https://wodolei.ru/brands/Astra-Form/
— Известно ли тебе, что ты погубил мою карьеру?Потом он широкими шагами заходил по комнате, горестно размышляя о своем положении и бросая на Неделько полные ненависти взгляды всякий раз, когда проходил мимо постели. Кроме Иуды Искариотского, он в своей жизни никого до сих пор не ненавидел. Теперь он ненавидел Неделько. Он даже присел на край кровати, сплюнул и крикнул Неделько:— Иуда!Ему пришла в голову нехристианская мысль бросить Неделько, как бросили Иосифа его братья, в какой-нибудь ров, а самому кинуться, подобно Иову, в пасть к киту. Но он не представлял себе, где тут, в гостинице, можно найти ров для Неделько и пасть для себя. Зароились и другие грешные и гадкие мысли. В какой-то миг ему захотелось покончить с собой, и он посмотрел в окно, чтобы прикинуть, долго ли падать до мостовой, но тотчас содрогнулся, протрезвел и воскликнул про себя:— Quo vadis Куда идешь (лат.).
, Тома?!Тяжело и громко вздохнув, он отер пот с чела и пошел посмотреть, не вернулась ли в свой номер Эльза.Наверно, из-за только что пережитой большой трагедии, от которой у него потемнело в глазах, а может быть, просто из-за того, что в коридоре было темно и он плохо различал номера на дверях, он вместо седьмого номера вошел в девятый. В нем никого не было, но его утешило хотя бы то, что он не заперт, а это означало, что Эльза вернулась. Тома побежал в свой номер, схватил Неделько, помчался в комнату № 9 и кинул Неделько на постель. Потом, как бы сбросив с себя тяжкий груз, легко сбежал вниз по гостиничной лестнице и подошел к двери трактира, где давали представление. Из-за закрытой двери донеслись аплодисменты, но этот звук, еще недавно так завораживавший его, теперь внушал ему отвращение. Он выбежал из гостиницы на улицу, потом свернул в переулок и побрел в темноте куда глаза глядят. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. Рассказ злодея Тома прошел один квартал, второй, третий, испытывая потребность уйти подальше от гостиницы, в которой пережил такой страшный вечер. Шагая темными улицами, он заметил небольшие освещенные окна и фонарь над входом. При свете фонаря он прочел вывеску: «Кофейня у крана», и сразу же почувствовал жажду. Не считая того, что ему лишь несколько раз в году доводилось лизнуть причастие, семинарист Тома никогда не пил вина. Но теперь внутри у него пробудилось какое-то живое существо и давай щекотать ему желудок. Тома вошел в кофейню, упал на стул и заказал пол-литра вина.Тома не заметил, что за другим столом сидел злодей, который покончил со своей ролью в начале третьего акта, разгримировался и пришел в кофейню до Томы. Как только злодей увидел, что Томе принесли пол-литра вина, он тотчас встал из-за своего стола, подошел и сел за стол Томы с таким видом, будто они были неразлучными друзьями. Он даже постучал по столу и велел принести себе чистую стопку, а потом весьма любезно спросил Тому:— Не выпить ли нам по чашечке кофе?— Можно! — не поднимая головы, небрежно ответил Тома.— Что поделаешь! — заказав кофе, продолжал злодей. — Ну, получилось так, а переживать не стоит. Просто интересный случай, каких в нашей жизни бывает много.— Такого еще ни у кого не бывало! — сквозь слезы пробормотал Тома.— Не то, так другое, ведь жизнь — это вечная загадка, сударь! А ребенок в самом деле ваш или он вам братом приходится?— Ни в коем случае! — воскликнул Тома и рассказал злодею все по порядку.Злодей искренне посочувствовал ему и в знак своего искреннего сочувствия заказал еще пол-литра вина. Когда вино принесли, он налил себе и Томе, выпил свою стопку, снова налил, глубоко задумался и повторил ту утешительную сентенцию, которую уже высказал Томе:— Да, жизнь — это вечная загадка, сударь, а этот случай — всего лишь один эпизод, каких в нашей жизни бывает много.Злодей попросил у слуги, который как раз проходил мимо стола, табака на закрутку и, сворачивая ее, продолжал:— В вашем случае, разумеется, есть завязка, но трагедии в нем все же нет. Я не говорю, что он не трагичен до некоторой степени, но в нем нет настоящей, классической трагедии!Тома понимал не все, что говорил ему злодей, но чувствовал в его словах утешение и потому слушал.— Если бы я рассказал вам свою трагедию, сударь, вы бы увидели, что значит боль человеческой души, что значит разочарование в прекрасных, розовых мечтах!…Эти изысканные излияния не мешали злодею подливать себе вина, и, когда он дошел до фразы: «Знаете ли вы, мой молодой друг, что значит пустая грудь, пустая душа!» — он заодно заметил, что пуста и бутылка, и добавил:— Если вас интересует история моей жуткой трагедии, закажите еще бутылку вина, и я охотно доверю ее вам.Увидев, что Тома стучит по столу, обрадованный злодей продолжил:— Я сказал, доверю! Да, я выразился правильно, потому что это история моих самых интимных переживаний, которую я неохотно рассказываю, которую я могу доверить только своим друзьям.Хотя очевидно было, что последняя фраза заимствована из какой-то роли, Томе польстило внимание великого артиста, называвшего его своим другом, и он забыл на миг о всех своих недавних бедах.Злодей провел правой рукой по редким волосам, подпер левой рукой голову и начал:— Была она красива!…И тут он вздохнул как на сцене.— Кто? — испуганно спросил его Тома.— Она… Перса… моя жена! — ответил злодей прерывающимся от боли голосом. — О, сколько раз, глядя на нее, я восклицал: «О радость, о возлюбленная сердца моего!»Он замолчал и в глубоком волнении осушил стакан, который налил, приступая к рассказу.— Я извлек ее из грязи, поднял на завидную высоту, ввел в волшебный мир идеального и напоил такой чудотворной водой, что она за одну ночь стала актрисой. Она была замечательной актрисой. Весь мир знает Персу, спросите любого, и каждый вам с уважением расскажет о ее искусстве. Несчастная, как легкомысленно она все растратила!При этих словах у злодея навернулись слезы на глаза, а глубоко взволнованный Тома чуть было не заплакал.— Ах, сударь! — продолжал злодей. — Я вспоминаю те вечера, те волшебные вечера! Облака, звезды, свет луны… мы сидим рядышком и разучиваем Отелло. Она играла Дездемону, а я — Яго. «Скорей! Набатом кличьте сонных граждан, не то вас этот черт оставит дедом. Скорее же!»Это злодей произнес, словно на сцене. Переведя дух, он продолжил:— Видели бы вы меня в роли Яго! Я допускаю, что в Белграде у Яго костюм, наверное, получше. Мы небогаты классическим гардеробом. Я обычно надевал белые шерстяные штаны, туфли и красную блузку Персы, а суфлер давал мне свою шляпу с полями. Допускаю, что в Белграде Яго одет лучше, но что касается игры, то извольте спросить самого господина писаря Пайю, хотя мы с ним не разговариваем. А он видел Яго и в Лесковаце, и в Ягодине, и в Смедереве и потому может оценить. Спросите его, не бойтесь, хотя мы с ним и не разговариваем.Чувствуя, что убедил Тому в своем величии, злодей смочил высохшую глотку и продолжил:— И я верил ей, никогда ни в чем не подозревал, никогда и подумать не мог, что столь возвышенная Перса способна пасть так низко. Я думал, как Отелло: «О, если эта лжет, то небеса глумятся над собой!» Ах, сударь, реальность совсем не то, что поэзия. Перса стала жертвой грубой реальности в лице того самого Пайи, писаря уездной канцелярии. Этот человек кружился над ней, как коршун кружится над цыпленком, прежде чем схватить его. Я подозревал, сударь! Вы помните, как говорит Яго: «Блажен рогач, к измене равнодушный; но жалок тот, кто любит и не верит, подозревает и боготворит!» И однажды истина предстала предо мною во всей своей наготе.Сидели мы как-то утром в «Сазане», я, писарь Пайя и экспедитор Михаило. Пили водку и закусывали солеными огурцами. И вдруг — ах! — это ужасное воспоминание — писарь Пайя достает платок и сморкается в него. Это потрясло меня до глубины души, сердце пронзила боль. Ах, этот платок, шекспировский платок! В одной пьесе мне потребовался платок с монограммой. У нас в труппе ни у кого не было платка с монограммой, и мы попросили у аптекарши дать нам один взаймы. Разумеется, платка мы ей не вернули, и он остался у меня. Это был белый батистовый платочек с переплетенными красными буквами С и Р. Платок хранился у Персы, я подарил ей его… и вдруг вижу: писарь Пайя сморкается в него. Можете представить себе, что со мною было!Злодей перевел дух, допил стакан, потом снова налил его и продолжил:— В полдень я пошел домой. Перса как раз резала лук, чтоб добавить его к жарившейся печенке. Я подошел и взял ее за руку. И… тут начинается второе явление четвертого акта.Я: Дай мне руку. Какая влажная!Перса: От лука. Погоди, я вытру.Я: То признак расточительного сердца: горячая и влажная. Здесь нужны затворничество, строгий пост, молитвы, обряды веры, умерщвленье плоти. Здесь виден молодой, горячий бес, нередко буйный. Добрая рука, не жадная.Перса: Ты вправе так сказать: она тебе мое вручила сердце.Я: Не злая. Сердце встарь дарило руку. Теперь в гербах лишь руки, не сердца.Больше я ей ничего не говорил, мы сели и стали есть печенку с луком. Ел я с аппетитом, но это не могло уменьшить моей душевной боли. Я молчал, пока не наелся, а потом, сударь, наступает конец второго явления четвертого акта. Я сказал ей, что видел платок, как говорит Шекспир, у писаря Пайи. Она отвечает, что это неправда, платок у нее. Начинается диалог.Я: Я видел платок в руке Пайи, он при всех вытирал им нос…Перса: Как голос твой отрывист и неровен!Я: Где он? Скажи мне! Нет его? Пропал?Перса: Избави боже!Я: Скажи!Перса: Он не пропал. А если бы пропал?Я: Что?Перса: Я говорю тебе, он не пропал.Я: Сходи за ним, чтоб я его увидел!Перса: Что ж, я могу, но не хочу сейчас, ты ищешь повода оклеветать господина Пайю.Я: Достань платок. Я чувствую беду.Перса: Поверь мне, господин Пайя достойный человек.Я: Платок!Перса: Перестань ты, бога ради, болтать ерунду!Я: Платок!Перса: Господин Пайя с тобою трудности делил. Ты ему должен тридцать два динара…Я: Платок!Перса: Нет, это, право же, нехорошо!Я: Прочь!И я ушел из дому.Злодей почувствовал усталость, потому что весь диалог произнес с пафосом, как на сцене. Тома таращил глаза на злодея, казавшегося ему в эту минуту неземным существом. Официант скалил зубы за буфетом, потому что знал этот рассказ наизусть — злодей повторял его каждый вечер всякому, кто соглашался поставить ему пол-литра.— А теперь наступает конец! — воскликнул злодей, как только почувствовал, что силы к нему вернулись. — И если хотите его услышать, велите принести еще поллитра.— А теперь наступает конец. Пятый акт, первое явление. Освещение: темная ночь. На сцене — обыкновенная комната. Около полуночи я возвращаюсь домой, тая в груди зловещее намерение. Щелкнул замок. Она в постели, укрытая солдатским одеялом. Сказочная, волшебная, спит, как мадонна. Просыпается.Перса: Пера, это ты?Я: Да, Перса!Перса: Раздевайся и ложись, ты совсем пьяный!Я: Ты помолилась на ночь, Перса?Перса: Да, Пера!Я: Когда ты знаешь за собою грех, не примиренный с милостью небесной, покайся в нем сейчас же!Перса: Чего ты несешь?Я: Торопись, я отойду. Мне тяжко убивать твой неготовый дух. Избави боже, чтоб я убийцей стал твоей души.Перса: Ты говоришь — убить?Я: Непременно!Перса: Святое небо, сжалься надо мной! Молю тебя всем сердцем!Я: Аминь!Перса. Раз ты так сказал, ведь ты же не убьешь меня.Я: Гм!Перса: И все же ты меня пугаешь — уж больно нехорош бываешь ты, когда напьешься.Я: Помысли о своих грехах!Перса: Мой грех — любовь к тебе.Я: За это ты умрешь.Перса: Смерть, убивая за любовь, преступна. Как ты кусаешь нижнюю губу!Я: Молчи!Перса: Молчу. Но что случилось?Я: Платок с монограммой, заветный дар тебе, ты подарила писарю Пайе.Перса: Нет, клянусь здоровьем матери! Спроси у господина Пайи.Я: Не лги, не лги, красотка: ты на смертном ложе.Перса: Да, но я умру нескоро.Я: Нет, сейчас же. Поэтому признай свой грех открыто. Ты умрешь.Перса: Так сжалься, боже, надо мной!Я: Аминь!Перса: И сжалься ты! Я пред тобой вовек не согрешила. И к писарю питала только то, что чувствовать нас заповеди учат; вовек ему не делала подарков.Я: Я видел сам платок в его руках. Я видел сам, как писарь высморкался в него.Перса: Убей меня завтра, дай поспать спокойно.Я: Не позволю!Перса: Хоть полчаса!Я: Я начал, и я кончу.Перса: О, дай прочесть мне хоть молитву!Я: Поздно!…Подобно венецианскому негру, я с дикой силой навалился на постель, вцепился в Персу и стал ее лупить так, как ее еще в жизни не лупили. Оттузив ее как следует, я ушел, но в дверях все же остановился и сказал словами Яго: «Поди, поди: на людях вы — картины, в гостиной — бубенцы, тигрицы — в кухне, бранясь — святые, при обидах — черти, лентяйки днем и труженицы ночью».С этими словами я ушел из дома и вернулся в трактир, где меня ожидала компания.Утром я вернулся, но дома не было ни ее, ни ее вещей. Она ушла к писарю Пайе!Злодей замолчал, закончив рассказ о своей жуткой трагедии. Он долго потом пил стакан вина и сказал:— Да, жизнь — это вечная загадка, сударь! ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, в которой содержится продолжение страшной ночи и завершение трагедии Томы Тома был еще под впечатлением великой классической трагедии, которую только что рассказал злодей, когда дверь распахнулась и в кофейню с шумом ввалилась целая толпа новых гостей. Это были директор театра, Ленка, вторая инженю, первый любовник и еще два меломана, которым предстояло платить по счету. Заметив Тому, они стали подталкивать друг друга и смеяться, а бедняга Тома, которого рассказ злодея немного отвлек от собственной беды, снова вспомнил свою трагедию, покраснел и понурился.Компания села за большой стол, и два упомянутых гражданина тотчас заказали вино и кофе. Дело, разумеется, не ограничилось смехом, и уже за первыми рюмками в адрес Томы посыпались остроты. Лично к нему никто не обращался, но говорили так громко, что каждое слово было для него как нож в сердце.— Наверно, он покормил ребенка грудью, убаюкал и пошел в кофейню поразвлечься! — начал пальбу комик.— Пусть благодарит бога, что мне не хотелось будоражить публику, а то бы я ему так всыпал, что он бы у меня еще раз родил, и притом двойню, — добавил директор.— Не родил бы, а выкинул! — внесла свою лепту супруга директора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
, Тома?!Тяжело и громко вздохнув, он отер пот с чела и пошел посмотреть, не вернулась ли в свой номер Эльза.Наверно, из-за только что пережитой большой трагедии, от которой у него потемнело в глазах, а может быть, просто из-за того, что в коридоре было темно и он плохо различал номера на дверях, он вместо седьмого номера вошел в девятый. В нем никого не было, но его утешило хотя бы то, что он не заперт, а это означало, что Эльза вернулась. Тома побежал в свой номер, схватил Неделько, помчался в комнату № 9 и кинул Неделько на постель. Потом, как бы сбросив с себя тяжкий груз, легко сбежал вниз по гостиничной лестнице и подошел к двери трактира, где давали представление. Из-за закрытой двери донеслись аплодисменты, но этот звук, еще недавно так завораживавший его, теперь внушал ему отвращение. Он выбежал из гостиницы на улицу, потом свернул в переулок и побрел в темноте куда глаза глядят. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. Рассказ злодея Тома прошел один квартал, второй, третий, испытывая потребность уйти подальше от гостиницы, в которой пережил такой страшный вечер. Шагая темными улицами, он заметил небольшие освещенные окна и фонарь над входом. При свете фонаря он прочел вывеску: «Кофейня у крана», и сразу же почувствовал жажду. Не считая того, что ему лишь несколько раз в году доводилось лизнуть причастие, семинарист Тома никогда не пил вина. Но теперь внутри у него пробудилось какое-то живое существо и давай щекотать ему желудок. Тома вошел в кофейню, упал на стул и заказал пол-литра вина.Тома не заметил, что за другим столом сидел злодей, который покончил со своей ролью в начале третьего акта, разгримировался и пришел в кофейню до Томы. Как только злодей увидел, что Томе принесли пол-литра вина, он тотчас встал из-за своего стола, подошел и сел за стол Томы с таким видом, будто они были неразлучными друзьями. Он даже постучал по столу и велел принести себе чистую стопку, а потом весьма любезно спросил Тому:— Не выпить ли нам по чашечке кофе?— Можно! — не поднимая головы, небрежно ответил Тома.— Что поделаешь! — заказав кофе, продолжал злодей. — Ну, получилось так, а переживать не стоит. Просто интересный случай, каких в нашей жизни бывает много.— Такого еще ни у кого не бывало! — сквозь слезы пробормотал Тома.— Не то, так другое, ведь жизнь — это вечная загадка, сударь! А ребенок в самом деле ваш или он вам братом приходится?— Ни в коем случае! — воскликнул Тома и рассказал злодею все по порядку.Злодей искренне посочувствовал ему и в знак своего искреннего сочувствия заказал еще пол-литра вина. Когда вино принесли, он налил себе и Томе, выпил свою стопку, снова налил, глубоко задумался и повторил ту утешительную сентенцию, которую уже высказал Томе:— Да, жизнь — это вечная загадка, сударь, а этот случай — всего лишь один эпизод, каких в нашей жизни бывает много.Злодей попросил у слуги, который как раз проходил мимо стола, табака на закрутку и, сворачивая ее, продолжал:— В вашем случае, разумеется, есть завязка, но трагедии в нем все же нет. Я не говорю, что он не трагичен до некоторой степени, но в нем нет настоящей, классической трагедии!Тома понимал не все, что говорил ему злодей, но чувствовал в его словах утешение и потому слушал.— Если бы я рассказал вам свою трагедию, сударь, вы бы увидели, что значит боль человеческой души, что значит разочарование в прекрасных, розовых мечтах!…Эти изысканные излияния не мешали злодею подливать себе вина, и, когда он дошел до фразы: «Знаете ли вы, мой молодой друг, что значит пустая грудь, пустая душа!» — он заодно заметил, что пуста и бутылка, и добавил:— Если вас интересует история моей жуткой трагедии, закажите еще бутылку вина, и я охотно доверю ее вам.Увидев, что Тома стучит по столу, обрадованный злодей продолжил:— Я сказал, доверю! Да, я выразился правильно, потому что это история моих самых интимных переживаний, которую я неохотно рассказываю, которую я могу доверить только своим друзьям.Хотя очевидно было, что последняя фраза заимствована из какой-то роли, Томе польстило внимание великого артиста, называвшего его своим другом, и он забыл на миг о всех своих недавних бедах.Злодей провел правой рукой по редким волосам, подпер левой рукой голову и начал:— Была она красива!…И тут он вздохнул как на сцене.— Кто? — испуганно спросил его Тома.— Она… Перса… моя жена! — ответил злодей прерывающимся от боли голосом. — О, сколько раз, глядя на нее, я восклицал: «О радость, о возлюбленная сердца моего!»Он замолчал и в глубоком волнении осушил стакан, который налил, приступая к рассказу.— Я извлек ее из грязи, поднял на завидную высоту, ввел в волшебный мир идеального и напоил такой чудотворной водой, что она за одну ночь стала актрисой. Она была замечательной актрисой. Весь мир знает Персу, спросите любого, и каждый вам с уважением расскажет о ее искусстве. Несчастная, как легкомысленно она все растратила!При этих словах у злодея навернулись слезы на глаза, а глубоко взволнованный Тома чуть было не заплакал.— Ах, сударь! — продолжал злодей. — Я вспоминаю те вечера, те волшебные вечера! Облака, звезды, свет луны… мы сидим рядышком и разучиваем Отелло. Она играла Дездемону, а я — Яго. «Скорей! Набатом кличьте сонных граждан, не то вас этот черт оставит дедом. Скорее же!»Это злодей произнес, словно на сцене. Переведя дух, он продолжил:— Видели бы вы меня в роли Яго! Я допускаю, что в Белграде у Яго костюм, наверное, получше. Мы небогаты классическим гардеробом. Я обычно надевал белые шерстяные штаны, туфли и красную блузку Персы, а суфлер давал мне свою шляпу с полями. Допускаю, что в Белграде Яго одет лучше, но что касается игры, то извольте спросить самого господина писаря Пайю, хотя мы с ним не разговариваем. А он видел Яго и в Лесковаце, и в Ягодине, и в Смедереве и потому может оценить. Спросите его, не бойтесь, хотя мы с ним и не разговариваем.Чувствуя, что убедил Тому в своем величии, злодей смочил высохшую глотку и продолжил:— И я верил ей, никогда ни в чем не подозревал, никогда и подумать не мог, что столь возвышенная Перса способна пасть так низко. Я думал, как Отелло: «О, если эта лжет, то небеса глумятся над собой!» Ах, сударь, реальность совсем не то, что поэзия. Перса стала жертвой грубой реальности в лице того самого Пайи, писаря уездной канцелярии. Этот человек кружился над ней, как коршун кружится над цыпленком, прежде чем схватить его. Я подозревал, сударь! Вы помните, как говорит Яго: «Блажен рогач, к измене равнодушный; но жалок тот, кто любит и не верит, подозревает и боготворит!» И однажды истина предстала предо мною во всей своей наготе.Сидели мы как-то утром в «Сазане», я, писарь Пайя и экспедитор Михаило. Пили водку и закусывали солеными огурцами. И вдруг — ах! — это ужасное воспоминание — писарь Пайя достает платок и сморкается в него. Это потрясло меня до глубины души, сердце пронзила боль. Ах, этот платок, шекспировский платок! В одной пьесе мне потребовался платок с монограммой. У нас в труппе ни у кого не было платка с монограммой, и мы попросили у аптекарши дать нам один взаймы. Разумеется, платка мы ей не вернули, и он остался у меня. Это был белый батистовый платочек с переплетенными красными буквами С и Р. Платок хранился у Персы, я подарил ей его… и вдруг вижу: писарь Пайя сморкается в него. Можете представить себе, что со мною было!Злодей перевел дух, допил стакан, потом снова налил его и продолжил:— В полдень я пошел домой. Перса как раз резала лук, чтоб добавить его к жарившейся печенке. Я подошел и взял ее за руку. И… тут начинается второе явление четвертого акта.Я: Дай мне руку. Какая влажная!Перса: От лука. Погоди, я вытру.Я: То признак расточительного сердца: горячая и влажная. Здесь нужны затворничество, строгий пост, молитвы, обряды веры, умерщвленье плоти. Здесь виден молодой, горячий бес, нередко буйный. Добрая рука, не жадная.Перса: Ты вправе так сказать: она тебе мое вручила сердце.Я: Не злая. Сердце встарь дарило руку. Теперь в гербах лишь руки, не сердца.Больше я ей ничего не говорил, мы сели и стали есть печенку с луком. Ел я с аппетитом, но это не могло уменьшить моей душевной боли. Я молчал, пока не наелся, а потом, сударь, наступает конец второго явления четвертого акта. Я сказал ей, что видел платок, как говорит Шекспир, у писаря Пайи. Она отвечает, что это неправда, платок у нее. Начинается диалог.Я: Я видел платок в руке Пайи, он при всех вытирал им нос…Перса: Как голос твой отрывист и неровен!Я: Где он? Скажи мне! Нет его? Пропал?Перса: Избави боже!Я: Скажи!Перса: Он не пропал. А если бы пропал?Я: Что?Перса: Я говорю тебе, он не пропал.Я: Сходи за ним, чтоб я его увидел!Перса: Что ж, я могу, но не хочу сейчас, ты ищешь повода оклеветать господина Пайю.Я: Достань платок. Я чувствую беду.Перса: Поверь мне, господин Пайя достойный человек.Я: Платок!Перса: Перестань ты, бога ради, болтать ерунду!Я: Платок!Перса: Господин Пайя с тобою трудности делил. Ты ему должен тридцать два динара…Я: Платок!Перса: Нет, это, право же, нехорошо!Я: Прочь!И я ушел из дому.Злодей почувствовал усталость, потому что весь диалог произнес с пафосом, как на сцене. Тома таращил глаза на злодея, казавшегося ему в эту минуту неземным существом. Официант скалил зубы за буфетом, потому что знал этот рассказ наизусть — злодей повторял его каждый вечер всякому, кто соглашался поставить ему пол-литра.— А теперь наступает конец! — воскликнул злодей, как только почувствовал, что силы к нему вернулись. — И если хотите его услышать, велите принести еще поллитра.— А теперь наступает конец. Пятый акт, первое явление. Освещение: темная ночь. На сцене — обыкновенная комната. Около полуночи я возвращаюсь домой, тая в груди зловещее намерение. Щелкнул замок. Она в постели, укрытая солдатским одеялом. Сказочная, волшебная, спит, как мадонна. Просыпается.Перса: Пера, это ты?Я: Да, Перса!Перса: Раздевайся и ложись, ты совсем пьяный!Я: Ты помолилась на ночь, Перса?Перса: Да, Пера!Я: Когда ты знаешь за собою грех, не примиренный с милостью небесной, покайся в нем сейчас же!Перса: Чего ты несешь?Я: Торопись, я отойду. Мне тяжко убивать твой неготовый дух. Избави боже, чтоб я убийцей стал твоей души.Перса: Ты говоришь — убить?Я: Непременно!Перса: Святое небо, сжалься надо мной! Молю тебя всем сердцем!Я: Аминь!Перса. Раз ты так сказал, ведь ты же не убьешь меня.Я: Гм!Перса: И все же ты меня пугаешь — уж больно нехорош бываешь ты, когда напьешься.Я: Помысли о своих грехах!Перса: Мой грех — любовь к тебе.Я: За это ты умрешь.Перса: Смерть, убивая за любовь, преступна. Как ты кусаешь нижнюю губу!Я: Молчи!Перса: Молчу. Но что случилось?Я: Платок с монограммой, заветный дар тебе, ты подарила писарю Пайе.Перса: Нет, клянусь здоровьем матери! Спроси у господина Пайи.Я: Не лги, не лги, красотка: ты на смертном ложе.Перса: Да, но я умру нескоро.Я: Нет, сейчас же. Поэтому признай свой грех открыто. Ты умрешь.Перса: Так сжалься, боже, надо мной!Я: Аминь!Перса: И сжалься ты! Я пред тобой вовек не согрешила. И к писарю питала только то, что чувствовать нас заповеди учат; вовек ему не делала подарков.Я: Я видел сам платок в его руках. Я видел сам, как писарь высморкался в него.Перса: Убей меня завтра, дай поспать спокойно.Я: Не позволю!Перса: Хоть полчаса!Я: Я начал, и я кончу.Перса: О, дай прочесть мне хоть молитву!Я: Поздно!…Подобно венецианскому негру, я с дикой силой навалился на постель, вцепился в Персу и стал ее лупить так, как ее еще в жизни не лупили. Оттузив ее как следует, я ушел, но в дверях все же остановился и сказал словами Яго: «Поди, поди: на людях вы — картины, в гостиной — бубенцы, тигрицы — в кухне, бранясь — святые, при обидах — черти, лентяйки днем и труженицы ночью».С этими словами я ушел из дома и вернулся в трактир, где меня ожидала компания.Утром я вернулся, но дома не было ни ее, ни ее вещей. Она ушла к писарю Пайе!Злодей замолчал, закончив рассказ о своей жуткой трагедии. Он долго потом пил стакан вина и сказал:— Да, жизнь — это вечная загадка, сударь! ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, в которой содержится продолжение страшной ночи и завершение трагедии Томы Тома был еще под впечатлением великой классической трагедии, которую только что рассказал злодей, когда дверь распахнулась и в кофейню с шумом ввалилась целая толпа новых гостей. Это были директор театра, Ленка, вторая инженю, первый любовник и еще два меломана, которым предстояло платить по счету. Заметив Тому, они стали подталкивать друг друга и смеяться, а бедняга Тома, которого рассказ злодея немного отвлек от собственной беды, снова вспомнил свою трагедию, покраснел и понурился.Компания села за большой стол, и два упомянутых гражданина тотчас заказали вино и кофе. Дело, разумеется, не ограничилось смехом, и уже за первыми рюмками в адрес Томы посыпались остроты. Лично к нему никто не обращался, но говорили так громко, что каждое слово было для него как нож в сердце.— Наверно, он покормил ребенка грудью, убаюкал и пошел в кофейню поразвлечься! — начал пальбу комик.— Пусть благодарит бога, что мне не хотелось будоражить публику, а то бы я ему так всыпал, что он бы у меня еще раз родил, и притом двойню, — добавил директор.— Не родил бы, а выкинул! — внесла свою лепту супруга директора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26