В полшестого утра поезд встал в поселке Ерофей Павлович. Такое вот странное название, состоящее из имени и отчества покорителя Приморья Хабарова.
Я вышел из вагона. Проводница громко крикнула:
— Ссать, что ли? Так ты давай, ссы! Отвернусь! Прямо здесь вставай и ссы!
— Да нет. Я посмотреть. Интересное название.
Проводница стояла в метре от меня. Но орала так, будто я нахожусь на другом конце платформы.
— Чего тут интересного-то? Тут даже вокзал на дрова разобрали. Ты лучше иди в вагон греться. А то сейчас внутри будет холоднее, чем на улице.
Проснувшиеся пассажиры выходили из вагона и ежились. Несколько мужчин отошли чуть в сторону помочиться. Проводница громко кричала им, чтобы следили: то, что из них выливается, может примерзнуть к телу, так и не долетев до земли.
7
По утрам я натягивал брюки в одной климатической зоне, а вечером снимал совсем в другой.
За окном проплывали пихтовые леса, маньчжурские сопки, настоящая тайга, прибайкальские степи и бетонные сибирские города, похожие друг на друга, как близнецы.
Задолго до самих городов начинались кладбища транспортных средств. От рельсов, по которым мы ехали, и до самых сопок на горизонте — выпотрошенные железные коробки: автобусы, вагоны, легковые автомобили… обгорелые кучи металла.
Ждать следующий город, следующую остановку пассажиры начинали сразу же, как только мы отъезжали от предыдущей. Они сверялись с расписанием, выглядывали в окно, делали вид, что все еще живы. В поезде, идущем неделю, доходящем с Тихого океана почти до Атлантики, делать больше нечего.
С тех пор, как я сел в вагон, прошло пять дней. За это время я успел: полностью исписать две гелевые авторучки, в клочья изорвать купленные в Хабаровске теплые носки, прочесть пять толстых еженедельных газет (две, правда, не до конца), отломать маленький кусочек коренного зуба, проехать пять тысяч километров, похудеть на дырочку в ремне, по самые глаза зарасти щетиной и выкурить семь пачек «Мальборо» в красной упаковке.
И еще, тащась через эти молчаливые тысячи миль, через места, где слова ничего не значат, я думал о такой штуке, как грех тщеславия. Тщательно подбирал слова, чтобы сказать вам о тщете славы.
8
За пару недель до того, как оказаться на Дальнем Востоке, я ездил в Москву, чтобы поучаствовать в телешоу «Большая стирка». Программа входит в десятку наиболее рейтинговых на отечественном ТВ. Каждый вечер по будням тысячи тысяч домохозяек щелкают пультиком по кнопке ОРТ и вздыхают: «Ах, Андрей Малахов!… Какой обаяшка!…»
Мне трижды предлагали поучаствовать в шоу. Два раза я сумел-таки вывернуться и не поехать. На третий раз вывернуться не удалось.
Голос редакторши «Стирки» ворковал в телефонной трубке:
— Приезжайте. Вас покажут по телевизору. Вас станут узнавать на улице. Вы будете знамениты и богаты. Зачем вам отказываться, а? Приезжайте!
— Но я не хочу, чтобы меня узнавали на улице.
— Прекратите! Все хотят, чтобы их узнавали на улице. Все хотят быть богатыми и знаменитыми. Приезжайте.
Я — человек мягкий. А когда томный девичий голос обещает все на свете и за счет встречающей стороны, отказаться вообще сложно. Я купил билеты в Москву и поехал становиться знаменитым и богатым.
Всю дорогу в поезде я думал о том, что как все-таки быстро меняется значение слов. Вот, например, «неудачник». Еще десять лет назад оно означало всего лишь парня, постоянно проливающего себе кофе на брюки. А сегодня — это матюг. Страшное оскорбление. Сегодня это слово означает, что свою жизнь вы прожили зря. Что вы упустили свой личный шанс стать богатым и знаменитым.
9
Телецентр в Останкине — место своеобразное. Заходишь в лифт, видишь знакомое лицо, автоматически открываешь рот, чтобы поздороваться, и только произнеся «Здра…», понимаешь, что никакой это не знакомый, а, например, ведущий ночного шоу Александр Гордон.
На вокзале меня встретил водитель. В руках он держал бумажку с крупно написанной моей фамилией. Водитель был заспанный. Он отвез меня в Останкино и попытался сдать на руки редактору «Большой стирки», но в такую рань никакого редактора на месте еще не было, и мы полтора часа подряд просто стояли перед дверями и курили сигареты.
Вход в здание перекрывали арки-металлоискатели и двое постовых с автоматами. Арки выглядели неприступными. Водитель махнул рукой и объяснил, что на самом деле они не работают. Возможно, автоматы у постовых тоже были игрушечными, но без пропуска лезть на них грудью я все равно не стал.
Потом редактор все-таки появился. Я прошел внутрь здания. Больше всего в громадном Останкине мне понравился буфет на первом этаже.
Звезды экрана сидели за столиками и громко обсуждали дико секретные сплетни. Те, кто звездой пока не являлся, просто стояли кольцом вокруг и глотали слюнки.
Еще слева от буфета находился мужской туалет. Вместо туалетной бумаги там лежали жесткие, крупно нарубленные листы бумаги. Возможно, это все, что осталось от сенсационных сценариев.
Посидев в таком буфете, начинаешь понимать какие-то прежде не до конца понятные штуки. Например, разговоры о свободе слова.
Кремль душит телеканалы, а телеканальщики верещат так, что у страны закладывает уши. Я оглядывался по сторонам и понимал, о чем речь. Просто какому ж нормальному человеку захочется, чтобы его вышибли из такого прекрасного буфета, как этот, и чтобы девушки перестали хлопать ресничками при его появлении, а?!
10
Сами съемки шоу начались в 16:00. То есть ровно в тот момент, когда я, разбитый после ночи в поезде, мечтающий о душе и чтобы снять наконец ботинки, все-таки стал засыпать.
Сперва восемнадцать дублей подряд снимали аплодисменты зрителей. Во всех телевизионных шоу самое главное — аплодисменты восторженных зрителей. Звезда нисходит к простым смертным, и те теряют сознание от восторга.
В этот раз публика попалась тупая. Сознание терять отказывалась. В ладоши хлопала вяло.
— Всех вышибу из зала к едрене фене! Уроды! Хлопаем, я сказала!
Хлоп-хлоп-хлоп.
— Девицы! Кто состроит самое эротическое рыло, крупный план гарантирую! ХЛО-ПА-ЕМ!
Хлоп-хлоп-хлоп.
— Ты! Да, вот ты! Встал и пошел отсюда вон! Остальные хлопаем! Хлопаем!
— А почему вон?
— Рожей не вышел!
— А можно…
— Я СКАЗАЛА ВО-О-ОН!
Режиссерша была то ли в положении, то ли просто здорово поправилась. Она багровела шеей и орала. Прекрасный, загримированный и переодевшийся Андрей Малахов стоял здесь же. Он принципиально не замечал происходящего вокруг. Стоял и пил коку из баночки.
Я отошел в сторону и прислонился к стене. Мимо, толкаясь и наступая мне на ноги, прошагали три практически голые девицы. Со здоровенными бюстами и эротическими татуировочками на ягодицах.
Я чувствовал запах их духов. Духи нравились мне даже больше, чем то, что удавалось рассмотреть.
Малахову передали, что это пришла группа «ВИА-Гра». Он сказал: «О!» С того места, где я стоял, мне было слышно: телезвезда завел с киевскими певичками светскую беседу и для начала поинтересовался, а кто у них, украинок, самый любимый писатель? Тарас Бульба?
Потом начали снимать героев шоу. Жмущуюся в угол кучку растерянных людей. В том числе меня.
11
Сам момент съемок запомнился мне смутно. Я просто вышел в студию, сощурился от света прожекторов, сел на диванчик. Малахов о чем-то меня спросил. Я что-то ему ответил.
Зал был полон людьми, которые отложили все свои дела ради того, чтобы поучаствовать в съемках шоу. Несколько десятков человек строили рожи и вели себя как полные кретины, потому что режиссерша обещала: обладатель самой идиотской физиономии будет снят крупным планом. Получит причитающиеся ему десять секунд славы. Перестанет считаться неудачником. Станет удачником.
Никогда в жизни больше не соглашусь сниматься ни в одной телепередаче — обещал я себе. Да меня и так, наверное, больше не позовут. И вообще: едучи в 15-м вагоне транссибирского экспресса, думать об этом совсем не хотелось.
12
Последнюю ночь пути я, как и все предыдущие ночи, провел на своей верхней полке. Все думы были передуманы. Я просто собирался уснуть. В дверь купе постучали. Местного времени было два часа ночи.
Я открыл. Снаружи стоял сосед-эколог. Он был налит алкоголем до краев.
Посмотрев мне в подбородок, он негромко сказал:
— Командир! Ебтваюмать!
— Это все?
— Ебтваюмать!
— Это я слышал. Это все?
— Это… ы-ы… Ебтваюмать!
Я закрыл дверь. Вернулся на полку. Едва я задремал, в дверь постучали снова.
— Что надо?
— Ебтваюмать!
— Что-нибудь кроме этого скажешь?
— Погоди… Не обижайся… Понимаешь: ебтваюмать!
Утром за окном показалась Москва. Транссибирский экспресс закончил свой самый длинный на свете рейс.
Октябрь

1
В жизни я много раз встречался с проявлениями сатанизма. О самом вопиющем проявлении я хочу рассказать вам сейчас…
2
В конце 1996 года двадцать три латиноамериканских партизана из «Революционного движения имени Тупак Амару» провели самую виртуозную акцию в истории мирового терроризма.
В здании японского посольства в Лиме в тот вечер должна была проходить вечеринка. Партизаны переоделись поварами и официантами и проникли внутрь. В разгар веселья они достали из-под одежды «Калашниковы» и после этого веселье продолжалось, но весело было уже не всем.
В заложники тупакамаровцам удалось взять целую толпу VIP-персон. В том числе американских дипломатов, тещу перуанского премьера и много кого еще.
Правительство отказалось выполнять требования партизан. А партизаны отказались покинуть здание. В результате следующие полгода ситуация пребывала в состоянии пата.
С крыш окрестных домов телевизионщики снимали, как восемьдесят заложников дни напролет пьют орандж-джюс, а их стражи играют во дворе в гольф. Жизнь вошла в привычную колею. Кончилась зима… потом весна, потом прошло еще сколько-то месяцев, после чего последовал штурм, во время которого все партизаны были перебиты.
Тупакамаровцы знали, что обречены. Правительство опасалось, что на тот свет они постараются захватить с собой как можно больше народу. Но партизаны принципиально отказывались стрелять. И погибли все до единого.
В тот вечер, когда это произошло, я со знакомым по имени Дмитрий отправился выпить алкоголя в заведение «Манхэттен».
3
Дмитрий являлся достопримечательностью общегородского масштаба.
Все знали, что еще на заре перестройки этот длинноволосый, похожий на индейца парень в косухе зарегистрировал первую в стране официальную троцкистскую организацию и что без его участия не обходилась ни одна радикальная тусовка. Это не мешало Диме сделать офигительную журналистскую карьеру, стать примерным отцом двоих сыновей и получить степень чуть ли не доктора наук.
На тот момент Дмитрий писал для серьезного столичного издания. Вернее, издание было серьезным до того, как он начал для него писать. Как-то, откопав в газете бесплатных объявлений рекламу садомазо-салона, Дима пришел к редактору и попросил денег.
Редактор не понял и переспросил: зачем это ему деньги?
— Пойду в садомазо-салон.
— В садомазо-салон?
— Да. Проведу расследование методом погружения.
— В садомазо-салоне? Что ты будешь там расследовать?
— Как вы не понимаете?! Садомазохизм является важным фактором городской жизни! Нашему изданию очень повезло, что именно я первым наткнулся на его рекламу. Нужно спешить, пока материалы об этом заведении не появились в изданиях-конкурентах! Представьте, насколько подобные материалы поднимут рейтинг нашего издания!
Обалдевший, запутавшийся редактор представил, что за материал будет сдан ему Дмитрием, и заранее вспотел. Но денег все-таки дал.
Дмитрий был профессионал своего ремесла. Ни в какой садомазо-салон идти он не собирался, а вместо этого пригласил меня попить алкоголя в «Манхэттене».
Клуб «Манхэттен» в том сезоне считался наиболее модным в городе. Он принадлежал довольно известному кинорежиссеру, и каждый вечер там давала концерт какая-нибудь знаменитость.
Денег под сенсационный материал удалось выбить немного, но нам хватило. Помню, как, шатаясь, держась друг за друга, мы вышли из клуба на ночную набережную, а за нами бежал чумазый беспризорник, клянчивший:
— Дя-адиньки, денег да-айте!
Денег уже не было. Беспризорнику было велено идти на фиг. Обидевшись, мальчик сгреб с тротуара крохи недавно выпавшего первого снега, слепил снежок и кинул в нашу сторону.
Дмитрий на секунду замер, потом прокричал воинственное междометие и рванул за мальчишкой. Чуть не упал, заблудился и вскоре вернулся ко мне.
— Ты видел?! Нет, ты видел?!
— Чего ты так завелся-то? Ну, мальчик… ну, слепил снежок…
— Ты видел, что он слепил?
— Да какая разница, что он слепил?
— Он слепил фигурку!
— И чего?
— Да это же культ вуду!
4
Я той осенью работал редактором небольшого, но глянцевого журнала. Редакция располагалась в доме, стоящем сразу позади Зимнего дворца, на углу с Мойкой.
Дом этот был примечателен сразу по нескольким причинам. Главными из них были две: во-первых, с изнаночной стороны от моей редакции находилась квартира тогдашнего петербургского мэра Собчака, а во-вторых, левой стеной этот дом упирался в здание японского консульства.
Утром следующего после «Манхэттена» дня я сидел у себя в кабинете и хотел пива. День был солнечный, снаружи ходили девушки, а я хотел пива. В два часа ко мне в редакцию заскочил Дмитрий.
— Как дела? Рюкзака моего не видел?
— Нет.
— А дела как? Сегодня отличная погода! Ты не помнишь, когда мы вчера уходили из клуба, у меня был рюкзак? Я где-то потерял рюкзак. Не помнишь, где?
— Нет.
Работать сегодня я бы все равно не стал. Я спросил у своей секретарши, не хочет ли она выпить кружечку освежающего пива? Девушка не любила пиво, но работать она любила еще меньше, а день был солнечный, и мы все втроем пошли в «Манхэттен» искать Димин рюкзак.
Вообще-то секретарша была не совсем секретаршей. Скорее машинисткой: когда мне не хотелось садиться за компьютер, свои материалы я диктовал ей. На дальнем плане сознания давно бродила мысль, что порядочные начальники за своими секретаршами ухаживают… в смысле — приударяют… или хотя бы делают вид, что ухаживают… а я вот поухаживать так и не собрался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18