… Играете ли вы в «очко» или только в «банчок», как вы говорите, я не знаю, но то, что вы не в здравом уме, видно из вашего письма. Вы пишете, что я со своей женой давно не в ладах, и называете свидетелем реб Велвла Ямайкера. Возможно, что реб Велвл Ямайкер знает лучше меня самого, в каких отношениях я со своей женой, но когда вы утверждаете, что хотите развестись с вашей женой, и я будто бы об этом знаю, то вы говорите, извините меня, как настоящий помешанный. Я не только не знаю секретов о вас и вашей жене, я просто не знаю ни вас, ни вашей жены, и оба вы интересуете меня так мало, что, по мне, могли бы развестись еще до того, как узнали друг друга. В одном я с вами согласен: во второй раз вам действительно не следует жениться. Такой человек, как вы, не имел права жениться и в первый раз, потому что жаль вашу жену, хоть я ее и не знаю… Вы просите меня, чтобы я написал вам откровенно, каковы мои виды и для чего я вызываю вашу жену в «Мирамонт». Так вот я пишу вам ясно и четко, без обиняков, как вы просите, что либо ваша жена, извините меня, сплетница и лгунья, либо у вас у самого, как я уже сказал вам в начале этого письма, не все дома. Второе, полагаю, гораздо вероятнее…
Как видите, я дал вам ясный ответ на все. Остается одно – пожелать вам полного исцеления…
Хаим Сорокер
47. Берл Чапник с Налевок в Варшаве – своей жене Хавеле Чапник в Мариенбад
Дорогая Эва!
Ты должна извинить, что с последней высылкой денег приходится туговато.
В последнее время в Варшаве стало трудно раздобыть сотню или полсотни, прямо-таки хоть разорвись! Я вынужден был съездить в Лодзь, протолкнуть там кое-какие делишки, хоть и с большими трудностями, вот из-за этого дело так и затянулось. В этом причина того, что я тебе не так скоро ответил. Что касается присланных тобою «любовных записок», адресованных женам наших Иче-Майеров, то я, к сожалению, ничего с ними сделать не смог. Один из них, Шеренцис, еще ничего: он очень боится скандалов – как бы это не помешало ему получить кредит. Но зато старший, Пекелис, оказался прямо-таки идиотом. Он сам растрезвонил по Налевкам все эту историю, рассказал каждому в отдельности по секрету, так что, когда я пришел с этими письмами к мадам Сорокер, оказалось, что она и ее сестра Ханця уже знают письма Марьямчика наизусть. Прямо-таки не стоило затевать все это дело. К тому же я попал в такое время, когда у мадам Сорокер разыгралась форменная трагедия, в которой замешаны ее Хаим, и Шлойма Курлендер, и Лойферман, и Броихштул – все Налевки. Я прямо-таки удивляюсь, что ты об этом не знаешь. История довольно простая. Хаим Сорокер в Мариенбаде от нечего делать просто позавидовал своему шурину и тоже стал писать любовные записки налевкинским женщинам: Бейльце Курлендер, Броне Лойферман, Лейце Броихштул, Шеренцис и Пекелис – никого не обошел. Неизвестно, каким образом, но все эти письма попали в руки к мужьям, и пошла канитель. Прямо-таки вся Варшава котлом кипит! А тут телеграмма из Мариенбада от Ямайчихи о том, что наши налевкинские бабенки вдруг исчезли, уехали в Остенде, а с ними Хаим Сорокер и Меер Марьямчик. Прямо-таки роман! И когда же прибывает такая депеша? Как раз на следующий день после того, как Ямайчиха уже поздравила семью с благополучным завершением сватовства и потребовала, чтобы господин Ямайкер приехал в Мариенбад. Велвл Ямайкер уже в пути. Но это неважно. Главное то, что госпожа Сорокер от огорчения заболела, и, говорят, серьезно. А Лойферман бегает как сумасшедший и клянется, что, как только Сорокер приедет домой, он ему поставит синяки прямо на Налевках, то есть не на Налевках, а на морде! А у Бройхштула теперь имеется предлог требовать развода у своей мадам или требовать денег у ее богатого дяди из Петрикова. Короче говоря, у нас на Налевках оживленно, прямо-таки весело! Напиши мне, когда ты рассчитываешь приехать домой и хватает ли тебе денег, которые я высылаю? Не то я постараюсь выслать еще, если у меня будет. Надо надеяться, что Бог поможет.
Приветствую тебя с любовью. Твой преданнейший тебе
Бернард
48. Хаим Сорокер из Мариенбада – Иче-Майерам Шеренцису и Пекелису на улицу Налевки в Варшаву
Дорогие мои друзья Шеренцис и Пекелис!
Я, к сожалению, не владею древнееврейским языком, как вы, и не могу ответить на ваше красноречивое письмо так же красноречиво, как вы пишете мне. И так как я вынужден говорить с вами на нашем родном языке, то уж позволю себе говорить с вами попросту и сказать вам, что оба вы, прошу прощения, пара Иче-Майеров, налевкинские дурни и обоих вас надо сеном кормить. Уж если Господь наградил вас таким даром, такими замечательными женами, и вы дрожите над ними, то либо вы должны были ехать за ними следом так же, как вы ходите за ними по субботам, когда они гуляют в Саксонском саду, либо держать их взаперти на Налевках, как держат кур перед праздником, кормить и поить их и так далее. Какой черт заставил вас выпустить их на волю, в Мариенбад? Думаете, здесь их очень не хватало? Или вы в самом деле думаете, что мне больше делать нечего, как писать «любовные записки и льстивые письма», как вы говорите, вашим женам? Да будет вам известно, дорогие мои Иче-Майеры, что я с вашими женами ни полслова не проговорил с тех пор, как я здесь, и с тех пор, как живу на свете! Я и видел-то их всего раза два-три у источника с другими такими же, которых здесь так много, что тошно делается, простите меня, смотреть на них. Потому что я их знаю. Я имею в виду не именно ваших жен, а всех налевкинских бабенок, которые, как только уедут от своих Иче-Майеров из Варшавы за границу, хотят вкусить от всех удовольствий в мире, но с условием, чтобы никто не видел и не знал. Говорить с чужим мужчиной или хотя бы только смотреть на него, им очень интересно – у вас на Налевках они и этого лишены. Должен вам сказать по чистой совести, что я по мере возможности стараюсь избегать таких встреч, которые не приносят ничего, кроме злословия и сплетен. Я избегаю женщин, которые дома молятся над свечами, а здесь скидывают парики. Это дело для моего шурина Марьямчика, а не для меня, и я не знаю, кто посмел сказать вам, что я пишу им «льстивые письма и любовные записки»? Я такими глупостями не занимаюсь. Еще меньше вы можете предполагать, что я обещал вашим женам, как вы выражаетесь, «дать течь ручьем деньгам из моего кошелька ради их удовольствия». Я не принадлежу к числу таких расточителей, и мысль о вас и ваших женах мне и в голову не приходит. А если кто-нибудь указал вам на моего шурина, «мужа сестры моей жены», то вам и следовало обратиться к нему или к сестре моей жены, а не ко мне, который с ним ничего общего не имеет. Можно быть порядочными молодыми людьми и ни в чем не повинными Иче-Майерами, но идиотами вы все же быть не обязаны и не должны мне грозить законом и штрафом ни на этом, ни на том свете.
Ваш незнакомый друг, рекомендующий вам быть осторожнее с писанием красноречивых писем,
Хаим Сорокер
49. Хавеле Чапник из Остенде – своему мужу Берлу Чайнику на улицу Налевки в Варшаву
Дорогой мой Бернард!
Мне, право, очень неприятно, но я вынуждена еще и еще раз писать тебе, чтобы ты достал мне деньги на отъезд отсюда, потому что из всех моих счастливых дел ничего не вышло и кончилось все большим скандалом, – когда узнаешь, ты будешь поражен! Представь себе комедию – впрочем, что я говорю – комедию? – трагедию, кровавую трагедию… Однако расскажу тебе все по порядку, от начала до конца. Это прямо-таки сказка из «Тысячи и одной ночи».
Как тебе известно, Ямайчиха меня просила помочь ей в сватовстве с кишиневским дантистом и обещала мне помимо того, что я заработаю, приличный подарок от нее лично. Я энергично занялась этим делом и работала изо всех сил. И мне удалось. Дело пошло на лад, то есть, конечно, не так скоро, как говорится. Я основательно натерпелась из-за Бейльци, как я тебе уже писала, потому что жених, мой кишиневский дантист, не на шутку втюрился в женку нашего Шлоймы Курлендера и чуть не подрался из-за нее с Мееркой Марьямчиком посреди Мариенбада. Словом, с грехом пополам, при помощи всяческих интриг я кое-как добилась от кишиневского дантиста, чтобы он объяснился со старшей дочерью Ямайчихи, чтобы он сказал, что любит ее, и Ямайчиха бросилась меня целовать и уже телеграфировала Велвлу Ямайкеру, чтобы он приехал на помолвку, а мне при этом везло со всех сторон: знаменитый Свирский, главный зачинщик этого сватовства, уехал в Базель, и я осталась одна на всю ярмарку… Однако существует на свете Бейльця. Вздумалось вдруг женке Курлендера уехать в Остенде. Даже не попрощалась ни с кем, забыла сказать «до свидания». Ну что ж, уехала так уехала. Как говорится, скатертью дорога! Но тут надумал наш жених, этот кишиневский дантист, поднялся и тоже следом за ней поехал в Остенде. Откуда я это знаю? От Меерки Марьямчика. Пришла к источнику и встречаю Марьямчика, страшно расстроенного. Прощается со мной: «Будьте здоровы!» – «Счастливого пути! Куда?» – «В Остенде». – «Чего это вдруг в Остенде?» А он отвечает: «Все едут в Остенде». – «Кто это «все»?» - «Во-первых, мадам Курлендер, во-вторых, мадам Лойферман, в-третьих, ваш пресловутый жених, кишиневский дантист…» Как только он проговорил это, я слушать больше не пожелала и пошла прямо к Ямайчихе. Оказывается, она ни о чем не знает! Тогда мы отправились вместе справиться в гостинице о кишиневском женихе, а нам говорят, что он уехал, но куда, неизвестно. Тут Ямайчиха падает ко мне на грудь: «Душенька! Сердце! Любонька! Поезжай немедленно туда же, в Остенде». Она оплатит мне все расходы, она мне то, она мне это!.. И достает сто крон: «Вот вам, поезжайте и телеграфируйте, а если надо будет еще, я пришлю еще…» Что делать? Жалко женщину! Я деньги взяла, но не успела, что называется, оглянуться, как от них и следа не осталось. Ничего не поделаешь, я кругом должна, волосы и те не мои! Что же будет дальше? Однако это бы еще с полгоря, но случилось несчастье посерьезнее. Вот послушай.
Сижу это я у себя в гостинице, боюсь попасться Ямайчихе на глаза и думаю: где взять деньги? И приходит мне в голову мысль: Хаим Сорокер! Он, между нами говоря, хоть и свинья порядочная, но есть у меня на него управа: скажу ему, что еду домой, в Варшаву, что буду у его Эстер и передам ей привет из Мариенбада. Он, конечно, поймет, какой это будет «привет». Я давно уже намекала ему, что знаю, как он сохнет по Бейльце и что он одалживает ей деньги якобы за счет ее мужа, и еще кое-что тому подобное. С ним я не стесняюсь… Короче говоря, приказываю позвонить по телефону и вызвать господина Сорокера, а мне отвечают, что господи Сорокер сегодня утром изволили уехать «нах Остенде»! Господи! Что творится? Накинула мантилью и хочу бежать, но сама не знаю куда, а тут мне говорят: «Вас спрашивает дама…» Горе мне, дама? Наверное, Ямайчиха, пропала моя головушка! Расспрашиваю, какая она из себя. Говорят, молодая дама… Молодая? Позовите ее сюда! и вот отворяются двери, и входит дама – картинка! Молоденькая – кровь с молоком! А одета – королева! Все блещет и сверкает! «Это вы, – говорит она, – мадам Чапник из Варшавы?» – «Я мадам Чапник из Варшавы. А вы кто такая?» «Я, – говорит она, – мадам Зайденер из Кишинева». – «Очень рада! Садитесь, мадам Зайденер из Кишинева. Что хорошего скажете?» А она вздохнула и отвечает: «Мне сказали что вы знакомы с моим мужем…» «Я знакома с вашим мужем? – спрашиваю я. – А кто такой ваш муж?» Она покраснела и отвечает: «Мой муж – Зайденер из Кишинева…» – «Дантист?» – «Да, он дантист…»
Что было дальше, мне незачем тебе рассказывать. Меня трясло как в лихорадке. До чего жаль стало эту женщину, даже описать невозможно! Мы за полчаса так привязались друг к дружке, как сестры, даже ближе сестер! Недолго думая я уложила вещи – на расплату с долгами мне одолжила мадам Зайденер, – и мы обе пустились в Остенде. Приехали, остановились в гостинице, умылись, переоделись честь честью, наняли фиакр и начали ездить из одной гостиницы в другую, справляться о некоем господине по фамилии Зайденер и о даме по фамилии Курлендер. Но где там, что там! Нигде нет ни Зайденера, ни Курлендер. Принялись за списки лечащихся на курорте – ни следа Зайденера и Курлендер! Что же дальше делать? Если я пережила эту ночь, я крепче железа! А эта женщина чуть с ума не сошла. Я спасла ее. Доктора вызвала, потому что она была при смерти. Еле додумалась телеграфировать в Кишинев, сообщить, что она больна, может быть, кто-нибудь приедет оттуда. К чему мне такая обуза? А оттуда прибывает телеграмма, да еще срочная! И как раз от ее мужа, от самого Зайденера: он в Кишиневе и просит ее приехать домой!.. Получив такую телеграмму, мы и сами не знали, что делать: то ли плакать, то ли смеяться? И мы решили еще раз телеграфировать в Кишинев, правда ли, что он, дантист Зайденер, в Кишиневе? И когда он приехал? И приехал ли он один или с кем-нибудь? А нам отвечают, что это правда, что он в Кишиневе, приехал только вчера из Мариенбада, один, и не понимает: с кем же еще он мог бы приехать и каким образом его жена очутилась в Остенде?
Тогда только я поняла, что это меня одессит Марьямчик, этот шарлатан, обманул и сбил с пути. Остается одно: коль скоро вся эта история с Остенде выдумана и коль скоро дантист Зайденер находится в Кишиневе, то что же с Бейльцей, куда она девалась? Вот поэтому я тебе и телеграфировала: «Где Бейльця и где остальные варшавские жены?» А ты, очевидно, меня не понял и ответил: «На что мне Бейльця? Что ты делаешь в Остенде?» А я тебе на это ответила два слова: «Вышли деньги». Знаешь почему? Потому что на большее количество слов у меня денег не было и сейчас нет. Моя мадам Зайденер, как только получила весть о том, что пропажа отыскалась, тут же поднялась и уехала, обещав написать мне с дороги и из дому. Но где там! Куда там! А пока суд да дело, я осталась здесь одна, без копейки денег. Хорошо еще, что в гостинице я на полном пансионе и с меня не требуют. Но скоро, вероятно, потребуют. Что я буду делать, не знаю. Я уже писала Ямайчихе в Мариенбад. но письмо вернулось с пометкой, что адресат выехал в Остенде. Опять Остенде? Я чуть с ума не схожу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16