Аксессуары для ванной, по ссылке
Ха-ха! Будьте добреньки, посидите маленько: я сейчас вернусь с моим типом.
Гурвич нырнул в толпу, а Бетти присела на скамейку у самого фонтана.
Постепенно станция затихла и опустела. На платформе остались только двое носильщиков, возившихся с багажом, да начальник станции в красной фуражке, державшейся на оттопыренных ушах...
Показался Беня Гурвич. Следом за ним шел субъект в широкополой шляпе. Из-под нее резко выделялись темные очки, не столько помогающие зрению, сколько скрывающие глаза...
Гурвич исчез.
Синих и вообще темных очков Бетти инстинктивно боялась, особенно после памятной ночи. Бетти невольно вспомнила ту ночь, и настроение её упало. Не доходя до скамьи, спутник Гурвича снял свою шляпу, и Бетти ухватилась за спинку, чтобы не свалиться...
То был он!
Что делать? Бежать? Но было уже поздно. К тому же у Бетти не хватило бы сил подняться с места. Как это могло случиться? Почему она раньше не расспросила Гурвича? Как могла она не догадаться? И с его-то помощью она собирается спасать своего возлюбленного и честь своего народа? Какая злая, нелепая ирония случая!
Чиновник был не менее ошеломлен. Он сразу узнал её и застыл с приподнятой шляпой. Лицо его несколько раз изменяло свое выражение, и видно было, что он не знает, на каком выражении остановиться...
Мог ли он предполагать, что человек, желавший его спасти, окажется женщиной, да еще той самой "Венерой с еврейской улицы", за которой он столько времени безуспешно охотился и арест которой был началом конца его карьеры: с той именно ночи начались интриги против него.
Сделав над собой огромное усилие, Бетти поднялась с места и с возможной твердостью в голосе сказала:
– Мы не будем представляться друг другу, как это принято. К чему? Мы видимся в первый раз в жизни и в последний. Не будем терять времени - у нас его не так уж много. Приступим прямо к делу...
Чиновник все еще не мог опомниться. Он мял свою ни в чем не повинную шляпу и из-под синих очков метал взоры в сторону Гурвича. Но Гурвич отошел подальше, облокотился на изгородь и замурлыкал какую-то песенку.
Бетти заговорила кратко и деловито:
– Гурвич мне передал все, что вы ему говорили об обстоятельствах, при которых был убит Володя Чигиринский. Вы не должны на него сердиться: он рассказал об этом только мне, и хорошо сделал. Меня это дело интересует не меньше, а может быть, и больше вашего. Это - во-первыx. Во-вторых, я могу быть вам полезна, может быть, даже больше, чем вы себе представляете. Дело в том, что вор, говоривший вам об имеющихся у него вещественных доказательствах ранце с книгами и тетрадями, этот... забыла, как его зовут?
– Макар Жеребчик, - сказал чиновник.
– Совершенно верно, Макар Жеребчик. Так вот, то, что он рассказывал вам, а также и то, что у него есть невеста или... уж не знаю... словом, девица, у которой эти вещи хранятся, все это - правда. Я могу подтвердить: я знаю эту девицу лично, и она сама мне об этом рассказывала...
– Вы её знаете лично? Она сама вам рассказывала? - спросил изумленный и обрадованный отставной сыщик.
– Она сама... Я только забыла, как её зовут... Но это нетрудно установить, особенно вам... Вы, вероятно, помните, а если не помните, то можете навести справку по книгам... В ту ночь, когда мы... когда вы...
Субъект в синих очках понял, о какой ночи говорит Бетти, и вздумал было извиняться; но Бетти резко остановила его и попросила ни одним словом не напоминать о том, что было... Вообще, заметила она, в его же интересах и в интересах дела никогда и никому не говорить, что они уже встречались однажды.
Чиновник по-черепашьи втянул голову в плечи. Бетти продолжала свой рассказ и кончила тем, что узнать имя "той девицы" очень легко, так как только они вдвоем ночевали тогда в полицейском участке... Кроме того, она помнит, что девица называла своей родиной эту самую деревню...
Бетти кончила. Чиновник встал, снова сел и, заметно волнуясь, проговорил:
– Разрешите мне сказать несколько слов. Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарен за ваше сообщение. Вы мне такой козырь в руки дали, что теперь эти голубчики от меня не ускользнут. Мне даже незачем наводить справки. Если это та, что была арестована в ту ночь, то я уж знаю, что это - Маша Черенкова. Теперь все понятно... Так-так. Сначала мы возьмемся за нее, потом за него.
Он помолчал и снова обратился к Бетти:
– Запомните мое слово: не позже чем через неделю-две ваш Рабинович будет на свободе...
Бетти просияла и даже готова была простить ему ту ужасную ночь.
– Коллега Гурвич! - окликнула она звенящим голосом. - Где вы там запропали? Подите сюда, послушайте!
– Вот я! - сказал, подходя, Гурвич и залюбовался сияющим лицом Бетти.
– Я могу вам сообщить радостную весть: через две недели он будет на свободе!..
Бетти ожидала, что Гурвич обнаружит великий восторг и начнет расспрашивать: как да что? Но Гурвич ни о чем не спросил, отделавшись шутовским поздравлением, и закончил певуче на синагогальный лад:
– Провозгласим... аминь!
Бетти во все глаза глядела на Гурвича, но тот повернулся к чиновнику и весело сказал:
– Итак, значит, дело в шляпе. Очень рад. Но, однако, не пора ли нам налево, кругом, шагом марш?..
"Чудак!" - думала Бетти, возвращаясь на дачу, и смеялась от души впервые за много дней...
Глава 18
НЕУДАЧНАЯ ПОПЫТКА
Курьерский поезд примчал бывшего репетитора Бардо-Брадовских, Григория Ивановича Попова, в город, где томился в заточении его товарищ.
В первый же день своего пребывания в городе Попов понял, что освободить товарища не так легко, как ему казалось.
О свидании с заключенным нечего было и думать. Чиновники, к которым он обратился с соответствующим ходатайством, взглянули на Попова, как на авантюриста, подосланного евреями... И если бы не безукоризненные дворянские документы, солоно пришлось бы Попову.
Набегавшись до изнеможения по канцеляриям, лже-Попов, усталый и голодный, еле доплелся до большого кафе, битком набитого маклерами.
С трудом отыскав свободный столик, Попов уселся, заказал обед и прислушался к разговорам.
Оказалось, что господствующим языком здесь был еврейский, и Попов не без удовольствия констатировал, что еще не забыл этого языка... Говорили не столько о биржевых делах, сколько о процессе дантиста Рабиновича, принявшем новый оборот в связи с "разоблачениями" какого-то выкреста из евреев, студента Лапидуса, который во всеоружии авторитетного невежества утверждал на страницах черносотенного листка, что евреи действительно употребляют в пасхальную мацу христианскую кровь.
Особенно волновался какой-то еврей, в котором нетрудно было узнать вездесущего и всезнающего Кецеле. Он неумолчно трещал о своем личном знакомстве с Лапидусом, его отцом и дедом и только ждал возможности рассказать о них поподробней. Но публика, наученная горьким опытом, относилась к Кецеле более чем скептически, приводя очень веский аргумент:
– Вы уже уверяли нас, что знаете лично Рабиновича, и все это оказалось плодом вашего воображения! Бросьте!
Кецеле, обескураженный, бродил между столиками, не находя слушателей. Но Попов, человек свежий, услыхав фамилию "Рабинович", пригласил Кецеле к своему столу, угостил его папиросой, предложил чаю и спросил:
– Вы знаете дантиста Рабиновича?
Кецеле, тронутый вниманием, спросил в свою очередь:
– А вы откуда будете? Гм... Удивительно знакомое лицо... Я мог бы поклясться, что видал вас где-то...
– Нет, - сказал Попов. - Видеть меня вы не могли: я не здешний... Вы говорите, что знаете Рабиновича?
– Рабиновича? Пхе-е! Я знаю не только его, но и его отца, и брата, и невесту, и родителей невесты... Кого только я не знаю? О ком вам рассказать?
– Вы знаете его отца и брата? - спросил удивленный Попов.
– Ох, если бы я их не знал, было бы гораздо лучше. Из-за этих Рабиновичей, которые приехали сюда недавно без гроша в кармане да еще без паспортов, я лишний раз почувствовал прелесть правожительства. Но черт с ними! Меня интересует другое: за каким бесом они таскали с собой какое-то дурацкое письмо от ихнего раввина к нашему раввину? Кому нужна была та письменная просьба о сборе денег на освобождение заключенного?
Нетрудно себе представить, как чувствовал себя лже-Попов, получив такой непосредственный привет от родных.
– Ну, и что ж из этого вышло? - спросил он.
– Что могло выйти? Ничего. Письмо присовокупили к делу, а Рабиновичей отправили по этапу к черту на кулички, не то в Могилев, не то в Шклов... А теперь они и тамошний раввин, насколько мне известно, сидят основательно... Выходит, что поверх волдыря села болячка... Наше здешнее дело обросло еще одним тамошним делом... Но ша! В чем дело? Что за шум? Смотрите, смотрите! Полиция! Опять облава! Ох, несчастье мое! Опять придется шагать в Васильевку. На прошлой неделе только приехал. Отдохнуть не успел. Погибели на них нет, Боже мой!..
***
Кафе в одно мгновение было окружено полицией. Окна и двери были закрыты, и началась очередная ревизия. Имевших особое разрешение от полицмейстера отпустили; остальных под "почетным караулом" доставили в участок. Среди арестованных оказался, конечно, Кецеле и, очевидно, по недоразумению, его новый приятель - Попов.
***
Ревизия в кафе не представляла собой ничего неожиданного: кафе это вообще было объектом постоянного внимания полиции, пожинавшей здесь значительную часть своих лавров. Но в эти дни, в связи с опубликованным в печати письмом студента Лапидуса, полиция особенно усилила надзор за этим местом сборища евреев.
Так как жатва в этот день была обильнее обыкновенной, то документы на месте просматривались небрежно, наспеx.
И только в участке, разобравшись в бумагах, пристав наткнулся на паспорт дворянина Григория Ивановича Попова.
Пристав был сегодня вообще не в духе и сердито спросил:
– Кто здесь Попов? Как он сюда попал?
– Я - Попов, - отозвался подлинный Рабинович и, наклонившись к приставу, сказал шепотом, что имеет сообщить ему кое-что по секрету, с глазу на глаз.
Пристав нахмурился: что за секреты такие? Но тем не менее велел очистить помещение и, оставшись с Поповым вдвоем, спросил, в чем дело.
После первых неудачных попыток повидаться с заключенным Попов решил открыть свое настоящее имя и тем самым положить конец несчастной истории, принявшей хронический характер и постепенно превращавшейся в какой-то невероятный роман. Он не знал только, как это сделать. Но теперь, когда в силу неожиданных обстоятельств он попал сюда, он решил тут же и привести в исполнение свое намерение.
– Да будет вам известно, - сказал он приставу, - что перед вами не дворянин Григорий Иванович Попов, а еврей, мещанин Герш Мовшевич Рабинович, тот самый, которого вы обвиняете в убийстве Володи Чигиринского с ритуальной целью.
Попов ожидал необыкновенного эффекта. Ему представлялось, как все "дело" мгновенно рушится, как рад и счастлив будет его товарищ Гриша, как смущены и пристыжены будут те, кто затеял этот нелепый процесс. Правда, и его и товарища ждет наказание за проживание по чужим документам. Но какое это имеет значение в сравнении с несчастьем, нависшим над головами массы людей? То, что он первый нарушил обещание и до срока открыл свое настоящее имя, уж и вовсе не имеет значения: стоит ли продолжать это смешное пари, если оно чревато такими тяжелыми последствиями!
Но каково было изумление Попова, когда он увидел, что его признание не произвело никакого впечатления.
Пристав смерил его взглядом и пожал плечами, как если бы перед ним стоял сумасшедший, маньяк, охваченный бредовой идеей.
– Ну? - удивился Попов. - Почему же вы меня не арестуете? Или вы хотите устроить мне очную ставку с заключенным?
Пристав вскипел:
– Накаких очных ставок! Ступайте с вашими глупостями подобру-поздорову. Если вы еще раз повторите свое смехотворное заявление, то я вас арестую, но не как преступника, а как сумасшедшего, и отправлю в желтый дом!..
Попов хотел было что-то сказать, но пристав не дал:
– Уходите, пожалуйста, отсюда! Мало того, что целый день мотаешься с этими евреями, так извольте еще возиться с психопатами и маньяками. Уходите, уходите!..
Пристав швырнул Попову его документы и попросил надзирателя впустить арестованных.
А Рабинович подлинный вынужден был собрать свои бумаги и выйти из участка.
Такого финала он, конечно, не ожидал. Что же теперь делать? Написать заявление прокурору? Но если его считают психопатом, то они не постесняются в самом деле отправить его в желтый дом, а тогда вообще все пропало. Нужны другие пути. Тут мог бы помочь отец Гриши, Иван Иванович Попов. Но как его вызвать сюда? Телеграммой? Письмом? Нет! Надо поехать к нему, рассказать все, как есть, - тогда, пожалуй, что-нибудь да выйдет.
***
К вечеру того же дня курьерский поезд мчал настоящего Рабиновича в город Т., к отцу Гриши, Ивану Ивановичу Попову.
Глава 19
ОТЪЕЗД
Беня Гурвич стал частым гостем на даче Фамилиантов. Прислуга, завидя белый костюм, бежала к Бетти сообщить, что пришел "ее панич", а сама чуть не прыскала ему в лицо.
Прислуга хохотала над "паничем", а Тойба Фамилиант задыхалась от злости. Её возмущала племянница; нищая девчонка, не выказывающая никакого почтения к своей богатой тетке!..
Таскается с каким-то оборвышем по лесу, да еще с таким видом, будто он наследный принц.
Еще больше злило Тойбу то, что Шлёма Фамилиант всячески защищал Бетти. Что бы она ни делала - все хорошо, по его мнению. И даже этот "пинский голоштанник" ему нравился.
Шлёма как-то беседовал с ним раза два и пришел в восторг от его эрудиции в области "наших священных книг"... По мнению Шлёмы, Беня Гурвич мог бы быть раввином где угодно. Ха-ха! Хорош раввин, разгуливающий без шапки и с бритой рожей... Ясно, что Шлёма говорит это только для того, чтобы позлить ее, Тойбу, зная, что она ненавидит Бетти и этого нахального молодца. Уже одна манера Гурвича приветствовать Тойбу выводила её из себя:
– Здравствуйте, тетенька!
Какая она ему "тетенька"? Все величают её "мадам", а этот фамильярничает. Нахал! Н-ну и молодежь нынче пошла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Гурвич нырнул в толпу, а Бетти присела на скамейку у самого фонтана.
Постепенно станция затихла и опустела. На платформе остались только двое носильщиков, возившихся с багажом, да начальник станции в красной фуражке, державшейся на оттопыренных ушах...
Показался Беня Гурвич. Следом за ним шел субъект в широкополой шляпе. Из-под нее резко выделялись темные очки, не столько помогающие зрению, сколько скрывающие глаза...
Гурвич исчез.
Синих и вообще темных очков Бетти инстинктивно боялась, особенно после памятной ночи. Бетти невольно вспомнила ту ночь, и настроение её упало. Не доходя до скамьи, спутник Гурвича снял свою шляпу, и Бетти ухватилась за спинку, чтобы не свалиться...
То был он!
Что делать? Бежать? Но было уже поздно. К тому же у Бетти не хватило бы сил подняться с места. Как это могло случиться? Почему она раньше не расспросила Гурвича? Как могла она не догадаться? И с его-то помощью она собирается спасать своего возлюбленного и честь своего народа? Какая злая, нелепая ирония случая!
Чиновник был не менее ошеломлен. Он сразу узнал её и застыл с приподнятой шляпой. Лицо его несколько раз изменяло свое выражение, и видно было, что он не знает, на каком выражении остановиться...
Мог ли он предполагать, что человек, желавший его спасти, окажется женщиной, да еще той самой "Венерой с еврейской улицы", за которой он столько времени безуспешно охотился и арест которой был началом конца его карьеры: с той именно ночи начались интриги против него.
Сделав над собой огромное усилие, Бетти поднялась с места и с возможной твердостью в голосе сказала:
– Мы не будем представляться друг другу, как это принято. К чему? Мы видимся в первый раз в жизни и в последний. Не будем терять времени - у нас его не так уж много. Приступим прямо к делу...
Чиновник все еще не мог опомниться. Он мял свою ни в чем не повинную шляпу и из-под синих очков метал взоры в сторону Гурвича. Но Гурвич отошел подальше, облокотился на изгородь и замурлыкал какую-то песенку.
Бетти заговорила кратко и деловито:
– Гурвич мне передал все, что вы ему говорили об обстоятельствах, при которых был убит Володя Чигиринский. Вы не должны на него сердиться: он рассказал об этом только мне, и хорошо сделал. Меня это дело интересует не меньше, а может быть, и больше вашего. Это - во-первыx. Во-вторых, я могу быть вам полезна, может быть, даже больше, чем вы себе представляете. Дело в том, что вор, говоривший вам об имеющихся у него вещественных доказательствах ранце с книгами и тетрадями, этот... забыла, как его зовут?
– Макар Жеребчик, - сказал чиновник.
– Совершенно верно, Макар Жеребчик. Так вот, то, что он рассказывал вам, а также и то, что у него есть невеста или... уж не знаю... словом, девица, у которой эти вещи хранятся, все это - правда. Я могу подтвердить: я знаю эту девицу лично, и она сама мне об этом рассказывала...
– Вы её знаете лично? Она сама вам рассказывала? - спросил изумленный и обрадованный отставной сыщик.
– Она сама... Я только забыла, как её зовут... Но это нетрудно установить, особенно вам... Вы, вероятно, помните, а если не помните, то можете навести справку по книгам... В ту ночь, когда мы... когда вы...
Субъект в синих очках понял, о какой ночи говорит Бетти, и вздумал было извиняться; но Бетти резко остановила его и попросила ни одним словом не напоминать о том, что было... Вообще, заметила она, в его же интересах и в интересах дела никогда и никому не говорить, что они уже встречались однажды.
Чиновник по-черепашьи втянул голову в плечи. Бетти продолжала свой рассказ и кончила тем, что узнать имя "той девицы" очень легко, так как только они вдвоем ночевали тогда в полицейском участке... Кроме того, она помнит, что девица называла своей родиной эту самую деревню...
Бетти кончила. Чиновник встал, снова сел и, заметно волнуясь, проговорил:
– Разрешите мне сказать несколько слов. Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарен за ваше сообщение. Вы мне такой козырь в руки дали, что теперь эти голубчики от меня не ускользнут. Мне даже незачем наводить справки. Если это та, что была арестована в ту ночь, то я уж знаю, что это - Маша Черенкова. Теперь все понятно... Так-так. Сначала мы возьмемся за нее, потом за него.
Он помолчал и снова обратился к Бетти:
– Запомните мое слово: не позже чем через неделю-две ваш Рабинович будет на свободе...
Бетти просияла и даже готова была простить ему ту ужасную ночь.
– Коллега Гурвич! - окликнула она звенящим голосом. - Где вы там запропали? Подите сюда, послушайте!
– Вот я! - сказал, подходя, Гурвич и залюбовался сияющим лицом Бетти.
– Я могу вам сообщить радостную весть: через две недели он будет на свободе!..
Бетти ожидала, что Гурвич обнаружит великий восторг и начнет расспрашивать: как да что? Но Гурвич ни о чем не спросил, отделавшись шутовским поздравлением, и закончил певуче на синагогальный лад:
– Провозгласим... аминь!
Бетти во все глаза глядела на Гурвича, но тот повернулся к чиновнику и весело сказал:
– Итак, значит, дело в шляпе. Очень рад. Но, однако, не пора ли нам налево, кругом, шагом марш?..
"Чудак!" - думала Бетти, возвращаясь на дачу, и смеялась от души впервые за много дней...
Глава 18
НЕУДАЧНАЯ ПОПЫТКА
Курьерский поезд примчал бывшего репетитора Бардо-Брадовских, Григория Ивановича Попова, в город, где томился в заточении его товарищ.
В первый же день своего пребывания в городе Попов понял, что освободить товарища не так легко, как ему казалось.
О свидании с заключенным нечего было и думать. Чиновники, к которым он обратился с соответствующим ходатайством, взглянули на Попова, как на авантюриста, подосланного евреями... И если бы не безукоризненные дворянские документы, солоно пришлось бы Попову.
Набегавшись до изнеможения по канцеляриям, лже-Попов, усталый и голодный, еле доплелся до большого кафе, битком набитого маклерами.
С трудом отыскав свободный столик, Попов уселся, заказал обед и прислушался к разговорам.
Оказалось, что господствующим языком здесь был еврейский, и Попов не без удовольствия констатировал, что еще не забыл этого языка... Говорили не столько о биржевых делах, сколько о процессе дантиста Рабиновича, принявшем новый оборот в связи с "разоблачениями" какого-то выкреста из евреев, студента Лапидуса, который во всеоружии авторитетного невежества утверждал на страницах черносотенного листка, что евреи действительно употребляют в пасхальную мацу христианскую кровь.
Особенно волновался какой-то еврей, в котором нетрудно было узнать вездесущего и всезнающего Кецеле. Он неумолчно трещал о своем личном знакомстве с Лапидусом, его отцом и дедом и только ждал возможности рассказать о них поподробней. Но публика, наученная горьким опытом, относилась к Кецеле более чем скептически, приводя очень веский аргумент:
– Вы уже уверяли нас, что знаете лично Рабиновича, и все это оказалось плодом вашего воображения! Бросьте!
Кецеле, обескураженный, бродил между столиками, не находя слушателей. Но Попов, человек свежий, услыхав фамилию "Рабинович", пригласил Кецеле к своему столу, угостил его папиросой, предложил чаю и спросил:
– Вы знаете дантиста Рабиновича?
Кецеле, тронутый вниманием, спросил в свою очередь:
– А вы откуда будете? Гм... Удивительно знакомое лицо... Я мог бы поклясться, что видал вас где-то...
– Нет, - сказал Попов. - Видеть меня вы не могли: я не здешний... Вы говорите, что знаете Рабиновича?
– Рабиновича? Пхе-е! Я знаю не только его, но и его отца, и брата, и невесту, и родителей невесты... Кого только я не знаю? О ком вам рассказать?
– Вы знаете его отца и брата? - спросил удивленный Попов.
– Ох, если бы я их не знал, было бы гораздо лучше. Из-за этих Рабиновичей, которые приехали сюда недавно без гроша в кармане да еще без паспортов, я лишний раз почувствовал прелесть правожительства. Но черт с ними! Меня интересует другое: за каким бесом они таскали с собой какое-то дурацкое письмо от ихнего раввина к нашему раввину? Кому нужна была та письменная просьба о сборе денег на освобождение заключенного?
Нетрудно себе представить, как чувствовал себя лже-Попов, получив такой непосредственный привет от родных.
– Ну, и что ж из этого вышло? - спросил он.
– Что могло выйти? Ничего. Письмо присовокупили к делу, а Рабиновичей отправили по этапу к черту на кулички, не то в Могилев, не то в Шклов... А теперь они и тамошний раввин, насколько мне известно, сидят основательно... Выходит, что поверх волдыря села болячка... Наше здешнее дело обросло еще одним тамошним делом... Но ша! В чем дело? Что за шум? Смотрите, смотрите! Полиция! Опять облава! Ох, несчастье мое! Опять придется шагать в Васильевку. На прошлой неделе только приехал. Отдохнуть не успел. Погибели на них нет, Боже мой!..
***
Кафе в одно мгновение было окружено полицией. Окна и двери были закрыты, и началась очередная ревизия. Имевших особое разрешение от полицмейстера отпустили; остальных под "почетным караулом" доставили в участок. Среди арестованных оказался, конечно, Кецеле и, очевидно, по недоразумению, его новый приятель - Попов.
***
Ревизия в кафе не представляла собой ничего неожиданного: кафе это вообще было объектом постоянного внимания полиции, пожинавшей здесь значительную часть своих лавров. Но в эти дни, в связи с опубликованным в печати письмом студента Лапидуса, полиция особенно усилила надзор за этим местом сборища евреев.
Так как жатва в этот день была обильнее обыкновенной, то документы на месте просматривались небрежно, наспеx.
И только в участке, разобравшись в бумагах, пристав наткнулся на паспорт дворянина Григория Ивановича Попова.
Пристав был сегодня вообще не в духе и сердито спросил:
– Кто здесь Попов? Как он сюда попал?
– Я - Попов, - отозвался подлинный Рабинович и, наклонившись к приставу, сказал шепотом, что имеет сообщить ему кое-что по секрету, с глазу на глаз.
Пристав нахмурился: что за секреты такие? Но тем не менее велел очистить помещение и, оставшись с Поповым вдвоем, спросил, в чем дело.
После первых неудачных попыток повидаться с заключенным Попов решил открыть свое настоящее имя и тем самым положить конец несчастной истории, принявшей хронический характер и постепенно превращавшейся в какой-то невероятный роман. Он не знал только, как это сделать. Но теперь, когда в силу неожиданных обстоятельств он попал сюда, он решил тут же и привести в исполнение свое намерение.
– Да будет вам известно, - сказал он приставу, - что перед вами не дворянин Григорий Иванович Попов, а еврей, мещанин Герш Мовшевич Рабинович, тот самый, которого вы обвиняете в убийстве Володи Чигиринского с ритуальной целью.
Попов ожидал необыкновенного эффекта. Ему представлялось, как все "дело" мгновенно рушится, как рад и счастлив будет его товарищ Гриша, как смущены и пристыжены будут те, кто затеял этот нелепый процесс. Правда, и его и товарища ждет наказание за проживание по чужим документам. Но какое это имеет значение в сравнении с несчастьем, нависшим над головами массы людей? То, что он первый нарушил обещание и до срока открыл свое настоящее имя, уж и вовсе не имеет значения: стоит ли продолжать это смешное пари, если оно чревато такими тяжелыми последствиями!
Но каково было изумление Попова, когда он увидел, что его признание не произвело никакого впечатления.
Пристав смерил его взглядом и пожал плечами, как если бы перед ним стоял сумасшедший, маньяк, охваченный бредовой идеей.
– Ну? - удивился Попов. - Почему же вы меня не арестуете? Или вы хотите устроить мне очную ставку с заключенным?
Пристав вскипел:
– Накаких очных ставок! Ступайте с вашими глупостями подобру-поздорову. Если вы еще раз повторите свое смехотворное заявление, то я вас арестую, но не как преступника, а как сумасшедшего, и отправлю в желтый дом!..
Попов хотел было что-то сказать, но пристав не дал:
– Уходите, пожалуйста, отсюда! Мало того, что целый день мотаешься с этими евреями, так извольте еще возиться с психопатами и маньяками. Уходите, уходите!..
Пристав швырнул Попову его документы и попросил надзирателя впустить арестованных.
А Рабинович подлинный вынужден был собрать свои бумаги и выйти из участка.
Такого финала он, конечно, не ожидал. Что же теперь делать? Написать заявление прокурору? Но если его считают психопатом, то они не постесняются в самом деле отправить его в желтый дом, а тогда вообще все пропало. Нужны другие пути. Тут мог бы помочь отец Гриши, Иван Иванович Попов. Но как его вызвать сюда? Телеграммой? Письмом? Нет! Надо поехать к нему, рассказать все, как есть, - тогда, пожалуй, что-нибудь да выйдет.
***
К вечеру того же дня курьерский поезд мчал настоящего Рабиновича в город Т., к отцу Гриши, Ивану Ивановичу Попову.
Глава 19
ОТЪЕЗД
Беня Гурвич стал частым гостем на даче Фамилиантов. Прислуга, завидя белый костюм, бежала к Бетти сообщить, что пришел "ее панич", а сама чуть не прыскала ему в лицо.
Прислуга хохотала над "паничем", а Тойба Фамилиант задыхалась от злости. Её возмущала племянница; нищая девчонка, не выказывающая никакого почтения к своей богатой тетке!..
Таскается с каким-то оборвышем по лесу, да еще с таким видом, будто он наследный принц.
Еще больше злило Тойбу то, что Шлёма Фамилиант всячески защищал Бетти. Что бы она ни делала - все хорошо, по его мнению. И даже этот "пинский голоштанник" ему нравился.
Шлёма как-то беседовал с ним раза два и пришел в восторг от его эрудиции в области "наших священных книг"... По мнению Шлёмы, Беня Гурвич мог бы быть раввином где угодно. Ха-ха! Хорош раввин, разгуливающий без шапки и с бритой рожей... Ясно, что Шлёма говорит это только для того, чтобы позлить ее, Тойбу, зная, что она ненавидит Бетти и этого нахального молодца. Уже одна манера Гурвича приветствовать Тойбу выводила её из себя:
– Здравствуйте, тетенька!
Какая она ему "тетенька"? Все величают её "мадам", а этот фамильярничает. Нахал! Н-ну и молодежь нынче пошла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31