она услышала, и попытаться понять, как же ей самой вести себя в создавшейся ситуации.
Сухой тон, которым Адам известил ее о разрыве с невестой, и его ерничанье со всей очевидностью говорили, что он не нуждается в ее сочувствии и поддержке, наоборот, они еще больше унижают его самолюбие. Однако оставить Адама наедине с его страданием в этот критический для него момент она не могла.
Погруженная в свои мысли, Дженис долго возилась с кофеваркой и вдруг поняла, что в дверях кто-то стоит. Вздрогнув, она оглянулась и облегченно перевела дух: это был Адам.
Скрестив на груди руки, он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, смотрел на нее и молчал.
– Представляю, – сказала она, чтобы как-то разрядить повисшую в воздухе напряженность, – как больно тебе было услышать это известие!
Она и в самом деле это представляла, потому что такой же болью отдалась в ее сердце весть о предстоящей женитьбе Адама. Вообще-то умом она понимала, что рано или поздно тот свяжет себя матримониальными узами. Но одно дело – знать, и совсем другое – столкнуться с этим воочию.
– Скорее это оказалось ударом по моему самолюбию, – каким-то неестественным, деревянным смехом рассмеялся Адам и лихорадочно потер лоб. – По самолюбию, по гордыне…
– Если тебе от этого станет легче, расскажи мне обо всем, выскажись вслух, – откликнулась Дженис, не отводя глаз от плиты (глаза в такие моменты выдают больше, чем хочется). – Психологи уверяют, что в отдельных случаях откровенное излияние чувств способно снять стресс.
– Нет, нет и нет! – Голос у Адама зазвенел, и стало ясно, что легче сдвинуть скалу, чем заставить его признаваться в своих страданиях… – Не желаю никаких разговоров об Оливии, о движущих мотивах ее поступка… А вот о чем бы я охотно поговорил, так это о тебе, Джен.
– Обо мне? – Дженис от неожиданности чуть не выронила на пол блюдца, которые доставала из буфета. – Ну что ты, что интересного может быть во мне, чтобы делать из меня тему разговора?
– Ну, отчего же, – возразил Адам, возвращаясь вместе с ней в гостиную. – Тем более что ты совсем не та Дженис, которую я запомнил. Ты удивительно изменилась.
– Это и понятно, ведь мы не виделись уже несколько лет. Было бы странно, если бы я за это время не изменилась. Я повзрослела, Адам. Перед тобой уже не та маленькая девчушка, которую ты когда-то знал…
– Определенно не маленькая и определенно не девчушка, – согласился он. – Для того, чтобы это понять, хватило одного взгляда…
Дженис почувствовала, как на щеках у нее выступает румянец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19