Уже темнело, когда они вышли из «63». Усаживая молодых людей в такси, он чувствовал жгучую зависть. После горячей пищи и выпитого он чувствовал себя превосходно, и им все сильнее овладевало желание любви, оно его явно будоражило. Постояв с минуту на углу Мэдисон-авеню, они разглядывали с интересом оживленную перед Рождеством толпу, двигавшуюся нескончаемым потоком по тротуарам мимо ярко освещенных витрин. Сколько самых разнообразных здоровых, раскрасневшихся на пощипывающем холодном ветру лиц, освещенных яркими вечерними огнями! Потом он остановил такси и поехал на Двенадцатую улицу.
На цветной горничной, открывшей ему дверь, он заметил красивый кружевной фартучек.
– Хелло, Синтия! – поздоровался он.
– Как поживаете, мистер Дик?
Дик чувствовал, как от нетерпения кровь глухо стучит у него в висках, когда он, возбужденный, в нервном ожидании расхаживал взад и вперед по неровному паркету.
Эвелин вышла к нему из задней комнаты. Она улыбалась.
Она наложила на лицо слишком много пудры и делала это, по-видимому, в большой спешке, так как морщинки над верхней губой стали еще заметнее, а нос, казалось, был посыпан мукой.
Но голосок ее, он это сразу почувствовал, был прежний – нежный, милый, звенящий.
– Дик, а я-то думала, что ты меня бросил.
– Нет, просто работал как вол… Доработался до того, что мозги отказываются функционировать. Вот и подумал, а не повидать ли мне тебя. От этого мне хуже не станет.
Она протянула ему китайскую фарфоровую шкатулку с сигаретами. Они уселись рядом на старомодном шатком диване, набитом конским волосом.
– Ну, как Джереми? – спросил Дик веселым тоном.
– Они с Полом уехали на Рождество на Запад, – сказала Эвелин и умолкла.
– Вероятно, ты по нему скучаешь… Да я и сам немного разочарован. Мне нравится твой пацан.
– Знаешь, мы с Полом решили все же развестись, тихо-мирно, по-дружески…
– Эвелин, прости, я не знал. Как, однако, жаль…
– Почему же?
– Право, не знаю… Может, это и глупо… Но мне всегда нравился Пол.
– Все это стало так обременительно… По-моему, в результате будет лучше и ему тоже.
Она сидела рядом с ним в своем повседневном платье с явным, по его мнению, перебором мелких, как завитки, складок. Несмотря на показное равнодушие, в ней чувствовалась горечь переживания. Ему казалось, что сейчас он видит ее впервые в жизни. Он, взяв ее за длинную руку с синими прожилками, опустил ее на маленький столик, стоящий перед ними, нежно погладил.
– Но все равно… ты мне нравишься больше. – Эти слова ему самому показались неискренними, заученными, словно он говорил их своему клиенту. Вдруг он вскочил. – Послушай, Эвелин, а не позвонить ли мне в Сеттиньяно, пусть принесут бутылку джина. Очень хочется выпить. Эта проклятая работа не выходит у меня из головы…
– Для чего? Пойди к холодильнику, там найдешь отличные коктейли, сама смешивала. Только что. У нас будут гости.
– Когда?
– Часов в семь… а почему тебя это интересует?
Он вышел через стеклянные двери. Ее дразнящий взгляд провожал его.
В буфетной цветная горничная надевала шляпку.
– Синтия, миссис Джонсон говорит, что где-то здесь есть коктейли.
– Да, мистер Дик, есть. Сейчас принесу стаканы.
– Сегодня, я вижу, у тебя выходной, так?
– Да, сэр. Я иду в церковь.
– Субботним днем?
– Да, сэр, в нашей церкви служба каждую субботу днем… хотя очень многим и сегодня приходится работать, и по воскресеньям.
– Ну а у меня вообще ни одного выходного, так много работы.
– Очень плохо, мистер Дик.
Он вернулся в комнату с подносом в трясущихся руках, от чего шейкер и два стакана позвякивали.
– Ах, Дик, нужно отправить тебя на лечение. Ты только посмотри, как трясутся у тебя руки. Как у седобородого старика.
– А я и есть седобородый старик. Просто сейчас я очень волнуюсь, подпишет ли этот негодяй, король патентованных лекарств, контракт с нами в понедельник, как и было условлено.
– Не будем об этом… Все это так ужасно. Я и сама работала, много работала… сейчас пытаюсь поставить пьесу.
– Эвелин, как здорово! Кто же автор?
– Чарлз Эдвард Холден… Прекрасная пьеса. Она меня так захватила, просто ужас! Кажется, я знаю, как ее нужно ставить. Может, подбросишь пару тысчонок на спектакль, Дик, или кишка тонка?
– Эвелин, я на мели… Из своего жалованья я должен выплачивать долги, содержать мамочку, создавать ей такие условия, к которым она привыкла, потом еще ферма брата Генри в Аризоне… он все там заложил… Но мне всегда казалось, что Чарлз Эдвард Холден – колумнист.
– Это еще одна грань его таланта, о которой никто не знал… Мне кажется, он настоящий поэт современного Нью-Йорка… ты только погоди… он еще себя покажет.
Дик налил себе второй коктейль.
– Ну, давай поговорим немного о нас с тобой… я дошел до полного изнеможения… Ах, Эвелин, ты понимаешь, о чем я говорю… Ведь мы с тобой такие хорошие друзья.
Она позволила ему сжимать свою руку, но не ответила тем же.
– Ты всегда говорила, что мы сексуально нравимся друг другу, а разве это не самая приятная вещь в мире?
Он пододвинулся к ней поближе, поцеловал в щечку, хотел повернуть к себе лицом.
– Разве ты не любишь хоть немного вот этого старого греховодника?
– Дик, я не могу. – Она встала, губы ее дергались, казалось, что она вот-вот расплачется. – У меня есть один человек, который мне очень нравится… очень. Наконец я решила сделать свою жизнь более осмысленной.
– Кто это? Неужели этот чертов колумнист?
– Тебе-то какое дело?
Дик закрыл лицо руками. Отнял их. Она увидала, что он смеется.
– Ну, снова не повезло… как раз сегодня, в субботу, после ресторана я охвачен любовным пылом.
– Но, Дик, у тебя-то недостатка в партнершах не будет, я в этом уверена.
– Да, и я этим воспользуюсь сегодня… мне так чертовски одиноко. Моя жизнь в руинах!
– Боже, какая литературно отточенная фраза!
– Да, мне тоже нравится. Честно говоря, я все чувствую, каждый… Вчера вечером что-то со мной случилось. Как-нибудь расскажу тебе, когда ты окажешь мне более благосклонный прием.
– Дик, почему бы тебе не съездить к Элинор? Она закатывает вечеринку для всех бояр.
– Она на самом деле собирается выйти замуж за этого чудовищного маленького князя?
Эвелин кивнула, но в ее глазах он заметил все ту же холодную горечь.
– Думаю, титул в бизнесе художника по интерьеру – не самое главное. А почему Элинор не вкладывает деньги в твое начинание?
– Не хочу у нее просить. У нее сейчас туго с деньгами, хотя был довольно успешный осенний сезон. Знаешь, чем мы старее, тем становимся жаднее… Ну а что говорит этот несчастный Мурхауз по поводу князя?
– Мне и самому очень хотелось бы узнать, что он думает вообще о чем-нибудь. Я работаю на него много лет и до сих пор не могу понять: то ли он на самом деле гений, то ли чванливое ничтожество. Интересно, будет ли он сегодня у Элинор? Хотелось бы поговорить с ним пару минут наедине… Кстати, неплохая идея… Эвелин, ты всегда делаешь что-нибудь хорошее для меня – не одно, так другое.
– Лучше прежде позвони… Она ведь вполне может дать тебе от ворот поворот, если ты явишься к ней без приглашения, тем более что у нее в доме будет полно русских эмигрантов в кокошниках.
Дик подошел к телефону. Ему пришлось долго ждать. Наконец, она подошла. Голос у Элинор пронзительный, с хрипотцой.
Она сразу же его огорошила:
– Может, лучше придешь на следующей неделе?
Дик постарался вложить в свои слова как можно больше соблазнительных доводов:
– Прошу тебя, дай мне возможность встретиться со знаменитым князем, Элинор… К тому же мне нужно сообщить тебе кое-что очень важное. В конце концов, ты всегда была моим ангелом-хранителем. Если я не могу заявиться к тебе, когда мне плохо, то к кому идти?
Наконец, она смягчилась, сказала, пусть приезжает, только чтобы долго у нее не торчал. Сможет немного поговорить с несчастным Уордом… он сейчас такой одинокий, позабыт всеми.
Вдруг на другом конце провода раздался взрыв хохота, и от этого шума у него зазвенело в ушах.
Он вернулся к Эвелин. Она сидела на кушетке, откинувшись на подушки, и беззвучно смеялась.
– Дик, какой ты все же мастер говорить сладкие речи!
Дик состроил ей рожу, поцеловал в лобик и вышел.
Квартира Элинор сияла люстрами из резного хрусталя. Она встретила его у двери в гостиную. Ее маленькое узкое личико, обрамленное сверху копной старательно завитых волос, снизу – кружевным воротничком, пришпиленным большой брошью с искусственным бриллиантом, казалось таким гладким, таким хрупким, словно фарфоровым. Из-за ее спины до него доносился шум и высокие голоса русских, мужчин и женщин, а также запах чая и древесного угля.
– Ну, Ричард, вот и ты, – быстро прошипела она ему на ухо. – Не забудь поцеловать ручку великой герцогине… у нее была такая ужасная жизнь. Для тебя это пустяк, а ей будет приятно. Понял? Да, Ричард, меня очень волнует У орд… он, кажется, здорово устал… хочется надеяться, что пока он держится, не срывается. Ты знаешь, он из таких… Ах, эти крупные блондины с короткой шеей!
На столе работы А. Буля перед мраморным камином пыхтел высокий серебряный самовар, а рядом с ним сидела полная стареющая женщина в вышитой блестками шали, с прической а-ля Помпадур, с усталым пятнистым лицом, густо осыпанным пудрой. Она, конечно, была очень аристократична, и в ее глазах то и дело вспыхивали озорные искорки. Из горки паюсной икры в большом хрустальном блюде она намазывала на кусочек черного хлеба и все время смеялась с набитым ртом. Вокруг нее сгрудились русские всех возрастов и разнообразной степени падения: одни в мундирах, другие в дешевых деловых костюмах. Среди них несколько неряшливо одетых молодых женщин и пара молодых людей с прилизанными волосами и лицами, как у мальчиков из хора.
Все пили либо чай из чашек, либо водку маленькими рюмочками. Все налегали на икру. Дика представили князю, молодому человеку с лицом оливкового цвета с черными бровями и небольшими остроконечными усиками. На нем был черный мундир, черные яловые сапоги. Какая у него поразительно тонкая талия, отметил про себя Дик.
Все они были ужасно веселы, беззаботны, как птички. Одни нежно чирикали, другие громко тараторили – по-русски, по-французски, по-английски. Элинор, конечно, пускает пыль в глаза, поймал себя на мысли Дик, ворочая ложкой в плотной зернистой массе черной икры.
Джи Даблъю, бледный и изнуренный, стоял в углу комнаты, повернувшись спиной к иконе с тремя горящими перед ней свечами. Дик вдруг по наитию вспомнил, что видел эту икону в окне салона Элинор на фоне куска пурпурной парчи несколько недель назад. Он разговаривал со священнослужителем в черной сутане с фиолетовой отделкой. Когда Дик подошел к ним, то сразу распознал богатый ирландский акцент.
– Познакомься, Дик, архимандрит О'Доннел. Я правильно вас представил? – сказал Джи Даблъю, и архимандрит, расплывшись в широкой улыбке, кивнул. – Он рассказывал мне о греческих монастырях.
– Вы имеете в виду те места, где таких, как мистер О'Доннел, выращивают как цыплят в инкубаторе?
Архимандрит затрясся от смеха, его лицо с оттопыренными губами сияло.
– Видите ли, Элинор оказала мне не только большую честь, но еще и доставила большое удовольствие. Она хочет, чтобы я ввел ее в таинство истинной церкви. Я рассказывал мистеру Мурхаузу историю моего пути к вере.
Он своими нагловатыми, навыкате, глазами оглядывал Дика с головы до ног.
– Может, мистер Севедж, вы как-нибудь приедете к нам, чтобы послушать наш хор? Неверие улетучивается, растворяется в музыке, словно кусок сахара в стакане горячего чая.
– Да, мне очень нравится русский хор, – сказал Джи Даблъю.
– По-моему, наша дорогая Элинор помолодела в последнее время, выглядит куда более счастливой, не находите?
Священнослужитель весь сиял, глядя на гостей. Джи Даблъю хотя и кивнул, но все же не был в этом уверен до конца.
– Ах, как она на самом деле грациозна и умна. Может, мистер Мурхауз и мистер Севедж приедут ко мне на службу, а потом все вместе пообедаем? У меня есть кое-какие идеи. Хочу написать небольшую книжку о моем религиозном опыте на горе Афон… Вы могли бы мне помочь в этом.
Дик был просто поражен, когда архимандрит, ущипнув его за задницу, сделал шаг в сторону и озорно подмигнул ему левым глазом.
В большой гостиной слышалось позвякивание бокалов, громкие тосты, время от времени жалобный звон разбившегося о пол бокала. Группа молодых русских так громко что-то затянула своими низкими мощными голосами, что люстра у них над головой закачалась, позвякивая.
Икры уже и след простыл, но две горничные в форме уже вносили стол с закусками, посередине которого лежал большой отварной лосось.
Джи Даблъю подтолкнул Дика локтем.
– Не могли бы мы где-нибудь поговорить?
– Да, я ждал встречи с вами, Джи Даблъю. Думаю, у меня в голове возник несколько иной подход к нашей проблеме. Надеюсь на сей раз на успех.
Только они, пробившись через толпу гостей, подошли к двери, как их нагнала русская девушка, вся в черном, с черными глазами и выгнутыми дугой бровями.
– Ах, не уходите, прошу вас. Леокадии Павловне вы так понравились. Ей очень здесь хорошо… такая неформальная обстановка… богема… И это нам очень нравится в Леоноре Ивановне. Она представительница богемы, мы тоже. Мы ее так любим…
– Боюсь, что нам нужно уйти. У нас деловое свидание, – с серьезным видом ответил Джи Даблъю.
– Ах, этот бизнес, бизнес, – недовольно щелкнула пальцами девушка, – гадкий бизнес… Как было бы хорошо в Америке, если бы только не этот ее вечный бизнес.
Они вышли на улицу.
– Бедняжка Элинор, – вздохнул Джи Даблъю. – Боюсь, что у нее возникнут неприятности… Эти русские очень скоро сожрут ее с потрохами вместе с домом. Вы считаете, что она на самом деле выйдет замуж за князя Минграциали? Я навел о нем справки… Все, что он говорит о себе, подтвердилось. Но все равно! Черт подери!
– Ну, все произойдет с венцами, чин по чину, – сказал Дик. – Уже назначена дата венчания.
– В конце концов Элинор знает, что делает. Пока удача улыбалась ей во всем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85