Двери слева от стола открылись. Вошел великий князь Александр Павлович. Чувствовал он себя весьма прескверно. Страх перед отцом мучил его каждое утро и каждый вечер. Подгибались и дрожали ноги, кружилась голова. Положение ухудшалось и тем, что великий князь был основательно глуховат и очень близорук.
Подав рапорт, Александр Павлович застыл на месте, ожидая вопросов августейшего отца. Отчет давался в мельчайших подробностях… Все, что относилось к петербургскому гарнизону, по всем караулам города и даже все сведения о конных патрулях, разъезжавших в Петербурге и его окрестностях.
Однако на этот раз все обошлось. Голову императора занимали другие мысли.
— Иди, — сказал он, — и чтобы впредь везде был порядок. В рапортах пиши не только имена патрульных солдат, но и клички лошадей. Все может быть… Поздравляю, ведь у тебя вчера родилась дочь.
— Да, ваше величество, бог благословил…
Александр Павлович с чувством поцеловал руку родителя и, не желая испытывать судьбу, немедленно удалился.
Павлу целовали руку, преклонив одно колено. Однако если при Екатерине это было почти символично, то император должен был слышать, как стукалось колено об пол, и чувствовать поцелуй…
Перед императором появился его духовник, член Правительствующего сената и святой Анны первой степени кавалер Исидор Петрович Петров.
— Посмотри, отче, видишь? — спросил Павел, указав пальцем на противоположный угол.
— Не вижу, ваше величество.
— Облачение для церковной службы разве не видишь?
Теперь только духовник обратил внимание на развешанное у стены тканное золотом священнослужительское облачение.
— Вижу, ваше величество, но зачем оно здесь?
— Хочу служить обедню.
— Обедню? — Духовник подумал, что ослышался.
— Разве, как глава русской церкви, я не могу служить обедню? — недовольно сказал император.
— Я этого не сказал, — вывернулся Исидор Петрович Петров. — Но канон православной церкви запрещает священникам совершать святые таинства, если они женаты на второй женеnote 10.
Император оказался огорченным. Но против канонов православной церкви спорить не стал.
— Возьми себе облачение, отче, — сказал он. — Тебе пригодится. Небось таких риз раньше не нашивал.
— Спасибо, спасибо… Вы не забыли, ваше величество, — спохватился духовник, — графиня Ливен пожалует к вам с новорожденной княгиней ровно в восемь, так как изволили приказать.
— Помню, помню, — ворчливо отозвался император и посмотрел на часы.
Дверь во внутренние покои снова открылась, в кабинет вошла статс-дама графиня Ливен. Она бережно держала в руках кружевной сверток.
— Ваше величество, посмотрите на внучку. Дочь Александра и Елизаветы.
Император двумя пальцами приподнял кружево.
— Сударыня, возможно ли, чтобы у мужа блондина и жены блондинки родился черненький младенец? — после долгого созерцания сказал Павел и поднял свои оловянные глаза на графиню.
— Государь, бог всемогущ…
— Да, да, бог все может, — ответил император. — Передайте великой княгине мои поздравления и подарок.
Павел Петрович взял со стола золотой браслет, украшенный бриллиантами, и положил его на кружевной сверток в руках статс-дамы.
— Как вы добры, ваше величество, великая княгиня будет очень рада.
Император махнул рукой. Графиня поклонилась и тотчас унесла новорожденную.
Девочка родилась в несчастливый день. Прожила она совсем недолго. Доктора даже не могли определить болезнь.
Великий князь Александр Павлович, выйдя из отцовского кабинета, столкнулся со своим другом князем Чарторыйским.
— Прощайте, ваше высочество, — сказал князь. — Я покидаю Россию.
— Не может быть! Зачем?
— Только что граф Ростопчин передал мне повеление императора о немедленном выезде в Италию, искать сардинского короля. Буду при нем министром.
На глазах Александра Павловича показались слезы. Он понял, что это камень в его огород. Императору с недавних пор претила дружба сына с князем Чарторыйским.
— Пойдемте, князь, вон туда, к окошку. У меня есть еще несколько минут до плац-парада. Поговорим… Мой отец совсем потерял разум. Он захотел все преобразовать, все решительно. Все перевернуть вверх дном в государстве. Вы знаете о всех безрассудствах, совершенных отцом за последнее время. Их невозможно перечислить. Полнейшая неопытность в делах, строгость, лишенная малейшей справедливости. Я говорил вам раньше, что хочу покинуть родину. Но теперь думаю иначе. Если придет и мой черед царствовать, я постараюсь даровать стране свободу. Я клянусь… сам совершить революцию и передать власть представителям нации.
Великий князь всхлипнул и, вынув платок, стал утирать слезы.
— Успокойтесь, ваше высочество. Не привлекайте внимания любопытствующих… Я уверен, что все повернется к лучшему. Могу посоветовать: не подавайте повода к подозрениям. Прощайте, ваше высочество.
Великий князь обнял Адама Чарторыйского. Они поцеловались.
— Вы уезжаете, счастливчик. А нам остаются вахт-парады и маневры. И сейчас мне на парад. Бог знает, как он пройдет. И я ничего не могу сделать для вас.
— Не печальтесь. Берегите себя. — Адам Чарторыйский знал, что великий князь смертельно боялся отца и не смел ему прекословить. Нелегко было наследнику жить и служить. Он поминутно думал только об одном: как бы лучшим образом удовлетворить требования своего строгого родителя. А император, заметив слабость своего сына, относился к нему грубо, без всякого уважения.
На следующий день во дворце распространилась невероятная новость. Генерал-прокурор князь Лопухин, осыпанный со всех сторон императорскими милостями, уходит в отставку.
— Значит, малиновый цвет линяет?! — недоумевали придворные.
— Император нашел себе новую даму сердца.
— Нет, император по-прежнему боготворит Анну Петровну, — сообщали более осведомленные. — Только вчера она получила новый подарок, какой-то особенный бриллиант желтого цвета.
— Михайловский замок приказано окрасить в цвет ее перчаток.
— Но почему уходит ее отец?
— Разве у хорошей фаворитки не может быть отца, плохо угождающего императору?
Слухи подтвердились. Князь Лопухин ушел в отставку, на его место назначен А. А. Беклешев. Почему ушел князь Лопухин, осталось неясным. Многие были склонны считать, что дела князя пошатнулись после смерти его покровителя канцлера Безбородки.
Последним докладом графа Палена у императора были дела объединенной американской компании. После ухода князя Лопухина коммерц-коллегия поддержала проект, подготовленный госпожой Шелиховой и наследниками.
Павел Петрович прочитал вслух первый параграф правил: «Учреждаемой компании для промыслов на матерой земле Северо-Восточного моря, по праву открытия России принадлежащих, именоваться под высочайшим его императорского величества покровительством Российско-Американскою компаниею».
— Далеко, ох, далеко! — пробормотал он, взглянув на карту.
— Ваше величество, вы когда-то весьма благоволили к основателю сей компании купцу Григорию Шелихову… Вы тогда еще были наследником.
— Шелихов, купец Шелихов, напомните мне, генерал.
Генерал-губернатор Пален положил перед императором письма Григория Шелихова.
— Помню, теперь помню, — оживился император. — Я писал их еще в Гатчине. Да, да… Но ведь он умер?..
— Остались наследники, ваше величество.
Император вновь взял проект и быстро пробежал глазами по строчкам.
— Написано хорошо.
— Посмотрите еще один документ… Привилегии, высочайше пожалованные компании.
— Читал, согласен, — отозвался Павел и посмотрел на военного губернатора выпуклыми глазами. — Что еще?
— Вы знаете, ваше величество, что сказала ваша матушка по поводу русских прав в Америке? — спросил Пален.
— Что она сказала? — насторожился император.
— Она не поверила сибирскому купцу Шелихову. Ее величество изволили сказать: «Многое распространение в Тихом море не принесет твердых польз. Торговать дело иное, завладеть дело другое».
Император пожал плечами, усмехнулся:
— Вот видите, женский ум. Теперь всем ясно противное, даже простым мужикам. Дайте я подпишу бумаги.
И император вывел витиевато: «Быть посему».
— Ваше величество, подпишите еще одно письмо. Надо пресечь вредные замашки аглицких промышленников на придержащие Россией берега Северной Америки, — сказал губернатор.
Император согласился без единого слова.
Граф Пален собрал со стола подписанные бумаги и почтительно отступил к двери.
Император задумался. «Бедная Аннушка, — размышлял он, — я обманул тебя. Но это дело большое. Оно больше того, что может позволить мое сердце. Не печалься, Аннушка… Я подарю тебе вальс. Я разрешу танцевать его во дворце. Ты ведь так любишь вертеться под музыку».
Мысль разрешить танцевать вальс утешила императора. Он развеселился.
«Сегодня вечером она будет танцевать вальс», — окончательно решил он.
Бал во дворце начался ровно в семь. Через тридцать минут император в парадном мундире, с неразлучной палкой в руках пробирался среди танцующих, разыскивая Лопухину. Он увидел ее отдыхающей после танца. За стулом Анны Петровны стоял кавалергард Давыдов, щеголеватый и ловкий молодой офицер.
Император, испытывая приступ ревности, подошел к кавалергарду, но тот, увлекшись разговором с Лопухиной, не заметил государя.
Павел Петрович ударил Давыдова палкой по ноге. Но офицер, полагая, что с ним шутит кто-нибудь из друзей; а палки носили все офицеры, не обернулся, продолжая разговор с Лопухиной. Удар повторился, и тогда, обернувшись, Давыдов увидел разгневанное лицо императора.
— Как вы смеете, сударь, стоять спиной к великим княжнам!
Давыдов обернулся и, увидев, что великие княжны стоят не позади его, а впереди, и поняв истинную причину гнева, позволил себе улыбнуться. Эта улыбка решила его судьбу.
— В Сибирь! — закричал Павел Петрович. — Разжаловать в солдаты.
Давыдова тотчас увели.
Лопухина встала на колени перед императором.
— Ваше величество, умоляю, простите кавалергарда. Меня все возненавидят, если я стану приносить несчастье людям. Простите, ваше величество.
— Вернуть кавалергарда. Пусть возвращается во дворец в прежнем чине. Но приказываю ему весь вечер улыбаться… А вас, сударыня, приглашаю на танец. Пусть оркестр играет вальс. — Он поднял Лопухину и закружился с нею в танце.
На следующий день после бала военный губернатор Пален был очень удивлен полученными от императора приказами.
«Господин генерал от кавалерии граф фон дер Пален, — писал император, — отставленного от службы и от всех должностей бывшего мануфактур-коллегии президента Саблукова повелеваю вам выслать из Санкт-Петербурга. Пребываю вам благосклонным… Павел».
«Не могу понять, — думал Пален. — Саблукова император весьма уважал. Его сын, полковник-кавалергард, не раз был отмечен при дворе. Но что делать?»
Граф Пален тут же направил к Саблукову генерал-майора Лисаневича — объявить волю императора.
Александр Александрович Саблуков в это время лежал в постели. Лицо его было багрово, и он едва сознавал, что вокруг него происходит. В спальне находился его сын, вызванный по случаю болезни отца.
Генерал Лисаневич два раза окликнул больного.
Саблуков очнулся с трудом.
— Кто вы такой, что вам нужно?
— Я Лисаневич, обер-полицмейстер. Узнаете ли вы меня?
— Ах, это вы! Я очень болен, что вам нужно?
— Вот вам приказ от императора.
Посол графа Палена предупредительно развернул бумагу.
— Господи, да что же я сделал?! — воскликнул больной.
— Я ничего не знаю, — произнес Лисаневич, — кроме того, что я должен выслать вас из Петербурга.
— Но вы видите, любезный друг, в каком я положении.
— Этому горю помочь не могу: я должен повиноваться. Я оставлю у вас в доме полицейского, чтобы засвидетельствовать ваш отъезд, а сам немедленно отправлюсь к графу Палену и расскажу о вашей болезни. Вам же советую отправить к нему сына.
Лицо Саблукова-старшего из багрового стало белым. Сын обрадовался, он опасался, что с отцом может приключиться апоплексический удар.
Жена Александра Александровича велела приготовить к отъезду карету, так как знала, что император неумолим в своих капризах. Было решено перевезти больного на дачу в нескольких верстах от столицы.
Саблуков-младший тут же поскакал к графу Палену. Петр Алексеевич был очень привязан к семейству Саблуковых, и у полковника была надежда, что он поможет опальному.
— Вот так история! — встретил Пален полковника. — Хотите стакан лафита?
— Мне лафита не нужно, оставьте моего отца на месте. Он болен.
— Это невозможно. — Петр Алексеевич задымил трубкой. — Скажите вашему батюшке, он знает, как я его люблю, но сделать ничего не могу. Если нам и суждено убраться к черту, то пока его очередь. Пусть он во что бы то ни стало выедет из города, а затем мы посмотрим, что можно сделать… Но за что его выслали?
— Ни я, ни мой отец об этом понятия не имеем.
Полковник Саблуков, пожав руку Палену, уехал.
Вернувшись домой, он увидел, что все готово к отъезду отца. Постель была устроена в карете. Больной лежал в меховой одежде. Через три часа после получения приказа Саблуков-старший проезжал городскую заставу. Полицейский, все время находившийся в доме Саблуковых, доложил об отъезде Александра Александровича графу Палену.
Вина Саблукова заключалась в том, что он доложил императору о невозможности выполнения его приказа окрашивать все сукна на военные мундиры в совершенно одинаковый цвет. Точнее, он только сообщил мнение фабрикантов.
Темно-зеленая краска приготовлялась из особых минеральных веществ, которые быстро оседали на дне котлов, а поэтому трудно было приготовить сразу большое количество сукна одинакового оттенка.
Саблуков написал императору письмо с выражением отчаяния и просьбой о помиловании. Некоторые вельможи вступились за президента мануфактур-коллегии и доказали его полную невиновность.
Саблуков был возвращен в Петербург и восстановлен в должности. Был он человеком в Петербурге известным и уважаемым, и многие порицали императора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53