Все замечательно, ценник необыкновенный 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Повести и рассказы –

OCR Busya
«Б. Нушич. Избранные сочинения в четырех томах. Том 4»: Нолит; Белград; 1968
Бранислав Нушич
Незваный опекун
I
Господин Илья Джурджевич принадлежит к тому разряду чиновников, о которых в некрологах говорится: «Ушел от нас еще один представитель старой чиновничьей гвардии». Все его особенности, все его чиновничьи достоинства могут быть выражены одним словом: точность. Он применял самые искусные приемы и даже заставлял шпионить служителей, чтобы всегда знать, какое время показывают часы начальника отделения, и каждый день в соответствии с этим подводил свои часы, чтобы никогда не опаздывать в канцелярию, а не пользовался, как другие чиновники, часами соборной церкви.
Он не только стремился быть точным в канцелярии, но и простирал эту точность на все другие дела. Он, например, просыпался всегда в пять часов утра, а без четверти шесть уже был на большом базаре. Ему надо было купить всего полкило мяса, но он сначала обходил рыбные садки и узнавал цены на рыбу, затем овощные и прочие ряды, чтобы знать, почем яйца, капуста, лук, фасоль, и лишь после этого шел в мясной ряд, покупал мясо и отсылал его со служанкой домой.
Без четверти семь он садился пить кофе у одной из базарных кафан и останавливал всех прохожих, несших покупки с базара, спрашивая их, сколько за что заплачено.
В семь он заглядывал к лавочнику Тодору просмотреть вчерашний счет. Тодор отпускал ему продукты в кредит, и он каждое утро заходил к нему проверить счет и перекинуться с ним словом, другим. В половине восьмого Илья направлялся в канцелярию и неизменно приходил туда первым.
Тодор, лавочник, был очень услужливым и предусмотрительным молодым человеком. Он служил семь лет у хозяина, который в первые годы службы Тодора пил сельтерскую воду, а в последние годы креозот. Зная точно, каким больным прописывается креозот, Тодор с надеждой взирал на свое будущее и не мог предвидеть только одного: что оставит ему хозяин после своей смерти в наследство – лавку или вдову. Во всяком случае Тодор ждал, что одно из двух ему оставят. Но после смерти хозяина вдова сообщила ему, что она еще с детства питает симпатию к одному телеграфисту, и раз уж бог освободил ее от «навязанных уз», то теперь ей хочется дать «своему сердцу волю», и она выходит замуж за телеграфиста, а Тодору оставляет лавку, стоимость которой он должен ей выплатить. Тодор стал хозяином лавки, стоящей в центре белградского рынка, и, таким образом, получил в наследство вместе с остальными постоянными покупателями и господина Илью Джурджевича.
II
Знали, шептали, говорили, что господин Джурджевич будет уволен на пенсию; сам он тоже знал об этом и примирился с этой мыслью, но все же указ об увольнении был для него громом с ясного неба.
Прочитав об этом в официальной газете, он сказал только: «Ух!» – и сразу же схватил карандаш, поплевал на него и принялся высчитывать, какую пенсию он будет получать.
В конце концов, подсчитав ее, он утешился, но первый день, когда он был отстранен от должности и начал жизнь пенсионера, не принес ему успокоения.
Прежде всего его огорчило то, что отныне он вынужден был, как уже знакомые нам нерадивые чиновники, проверять свои часы по часам соборной церкви.
Конечно, он остался таким же точным, каким был и раньше. Без четверти шесть он был на большом базаре; без четверти семь пил кофе перед кафаной, а в семь был у Тодора и проверял счет. Потолковав немного с Тодором, он каждый раз доставал из кармана часы, чтобы в половине восьмого подняться, откашляться и идти. Но, дойдя до двери, он останавливался и возвращался в лавку.
– Дай мне, ради бога, стул, – говорил он, садился и наблюдал за покупателями, наблюдал, как ученики наполняют кульки, наблюдал, как качаются весы, и так занимал себя, пока проходила пора идти в канцелярию, и тогда ему становилось легче.
Это походило на то, как голодный человек, в полдень ощущающий самый сильный голод, старается отвлечь себя, пока не проходит пора обеда, после чего ему становится легче.
Затем, когда голод по канцелярии проходил, господин Джурджевич поднимался и шел на Калемегдан, а затем заходил на те улицы, где строились дома. Он проводил возле каждого дома по получасу, а то и по целому часу, неодобрительно замечая, что комнаты не просторны, что кухня велика, что оставлено слишком мало места для огорода, – лишь бы прошло время до обеда!
III
Проходил день за днем, и господин Джурджевич привык сидеть в лавке Тодора и наблюдать за торгующимися покупателями, за учениками, наполняющими кульки, за качающимися весами. И если сначала он сидел в лавке по получасу, чтобы занять себя, пока не пройдет время идти в канцелярию, то сейчас он уже привык сидеть в лавке с семи утра и до обеда. Привык он, привык и Тодор, привыкли и ученики. Даже стул, на котором сидел господин Джурджевич, имел определенное место; он всегда стоял возле мешка с кофе; ученики изучили его привычки и примерно в десять часов заказывали для него кофе.
Сначала, разумеется, господин Джурджевич только наблюдал за покупателями и торговлей, но постепенно, с каждым днем, он все больше входил в дело. Он начал уже разбираться в сортах, знал цену миндалю, свечам, растительному маслу, перцу, конфетам, знал, сколько можно уступить и сколько нельзя.
– Не уступите ли вы мне это постное масло за шесть с половиной грошей? – спрашивает Тодора служанка.
– Нельзя! – отвечает господин Джурджевич.
И теперь, когда он уже вошел в курс дела, он начал приходить в лавку и после обеда. Придет в семь утра, сядет на свой стул, в полдень сходит пообедать, а в два возвращается и сидит до вечера, до самого закрытия лавки. Так, день за днем, он входил в дело. Приходит, например, прислуга и приносит рис, купленный утром.
– Хозяйка говорит, что это плохой рис. Дайте мне другой, если у вас есть.
Только Тодор откроет рот, чтобы объяснить, что это лучший рис в Белграде, как господин Джурджевич перебивает его:
– Если ей не нравится, пусть она его поцелует и бросит. Нет у нас лучшего'.
Или приходит мальчик и говорит:
– Мама говорит, что здесь нет кило соли.
– Как это нет? – кричит он. – Я своими глазами видел, когда взвешивали. Неси-ка ты соль матери и скажи ей, что здесь ни граммом больше, ни граммом меньше.
Теперь даже мальчишки, ученики при лавке, стали его бояться. Он замечал каждую мелочь.
– Эй, эй, ты ослеп, что ли, не видишь, что кофе сыплется? А ну, нагнись, да собери все. Разве ты не знаешь, что каждое зернышко на вес золота ценится?
Накричит он на одного и принимается за другого:
– А ты почему не вытер крышку от бидона с постным маслом, не видишь, сколько пыли на ней? Я тебе уши оборву, если покупатель придет и вернет товар из-за грязи.
Он совал свой нос не только в мелочи, с каждым днем он все больше вмешивался и в крупные дела. Садится, например, Тодор за прилавок писать письмо.
– Что пишешь? – спрашивает господин Джурджевич тоном опекуна.
– Да вот хочу заказать немного постного масла, – виновато отвечает Тодор.
– А сколько его еще осталось? – продолжает допытываться тот.
– Да немного есть.
– Э, тогда не заказывай. Закажешь перед постом; тогда свежее масло будет очень кстати.
– Как бы не опоздать, – замечает Тодор.
– Не опоздаем – придет время, я тебе скажу.
И бедняга Тодор рвет начатое письмо
IV
Летний день, послеобеденное время. Покупателей нет. Тодор пошел в кафану играть в домино; один из учеников отправился в город получить по счету, а в лавке остался другой. Он спокойно стоит за прилавком, а господин Джурджевич дремлет на своем стуле.
Мухи жужжат и кружатся над инжиром, изюмом и брынзой, мальчишка усердно отгоняет их. Правда, он не проявлял бы такого усердия, а дремал бы стоя, как дремлют в жаркую погоду все ученики, если бы ему только что не попало от господина Джурджевича, заметившего, что он набрал из бочки целый карман инжира.
Вздремнув немного, Илья встает и совсем по-хозяйски спрашивает:
– Покупатели приходили?
– Нет. – испуганно отвечает ученик.
– А хозяин из кафаны не приходил?
– Нет.
– Гм, гм! – произносит Илья, идет за прилавок, достает из конторки приходо-расходную книгу и начинает просматривать. Листая книгу, качает головой и пишет какие-то цифры на старом кульке, поднятом с пола. Подведя итог, он снова качает головой.
Наконец, из кафаны приходит Тодор. Илья закрывает книгу, озабоченно прохаживается несколько раз по лавке, а затем оборачивается к ученику:
– Выйди отсюда, постой за дверью.
Мальчишка выходит довольный, что на улице он может вздохнуть посвободнее.
Илья еще раз проходит по лавке, значительно поднимает брови и поворачивается к Тодору.
– Послушай, Тодор, так дальше дело не пойдет!
– Что не пойдет? – отвечает Тодор учтиво, словно покупателю.
– Просмотрел я книгу, и кое-что мне не понравилось. Ты, брат, много на себя расходуешь. Что это значит, ты один-одинешенек, а тратишь на себя по восемь динаров в день? И почему ты так делаешь – платишь за квартиру отдельно, за стол отдельно?
– Но… так выходит, – говорит Тодор.
– Знаю, что выходит, может выйти и больше, но так не годится. Я больше не могу допустить этого.
– Не обращайте на это внимания, господин Джурджевич, – говорит Тодор, словно пытаясь освободиться от опекунского надзора.
– Как это не обращать внимания? Да если я не буду обращать внимания на это, ты все промотаешь! – взрывается опекун. – Не выйдет, сынок!
– А какое вам до меня дело? – еще пытается сопротивляться Тодор.
– А такое. Или ты меня будешь слушать, или скажи мне откровенно и честно: пожалуйста, вон из моей лавки. Скажи мне, не бойся, скажи мне, и я никогда больше не переступлю твоего порога.
– Боже сохрани, господин Джурджевич, разве я могу сказать вам такое! Я ценю вас и уважаю. Я вижу, что вы мои друг и друг моему делу, – начинает извиняться Тодор.
– А раз ты видишь, что я твой друг и друг твоему делу, то ты должен меня слушаться! Ты не можешь тратить больше шести динаров в день!
И Илья победил. Бедному Тодору осталось только согласиться. Про себя он не раз возмущался этой незваной опекой, которой подверг его Илья, возмущался, когда тот бил учеников, возмущался, когда тот своей вспыльчивостью разгонял покупателей, но сегодня он простит ему одно, завтра другое, и все из уважения к старости и «учености». Так он совсем превратился в подопечного, а господин Джурджевич в хозяина лавки.
V
Однажды Илья пришел, как обычно, в семь часов утра, но злой, как черт. В этот день он не делал замечаний ученикам и ни слова не сказал Тодору.
В полдень он ушел домой, а после обеда вернулся и, пока Тодор играл в домино в кафане, сердито мерил шагами лавку. Когда Тодор вошел, старик попросил его выслать учеников. Тодор послал одного из них по делу, а другому велел выйти, и они остались одни.
Илья не двигался с места и смотрел Тодору прямо в глаза.
– Это правда, то, что я слышал?
– Что, господин Джурджевич? – любезно спрашивает Тодор.
– Ты собираешься жениться?
– Я… – смешался Тодор. – Если бог даст…
– Неужели я должен узнавать об этом от посторонних?
– Эх, боже мой, господин Джурджевич, – медовым голосом начал Тодор. – Я бы сказал вам, зачем мне от вас скрывать, только ведь еще ничего нет. Все это просто так, один разговор, можно сказать.
– Хорошо, пусть один разговор, – произнес Илья тоном опекуна, – а теперь перейдем к делу. Во-первых, есть ли у девушки деньги и, если есть, то сколько?
– Нет, девушка сирота, но она очень добрая и красивая.
– Нет денег?! – Илья был поражен.
– Нет, – отвечал Тодор.
Илью взорвало
– Тогда ты на ней не женишься!
– Но… – пытается сказать что-то Тодор.
– Я тебе говорю: ты на ней не женишься. Пока я жив, не допущу этого.
– Но, господин Джурджевич, – снова попытался вставить слово Тодор.
– В третий раз я говорю тебе, – гремит Илья, – ты не женишься на ней. Я не шучу, я знаю, что говорю, и запомни мои слова!
Тодор разозлился, разгорячился, словно проглотил кило перца и полкило горчицы, ударил пачкой свечей о прилавок и крикнул:
– Я женюсь, я сам себе хозяин, у меня нет ни отца, ни опекуна.
Илья возмутился, схватил коробку сардин и хотел ударить ею Тодора, но сдержался и только хрипло и грустно воскликнул:
– У тебя нет ни отца, ни опекуна, но у тебя есть друг, то есть был друг, ты потерял его! Я ухожу из этой лавки, но мое сердце остается здесь, знай это. Я никогда больше не переступлю ее порога, а ты будешь жалеть, что выгнал меня!
И он, в сердцах перевернув ящик лимонов, выскочил из лавки.
VI
Тодор испытывал угрызения совести, но идти на попятный он никак не мог. Он терпел, пока Илья опекал его в лавке, опекал в делах, но опеки над сердцем он не мог допустить. К тому же эта любовь была для него не такой, от которой он мог отказаться. С тех пор, как пришла любовь, бедняга был вынужден обкрадывать свою лавку только из-за боязни, что его выследит Илья. И поэтому, когда приходила служанка Лепосавы (так звали его избранницу), он опускал в корзинку, с которой та ходила на базар, или плитку шоколада с любовной картинкой, или засахаренные фрукты в изящной коробке и вкусный инжир, а служанка уже знала, кому это надо передать. И все эти вещи он вынужден был, обманывая Илью, просто искусно красть.
Однажды он таким образом подарил ей и свое сердце. Только вы не поймите превратно: он, конечно, не сунул свое сердце, как плитку шоколада, в корзинку с петрушкой, капустой и мясом для джувеча и не отослал его таким способом Лепосаве. Нет, он пошел к ее матери, рассказал ей обо всем и теперь уже отказаться не мог.
Но если Тодор испытывал угрызения совести за свой поступок, то Илья испытывал мучения гораздо большие.
Это ведь не шутка; три года провел он в лавке, просиживая там с семи утра до семи вечера. А сейчас день ему кажется годом, он не знает, куда ему идти и что делать. А сердце влечет его туда. Пройдет он мимо лавки, посмотрит искоса и видит: стул его стоит на своем месте, и никто не сидит на нем. О, с какой радостью Илья вошел бы и сел на него.
Однажды после обеда Тодор, как обычно, играл в домино, а ученик дремал за прилавком.
1 2


А-П

П-Я