И те, кто терял власть, неизменно искали покровительства английского короля Генриха VIII; он же, обуреваемый гордыней и подстрекаемый угрозой со стороны европейских держав, собирался захватить Шотландию, забрать маленькую королеву Марию в Англию, воспитать ее в английских традициях и впоследствии выдать за своего сына.
Генрих посылал все новые и новые войска в Шотландию, чтобы покорить ее. Он брал заложников, осыпал шотландцев подачками, дарил пенсии, предлагал высокие должности раздраженной и разоренной знати и в самый месяц рождения Марии и смерти ее отца короля Иакова, наголову разбив его войска у Солуэй-Мосс, увел в качестве пленников в Лондон половину пэров из шотландского предгорья: им была обещана свобода в обмен на письменное обещание способствовать заключению брака меду принцем Эдуардом и Марией.
Теперь Генрих был мертв, и на английском троне тоже сидел ребенок — Эдуард VI, за которого правил его дядя Эдвард Сомерсет, протектор Англии и ярый сторонник идеи Генриха женить мальчика на Марии. Сомерсет тоже сжигал, и разорял, и предавал мечу, и пытался привлечь шотландскую знать на свою сторону иными методами: король Генрих, одержимый похотью, без конца меняющий жен, отделил церковь своей страны от папской, и в Шотландии многие уже отворачивались от королевы-матери, француженки по происхождению, и старого союзника, католической Франции, с надеждой глядя на реформистскую религию.
Последнее, однако, не заботило Бокклю, которого в очень малой степени волновали вопросы добра и зла. О религии он размышлял лишь в том случае, когда она слишком тесно соприкасалась с политикой, а потому могла повлиять на судьбы его семьи, но нынешние религиозные трения его не беспокоили. Папа Римский был далеко не идеален, но старый Гарри Английский почти разрушил дом Бокклю в Бранксхолме, а потому стал в глазах сэра Уота самым безбожным еретиком. Когда у твоего народа нет постоянной армии, тебе ничего не остается, как защищать твой дом самому вместе с твоими ленниками, да еще оплачивать услуги иностранных наемников, насколько позволяет кошелек. Бокклю любил драться. Получив приказ, он повернул на запад, готовый выступить в поход, но по пути сделал крюк, чтобы заглянуть в Богхолл, замок, расположенный на смрадных торфяных болотах в центре Шотландии и принадлежащий Флемингам, семье, которая, как ни одна другая, была предана королеве: глава этой семьи лорд Флеминг был женат на бойкой незаконной дочери королевского дома.
Леди Флеминг, не только тетка, но и гувернантка королевы, отсутствовала, но Бокклю приняла в Богхолле ее крестница Кристиан Стюарт.
Она была любимицей Бокклю. Привлекательная, высокая, с темно-рыжими волосами красивого оттенка и твердой, решительной поступью, она рассуждала здраво и в совершенстве умела вести беседу: никто не мог бы по виду сказать, что девушка слепа от рождения. Она знала каждый уголок в Богхолле и нынче сопровождала сэра Уота, который уже обговорил с Флемингом свои дела; именно она и сказала Бокклю, что лорд Калтер в замке и сейчас находится наверху.
— Калтер здесь? — спросил Флеминг, тоже услышавший это. — Я думал, он уже уехал.
— Еще нет, — спокойно сказала Кристиан и медленно пошла за Бокклю, который, не теряя времени, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, поскакал по лестнице как горный козел.
Ричард, третий барон Калтер, старший сын Сибиллы, был действительно наверху — на крыше. Солнце там светило прямо в лицо, пробиваясь сквозь башни и зубцы; замок поднимался над торфяником, как маяк, а вокруг него, как морские отмели, простирались двор, парк и луг. На огромном пыльном фартуке двора, где скопились хозяйственные постройки, конюшня, псарня, курильня, сараи, кипела жизнь, которую можно было видеть и сверху в перспективе. Бокклю шел впереди, а девушка твердой поступью следовала за ним, и ветерок трепал ее рыжие волосы.
Лорд Калтер смотрел, как они приближаются. В нем нельзя было сыскать и следа самозабвенной одержимости новобрачного. Он был невысок ростом, плотного сложения, с каштановыми волосами; твердый взгляд серых глаз говорил о том, что на человека этого можно положиться. Ричард Кроуфорд в свои тридцать с небольшим лет владел немалым состоянием и привык повелевать. Он ждал с каменным лицом и заговорил, не дав Бокклю открыть рот.
— Если вы насчет Лаймонда, то не трудитесь напрасно, Бокклю.
— Да, я насчет Лаймонда, — мрачно ответил сэр Уот и разразился речью.
Как недавно Мунго Тенант, Кристиан Стюарт слушала и молчала, но выказывала участие и понимание, до которых Мунго Тенанту было далеко.
Бокклю разошелся вовсю:
— Вы можете и в самом деле быть в союзе с Лаймондом, если даете окружающим повод думать, что это так. Армия, снедаемая подозрениями, — заранее побежденная армия. Посмотрите, что творится вокруг! Пять лет назад обнаружилось, что ваш брат Лаймонд не один год продавал свою родину; потом он таскался из страны в страну, совершая все мыслимые и немыслимые преступления. И теперь вот он вернулся, прости его Господи, с душою, более черной, и с привычками, более скверными, чем прежде. А пока те, кто еще печется о национальном единстве, продолжают борьбу. Полмиллиона человек. Англичан же три миллиона, и они изо всех сил стараются втоптать Шотландию в грязь. А нас с вами, диких аборигенов, вышвырнуть вон, и землю поделить между всякими Дейкрами, Хоуардами, Сеймурами и Масгрейвами. В перерывах между набегами англичан все землевладельцы от Берика до Файфа лебезят перед Англией, как беременная судомойка перед своей хозяйкой. Господь видит, я их ни в чем не виню. Я сам брал английские деньги, чтобы защитить свой дом и своих людей. Вы обещаете предоставить им провиант и лошадей, а также не вступать в сражения, когда они вторгаются, и лижете им сапоги или же не делаете этого, что зависит от толщины стен вашего замка и от того, как вы понимаете совесть. — В раздражении он ходил по крыше взад и вперед. — А еще у нас есть распрекрасные Дугласы и другие, им подобные. Они признаны как посредники между шотландцами и Лондоном; у них есть золотишко, родовое древо, чистое и незапятнанное вплоть до самого желудя, а ратников столько, что с этой семейкой трудно объясниться начистоту. Обе стороны их уважают, деньги текут к ним рекой, потому что каждая партия считает, что может купить их преданность раз и навсегда. Но сэр Джордж Дуглас предан только своему дому, а если дьявол не вознесет Дугласов на вершину династической навозной кучи, то тогда пусть и сам дьявол отправляется к Римскому Папе. Вам ясно, к чему я клоню? — спросил Бокклю.
— Ясно, — отозвался лорд Калтер. — Продолжайте.
— Хорошо. Есть у нас такие люди, а есть и другие, вроде вас, кто является опорой трона из поколения в поколение, — ведь у вас столько поставлено на карту в Шотландии, что другая игра не стоит свеч, и вы продолжаете начатое предками… Мы считаем, что протектор вот-вот вторгнется к нам. Мы надеемся собрать армию и остановить его у Эдинбурга. Это будет не лучшая армия, потому что одним глазом она должна будет следить за лотианскими лэрдами, а другим — за Дугласами. И клянусь Богом, Ричард Кроуфорд, — закончил Бокклю так громогласно, что с башен поднялись голуби, — если придется приглядывать еще и за вами, то У Золотых Ворот в течение следующих недель будет стоять армия косоглазых шотландцев.
Последовало молчание; хитрые, живые глаза смотрели в сверкающие серые. Вдруг Кристиан воскликнула:
— Ричард! Я чувствую запах дыма.
Он сразу же бросился прямо по черепицам к краю зубчатой стены. Бокклю, разинув рот, глазел то на девушку, то на удалявшуюся фигуру Ричарда. Кристиан быстро заговорила:
— Ричард пришел наверх, потому что ему показалось, будто он видит дым в направлении Калтера.
Через минуту Бокклю был рядом с Ричардом у самой высокой бойницы.
Августовское солнце последними предвечерними лучами обжигало их, отражаясь от крыш и башен, раскрашенных под мрамор шпилей и оштукатуренных стен вишневого цвета. На восток лежали крыши баронского городка Биггара у подножия Бизбери-Хилл и дорога на Эдинбург. На юге, насколько хватало глаз, виднелись холмы — предгорье английской границы. На север и северо-запад шли дороги на Эйршир и Стерлинг, огибающие гору Тинто.
На западе от самых стен замка начиналось болото, мутно-зеленое, поблескивающее между холмами, — через три мили оно давало начало речушке Калтер, на которой стояли замок и деревня Мидкалтер.
Какое-то время ничего не было видно, и Бокклю насмешливо сказал:
— Подумаешь, дым. Не волнуйтесь. У меня трубы черным-черно дымили где-то с месяц, пока моя первая жена да повар не освоились с печами.
Ветерок, ласкавший им лица, сменил направление. Огромный столб дыма, черный, как ночь, поднялся с запада и завис, колыхаясь, на горизонте.
С невероятной скоростью лорд Калтер бросился к лестнице, а за ним и Бокклю, который вопил во весь голос, связывая алебардщиков и лучников. Оставшись одна, Кристиан Стюарт сама нашла дорогу к лестнице и спустилась вниз, а в ее невидящих глазах отражалась какая-то внутренняя борьба.
Когда открылась дверь, женщины в большой зале Мидкалтера не удивились. Они ждали, что вот-вот принесут еду, и леди Бокклю, которая по случаю беременности без конца хотела есть, заняла стратегическую позицию у окна, где уже были расставлены блюда с холодными закусками. Сибилла, стоя у камина, как раз добралась До середины длинной и подробной истории, которая вызывала у слушательниц веселый смех. Когда дверь распахнулась, она с удовлетворением заметила:
— Ну вот, теперь мы сможем подкрепиться. Дженет будет довольна. — Ее синие глаза просияли улыбкой при виде невестки, потом улыбка исчезла, и взгляд, устремленный на дверь, застыл.
Яркая и изысканная, гибкой кошачьей походкой в дверь вошла Драма. Прислонившись к двери, Лаймонд запер ее и, не глядя, вытащил ключ свободной рукой. В другой руке он держал обнаженный меч, и опущенное острие почти касалось стеблей лаванды, которыми был устлан пол. Мариотта стояла рядом с ним совершенно неподвижно.
С самой первой секунды с лица вдовствующей леди исчезло всякое выражение — только ее седые волосы искрились, как кристаллики соли. Заметив неподвижность хозяйки, расслышав скрежет ключа в замке, уловив наконец блеск меча, гостьи одна за другой стали поворачивать головы. Поднялся ропот, но быстро стих. В наступившей тишине, как крокус на снегу, распустилась мелодия какой-то зазевавшейся флейты, упорно тянувшей свою партию на галерее для музыкантов. Потом и этот звук оборвался.
Пришелец, опершись спиной о дверь, заговорил, лениво растягивая слова:
— Добрый вечер, леди. Джентльмены, которые сейчас войдут сюда, вооружены до зубов. Я Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда, и мне нужны ваши жизни или ваши драгоценности — я предпочел бы последнее, но при необходимости возьму и то и другое.
Шепот изумления сменили первые испуганные возгласы, потом поднялась целая буря громких оскорблений и наконец раздался общий неистовый вопль — на него отозвались струны арф на высокой галерее. Одна из дам, потеряв голову, вцепилась в рукав миниатюрной властной хозяйки.
— Сибилла, это же Лаймонд! — выкрикнула она и тут же отпрянула, взглянув на каменное лицо вдовствующей леди.
Комната заполнилась вооруженными людьми. Одни энергично принялись отбирать у женщин деньги и драгоценности, другие обыскивали залу, хватая все ценное; оружие они держали наготове и со злобными, плотоядными взглядами пытались спровоцировать сопротивление. Сопротивления не было.
Безмятежный взгляд Лаймонда скользил по комнате, останавливаясь наудачу то на одной фигуре, то на другой. Но инстинкт давно уже подсказал Мариотте: есть нечто, о чем он помнит все время. Нащупав слабое место, она заговорила:
— Почему вы не смотрите на нее? Вашей драме нужен диалог.
Он обратил к Мариотте отуманенный взор.
— Тополек мой в льняных одеждах, майское деревце в самоцветах — я остановился на пантомиме.
— Стыдно. Вы жестоко обманули мои ожидания.
— Пантомима не всегда предполагает комедию, дорогая. Отнюдь.
В ответ зазвучал голос того же тембра:
— Значит, фарс, — спокойно произнесла вдовствующая леди. — Моего сына не сложно разгадать, Мариотта, хотя его фантазии и могут ввести в заблуждение. Он боится…
— Это я-то боюсь? — Синие глаза, безжизненные, лишенные какого-либо чувства, глянули наконец в другие того же цвета глаза. — Боюсь чего? Отлученный от церкви и объявленный вне закона — какой еще повод для страха могу я найти умом или сердцем? Oime el cor, oime la testa… Поверьте: после пяти лет злодейств во мне не больше утонченности, чем в кислой капусте.
— …боится, что я могу проткнуть мыльный пузырь этого аттического блеска. То, что мы видим, — всего лишь спектакль, не правда ли, Фрэнсис?
— Вы так думаете? — насмешливо отозвался он. — Боюсь, что, когда занавес опустится, вы не получите назад свои бриллианты. И пожалуйста, зовите меня Лаймонд; выбирайте любую сторону новой медали. Я стал предусмотрителен и сдержан. — Его улыбающиеся глаза, устремленные на мать, были пусты. — De los alamos vengo, madre. В борделях и темных закоулках Европы обрел я вкус к лицедейству… О да, и к убийству, и к предательству, и к преступлениям всякого рода — сами слышали: неисчислимым и соблазнительно сладострастным. Разве не наслаждались вы эти пять лет великолепными сплетнями? Разве не ждете вы все с нетерпением, что я вот-вот за волосы поволоку свою невестку в постель? Черт возьми, если подумать, то я — подлинный благодетель общества.
— Ты болтливая обезьяна! — Леди Бокклю вступила в игру, кипя от возмущения, жалея Сибиллу и от всей души ненавидя чернобородого негодяя, который только что отобрал у нее изумруды. — Что плохого сделал тебе Ричард, кроме того, что родился первым?
В синих глазах появилась задумчивость.
— Это он плохо рассчитал, — согласился Лаймонд. — Но последнее слово еще не сказано.
Строфа сменилась антистрофой — подошло время эпода. Хозяин стоял далеко, но его ухмыляющийся подручный — рядом.
1 2 3 4 5 6