https://wodolei.ru/catalog/mebel/Aqwella/
Девушка нетерпеливо наблюдала за пассажирами, которые шли по проходу вагона к своим местам, и молча умоляла их делать это побыстрее.
«Поехали, – молила она про себя. – Поехали побыстрее!»
Девушка выглянула в окошко, пытаясь сквозь кромешную тьму рассмотреть, не появился ли человек, которого отец нанял, чтобы догнать и вернуть ее домой. Оливия не была уверена, что ей удалось ускользнуть от преследователя. Она нервным движением проверила, не выбились ли волосы из-под шляпки с высоко поднятыми передними полями, которую она надела, прежде чем покинуть гостиницу, жалея, что не хватило времени выкрасить волосы в другой цвет, и ругая себя, что не сделала этого раньше.
– Вы не против, если я присоединюсь к вам? – Оливия обернулась и увидела перед собой морщинистое личико невысокой женщины, стоящей в проходе. Она совсем уже готова была ответить, что предпочла бы ехать одна, но было поздно.
– Как я рада, что наконец покидаю Сан-Франциско, – сказала женщина, усаживаясь напротив Оливии. – Мне кажется, здесь слишком многолюдно.
Попутчица поставила саквояж на соседнее сиденье и протянула Оливии руку.
– Меня зовут Аманда Блю. А вас?
– Оли… – Она не закончила, вспомнив, как опрометчиво пользовалась до настоящего времени своим настоящем именем. В памяти вдруг всплыло ласковое имя, которым звала ее няня, когда Оливия была совсем маленькой девочкой. Имя, которое отец категорически запретил употреблять после того, как уволил няню и вышвырнул ее из «Роузгейт». – Либби. Меня зовут Либби.
Она почувствовала необъяснимую радость от этого, пусть слабого, проявления неповиновения отцу.
– Приятно познакомиться, Либби. Я еду домой в Айдахо. Вы бывали там когда-нибудь? Прекрасные места. У меня собственное овечье ранчо в гористой местности. Чертовски славное, самое лучшее овечье ранчо на всей этой Богом проклятой территории. – Она покачала головой, стараясь показать, что смущена. – Извините меня за мои речи. Это из-за того, что я живу среди людей, совершенно не умеющих говорить правильно. Даже и не замечаешь, что и как говоришь, если долго живешь невесть где, как я.
Оливия не знала, что ответить. Но, похоже, это и не имело значения. Аманда Блю с радостью взяла на себя труд вести беседу. Когда поезд наконец отошел от станции и помчался прочь от Сан-Франциско, женщина принялась развлекать Оливию, рассказывая ей историю за историей о жизни в гористых районах Айдахо, о людях, которые на нее работают, об овцах и барашках, о сезонах стрижки овец, о ягнятах. Под стук колес позади оставались миля за милей, а она все рассказывала и рассказывала. Рассказывала до глубокой ночи.
Затем Аманда неожиданно наклонилась вперед и накрыла руку Оливии своей ладошкой. В ее серьезных серых глазах светилось понимание.
– Вы попали в беду, не правда ли, милая моя? Это видно по вашему лицу.
Оливия хотела было опровергнуть такое предположение, но не нашла подходящих слов.
– Не беспокойтесь. – Аманда похлопала рукой по саквояжу. – У меня есть кольт сорок пятого калибра на случай, если придется кого-нибудь в чем-то убеждать. Но, похоже, того, от кого вы бежите, нет в этом поезде, иначе он давно бы дал о себе знать. Со мной вы в полной безопасности.
Как ни странно, но эта маленькая женщина вселила в нее ощущение уверенности.
– Почему бы вам не поехать вместе со мной в Айдахо, Либби? У меня в доме полно свободных комнат. И никто даже не сунется туда, чтобы разыскивать вас.
– Но вы же совершенно меня не знаете, миссис Блю, – прошептала Оливия, горло ее сжалось от волнения.
– Знать и не надо, достаточно увидеть, что вам нужна помощь, юная леди. Поедете со мной и поживете у меня столько, сколько захотите.
Оливия выглянула в окно, за которым стояла темная ночь. У нее было очень мало денег и ни малейшего представления, куда направиться дальше. Она просто купила билет на первый поезд, отходящий из Сан-Франциско, надеясь оказаться вне досягаемости отца. Но где отыскать такой безопасный уголок? После стольких месяцев, которые она провела, убегая и скрываясь от преследователей, Оливия пока не смогла найти такого места, куда не добрался бы ее отец.
Может, Айдахо окажется именно таким укрытием?
Она повернулась и снова посмотрела прямо в дружелюбные глаза попутчицы.
– Хорошо, миссис Блю. Я поеду с вами.
Аманда тепло улыбнулась.
– Не волнуйся, Либби. Все пройдет, какой бы ни была твоя беда. – Она снова потрепала девушку по руке. – И не добавляй никаких «миссис» к моему имени. Никогда не была замужем. Зови меня просто тетя Аманда. Так мы обе будем чувствовать себя членами одной семьи.
Пожалуй, впервые за последний год Оливия улыбнулась от чистого сердца.
– С удовольствием… тетя Аманда.
* * *
Мелли беспокойно дернулась и едва не опрокинула ведро с молоком. Вернувшись к действительности, Либби постаралась освободиться от воспоминаний. Нравится ей это или нет, но с сегодняшними проблемами ей придется справляться самостоятельно. На сей раз Аманды рядом нет.
Поднявшись с табурета, она подхватила тяжелое ведро и вышла из сарая.
Открыв заднюю дверь дома, Либби с удивлением обнаружила, что Ремингтон стоит у плиты. Тяжело опираясь на костыль, он переливал крепкий кофе в кофейник в голубых крапинках. Он нашел свою одежду, которую Либби, достав из его седельных сумок, развесила в шкафу, и надел брюки, хотя вышел босиком и без рубашки.
Услышав, что она вошла в дом, он посмотрел на девушку через плечо.
– Доброе утро!
– Чем это вы занимаетесь, мистер Уокер? – строго спросила Либби, поднимая ведро с молоком и ставя его на столик рядом с раковиной.
Он удивленно вскинул одну бровь, давая понять, что ответ и так ясен.
– Готовлю кофе. – Он, как обычно, улыбнулся одними уголками губ.
Непонятно почему, но этот ответ вызвал у Либби раздражение.
– Это я и сама вижу. – Она отобрала ложку, которую он держал в руке. – Садитесь. Вам не следует давать ноге такую нагрузку. Вы что, хотите, чтобы снова открылось кровотечение? Так вы опять сляжете надолго!
Ремингтон не стал с ней спорить, и она догадалась, что ему действительно было больно, потому что он едва дохромал до стола и тяжело опустился на стул.
Ей хотелось выбранить его за то, что он пытается так много сделать, предупредить, что пока еще в любой момент можно нанести вред незажившей ноге. Но, когда Либби встретилась с ним глазами, слова замерли у нее на губах. Она отвернулась, сбитая с толку чувством, которое охватывало ее всякий раз, когда он оказывался рядом.
– Я хочу извиниться за вчерашнее, мисс Блю.
Она не обернулась.
– Извиниться? За что?
– За то, что предложил платить Сойеру. Понимаете, он сказал, что дела у вас идут не слишком хорошо с тех пор, как умер его отец и…
– Сойеру не следует беспокоить вас нашими проблемами, мистер Уокер.
– Но мальчик не доставил мне ни малейшего беспокойства. – Он помолчал немного и потом продолжил: – И мне кажется, трудностей у вас несколько больше, чем вы можете преодолеть.
Либби обернулась. Ей не хотелось признавать очевидное, но его темные глаза смотрели с таким вызовом, что ей пришлось согласиться.
– Жизнь в этих краях всегда была трудной. Жизнь здесь – постоянная борьба. Мы справимся, как справлялись и раньше.
– А почему же вы не уедете отсюда?
– Здесь мой дом, мистер Уокер. Куда же мне отсюда уезжать?
Ремингтон заметил, как Либби напряглась и слегка вздернула упрямый подбородок. Ее ярко-зеленые глаза светились решимостью. Он почувствовал, что восхищен ее отвагой. Уокер хорошо знал, что ей было куда уехать. Туда, где будет исполняться малейший ее каприз, где никогда и ни в чем не испытывали недостатка.
И весьма скоро ей предстоит вернуться к этой жизни. Как только Ремингтон отправит свою телеграмму.
Он нахмурился, ощущая непонятное беспокойство.
– Мистер Уокер!
Он увидел, что она подошла к столу и оперлась руками на перекладину спинки стула.
– Я не могу не предупредить вас относительно Тимоти Бэвенса. Он ни за что просто так не забудет то, что вы вчера сделали, поставив его передо мной в глупейшее положение. Он подлый человек и представляет себя местным бароном скотоводов, который однажды станет хозяином всей этой долины. Теперь он постарается спустить с вас шкуру.
Ремингтон вдруг почувствовал, что ему очень хочется встать, обнять Либби и, прижав к себе, прошептать ей несколько слов утешения. Будь у него прежние силы, он бы так и поступил. Поэтому Уокер порадовался, что пока слишком слаб. Он не собирался становиться вторым из Уокеров, кто попадет в сети Вандерхофов. А Либби, как бы она себя ни называла, все-таки носила именно эту фамилию. Ему следует постоянно об этом помнить.
Нортроп стоял у окна своего кабинета и смотрел на сад поместья «Роузгейт». Небо затянули серые тучи, крупные капли дождя падали на темно-зеленую листву и густую траву лужаек. Пройдет еще несколько недель, и повсюду, оживив сад яркими красками, распустятся цветы.
Все знатные дамы Манхэттена завидовали великолепному саду «Роузгейт». Нортропу доставляло необыкновенное удовольствие владеть тем, что было недоступно остальным. В этом смысле сад не составлял исключения: За существование великолепного розария Нортропу следовало бы благодарить собственную жену Анну, но это даже не приходило ему в голову. Он не проникался благодарностью, когда люди делали именно то, что он от них и ожидал. Кроме того, сегодня он ни за что не стал бы благодарить Анну. Он буквально дрожал от ярости. Она осмелилась бросить ему вызов – это непростительно.
Открылась дверь. Ему не нужно было даже оборачиваться, чтобы понять, что вошла Анна. Никто другой не отважился бы войти в его кабинет без стука. Даже она не сделала бы этого, если бы он сам не вызвал ее.
– Бриджит сказала, вы хотели меня видеть, Нортроп.
– Садитесь, Анна.
Он услышал, как она прошла через огромный кабинет и села на стул, стоящий напротив его стола. Нортроп ждал, минута проходила за минутой, но он и добивался того, чтобы с каждым ударом сердца она чувствовала все большее беспокойство.
Наконец он повернулся.
Анна была бледна и неуверенно наблюдала, как он подходит к своему столу. В сорок пять лет она все еще оставалась очень красивой. Волосы сохранили золотистый цвет, их совершенно не коснулась седина. По-прежнему гладкую кожу только у уголков глаз тронули легкие морщинки. Даже фигура Анны осталась такой же, как в молодости.
– Я сделала что-то не так, Нортроп? – с волнением спросила она.
– А почему вы так думаете, дорогая моя? Она еще больше побледнела, пытаясь что-нибудь припомнить.
Нортроп со злорадством наслаждался, наблюдая за смущением жены. За двадцать восемь лет супружеской жизни он неоднократно разыгрывал подобные сцены и всегда получал от них истинное удовольствие. Он женился на Анне из-за огромного приданого, которое ее отец дал за дочерью. Конечно же, общественное положение ее семьи было не ниже его собственного. Анна вышла за него замуж по любви. Ее единственное желание на протяжении всех лет брака – угодить ему.
Однако ей это очень редко удавалось.
Нортроп взял со стола сложенный несколько раз листочек бумаги. Он точно уловил момент, когда она узнала его. Потому что Анна сразу же опустила очи долу.
– Почему вы не сказали мне об этом, Анна? – проговорил он ласково, ничем не выдавая переполняющий его гнев.
– Я… Я собиралась, Нортроп, но…
– Но что? Какая такая причина побудила вас утаить это от меня? Ведь письмо написано почти год назад.
Анна ответила едва слышным шепотом:
– Оно адресовано мне, Нортроп. И в нем ничто не указывает на ее местопребывание. Я не думала…
– Вы никогда не думаете! – проревел он, опираясь пальцами о стол. – Никогда… За все двадцать восемь лет нашей жизни!
– Нортроп… – Ее светло-голубые глаза наполнились слезами, и она потянулась за письмом.
Он отдернул руку, в которой держал небольшой листок, и скомкал его.
– Идите прочь!
– Но…
– Я сказал – прочь!
Анна поднялась со стула и протянула к нему руку.
– Пожалуйста, могу я забрать мое письмо? – тихо спросила она.
В ответ он без слов швырнул скомканную бумажку в полыхающий камин.
Анна молча смотрела на огонь. Ее глаза блестели, а подбородок мелко дрожал. Она наблюдала за горящей бумагой до тех пор, пока бесценное письмо не превратилось в пепел, потом повернулась и, ничего не сказав, покинула кабинет мужа.
В тот момент, когда за ней закрылась дверь, Нортроп сел за стол.
«Пропади пропадом все женщины разом!»
Вандерхоф повернулся в кресле так, чтобы видеть камин. Он думал об Оливии, дочери, красота которой сулила приумножение богатства и власти, ради которых он трудился всю жизнь. О дочери, которая бросила ему вызов и предала его.
«Будь она проклята! Будь она тысячу раз проклята!»
Но он найдет ее… Семь лет он не прекращал поиски, нанимая лучших детективов, каких только позволяли купить его деньги. И охота не прекратится, пока он не вернет ее домой. Неважно, сколько времени это продлится и сколько будет ему стоить.
Он еще преподаст ей урок, накажет за неповиновение. Она либо покорится воле отца, либо лишится всего.
Нортроп Вандерхоф никогда не отказывался от задуманного. Никогда не сдавался. Никогда не признавал себя побежденным. И Оливии это прекрасно известно. Где бы она ни находилась, она знала, что ее отец все еще ее разыскивает. Понимала, что он ее ищет, и, конечно же, очень боялась его гнева.
Он усмехнулся и закурил сигару.
5
Опираясь на костыль, Ремингтон направился во двор. Прямо у дверей он вынужден был остановиться, чтобы перевести дыхание.
Его раздражало то, что он так быстро устает. Хотелось поскорее поправиться, уж очень угнетало вынужденное безделье. Часы и дни проходили друг за другом с удручающей монотонностью.
Положение усугублялось еще и тем, что Либби старательно избегала его в последние два дня. Она позволила ему самому обрабатывать раны, посылая с Сойером воду, мазь и бинты. Без ее коротеньких посещений стало совершенно нечем занять мысли, и он представлял себе, чем мог бы заниматься, если бы не лежал в этой комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
«Поехали, – молила она про себя. – Поехали побыстрее!»
Девушка выглянула в окошко, пытаясь сквозь кромешную тьму рассмотреть, не появился ли человек, которого отец нанял, чтобы догнать и вернуть ее домой. Оливия не была уверена, что ей удалось ускользнуть от преследователя. Она нервным движением проверила, не выбились ли волосы из-под шляпки с высоко поднятыми передними полями, которую она надела, прежде чем покинуть гостиницу, жалея, что не хватило времени выкрасить волосы в другой цвет, и ругая себя, что не сделала этого раньше.
– Вы не против, если я присоединюсь к вам? – Оливия обернулась и увидела перед собой морщинистое личико невысокой женщины, стоящей в проходе. Она совсем уже готова была ответить, что предпочла бы ехать одна, но было поздно.
– Как я рада, что наконец покидаю Сан-Франциско, – сказала женщина, усаживаясь напротив Оливии. – Мне кажется, здесь слишком многолюдно.
Попутчица поставила саквояж на соседнее сиденье и протянула Оливии руку.
– Меня зовут Аманда Блю. А вас?
– Оли… – Она не закончила, вспомнив, как опрометчиво пользовалась до настоящего времени своим настоящем именем. В памяти вдруг всплыло ласковое имя, которым звала ее няня, когда Оливия была совсем маленькой девочкой. Имя, которое отец категорически запретил употреблять после того, как уволил няню и вышвырнул ее из «Роузгейт». – Либби. Меня зовут Либби.
Она почувствовала необъяснимую радость от этого, пусть слабого, проявления неповиновения отцу.
– Приятно познакомиться, Либби. Я еду домой в Айдахо. Вы бывали там когда-нибудь? Прекрасные места. У меня собственное овечье ранчо в гористой местности. Чертовски славное, самое лучшее овечье ранчо на всей этой Богом проклятой территории. – Она покачала головой, стараясь показать, что смущена. – Извините меня за мои речи. Это из-за того, что я живу среди людей, совершенно не умеющих говорить правильно. Даже и не замечаешь, что и как говоришь, если долго живешь невесть где, как я.
Оливия не знала, что ответить. Но, похоже, это и не имело значения. Аманда Блю с радостью взяла на себя труд вести беседу. Когда поезд наконец отошел от станции и помчался прочь от Сан-Франциско, женщина принялась развлекать Оливию, рассказывая ей историю за историей о жизни в гористых районах Айдахо, о людях, которые на нее работают, об овцах и барашках, о сезонах стрижки овец, о ягнятах. Под стук колес позади оставались миля за милей, а она все рассказывала и рассказывала. Рассказывала до глубокой ночи.
Затем Аманда неожиданно наклонилась вперед и накрыла руку Оливии своей ладошкой. В ее серьезных серых глазах светилось понимание.
– Вы попали в беду, не правда ли, милая моя? Это видно по вашему лицу.
Оливия хотела было опровергнуть такое предположение, но не нашла подходящих слов.
– Не беспокойтесь. – Аманда похлопала рукой по саквояжу. – У меня есть кольт сорок пятого калибра на случай, если придется кого-нибудь в чем-то убеждать. Но, похоже, того, от кого вы бежите, нет в этом поезде, иначе он давно бы дал о себе знать. Со мной вы в полной безопасности.
Как ни странно, но эта маленькая женщина вселила в нее ощущение уверенности.
– Почему бы вам не поехать вместе со мной в Айдахо, Либби? У меня в доме полно свободных комнат. И никто даже не сунется туда, чтобы разыскивать вас.
– Но вы же совершенно меня не знаете, миссис Блю, – прошептала Оливия, горло ее сжалось от волнения.
– Знать и не надо, достаточно увидеть, что вам нужна помощь, юная леди. Поедете со мной и поживете у меня столько, сколько захотите.
Оливия выглянула в окно, за которым стояла темная ночь. У нее было очень мало денег и ни малейшего представления, куда направиться дальше. Она просто купила билет на первый поезд, отходящий из Сан-Франциско, надеясь оказаться вне досягаемости отца. Но где отыскать такой безопасный уголок? После стольких месяцев, которые она провела, убегая и скрываясь от преследователей, Оливия пока не смогла найти такого места, куда не добрался бы ее отец.
Может, Айдахо окажется именно таким укрытием?
Она повернулась и снова посмотрела прямо в дружелюбные глаза попутчицы.
– Хорошо, миссис Блю. Я поеду с вами.
Аманда тепло улыбнулась.
– Не волнуйся, Либби. Все пройдет, какой бы ни была твоя беда. – Она снова потрепала девушку по руке. – И не добавляй никаких «миссис» к моему имени. Никогда не была замужем. Зови меня просто тетя Аманда. Так мы обе будем чувствовать себя членами одной семьи.
Пожалуй, впервые за последний год Оливия улыбнулась от чистого сердца.
– С удовольствием… тетя Аманда.
* * *
Мелли беспокойно дернулась и едва не опрокинула ведро с молоком. Вернувшись к действительности, Либби постаралась освободиться от воспоминаний. Нравится ей это или нет, но с сегодняшними проблемами ей придется справляться самостоятельно. На сей раз Аманды рядом нет.
Поднявшись с табурета, она подхватила тяжелое ведро и вышла из сарая.
Открыв заднюю дверь дома, Либби с удивлением обнаружила, что Ремингтон стоит у плиты. Тяжело опираясь на костыль, он переливал крепкий кофе в кофейник в голубых крапинках. Он нашел свою одежду, которую Либби, достав из его седельных сумок, развесила в шкафу, и надел брюки, хотя вышел босиком и без рубашки.
Услышав, что она вошла в дом, он посмотрел на девушку через плечо.
– Доброе утро!
– Чем это вы занимаетесь, мистер Уокер? – строго спросила Либби, поднимая ведро с молоком и ставя его на столик рядом с раковиной.
Он удивленно вскинул одну бровь, давая понять, что ответ и так ясен.
– Готовлю кофе. – Он, как обычно, улыбнулся одними уголками губ.
Непонятно почему, но этот ответ вызвал у Либби раздражение.
– Это я и сама вижу. – Она отобрала ложку, которую он держал в руке. – Садитесь. Вам не следует давать ноге такую нагрузку. Вы что, хотите, чтобы снова открылось кровотечение? Так вы опять сляжете надолго!
Ремингтон не стал с ней спорить, и она догадалась, что ему действительно было больно, потому что он едва дохромал до стола и тяжело опустился на стул.
Ей хотелось выбранить его за то, что он пытается так много сделать, предупредить, что пока еще в любой момент можно нанести вред незажившей ноге. Но, когда Либби встретилась с ним глазами, слова замерли у нее на губах. Она отвернулась, сбитая с толку чувством, которое охватывало ее всякий раз, когда он оказывался рядом.
– Я хочу извиниться за вчерашнее, мисс Блю.
Она не обернулась.
– Извиниться? За что?
– За то, что предложил платить Сойеру. Понимаете, он сказал, что дела у вас идут не слишком хорошо с тех пор, как умер его отец и…
– Сойеру не следует беспокоить вас нашими проблемами, мистер Уокер.
– Но мальчик не доставил мне ни малейшего беспокойства. – Он помолчал немного и потом продолжил: – И мне кажется, трудностей у вас несколько больше, чем вы можете преодолеть.
Либби обернулась. Ей не хотелось признавать очевидное, но его темные глаза смотрели с таким вызовом, что ей пришлось согласиться.
– Жизнь в этих краях всегда была трудной. Жизнь здесь – постоянная борьба. Мы справимся, как справлялись и раньше.
– А почему же вы не уедете отсюда?
– Здесь мой дом, мистер Уокер. Куда же мне отсюда уезжать?
Ремингтон заметил, как Либби напряглась и слегка вздернула упрямый подбородок. Ее ярко-зеленые глаза светились решимостью. Он почувствовал, что восхищен ее отвагой. Уокер хорошо знал, что ей было куда уехать. Туда, где будет исполняться малейший ее каприз, где никогда и ни в чем не испытывали недостатка.
И весьма скоро ей предстоит вернуться к этой жизни. Как только Ремингтон отправит свою телеграмму.
Он нахмурился, ощущая непонятное беспокойство.
– Мистер Уокер!
Он увидел, что она подошла к столу и оперлась руками на перекладину спинки стула.
– Я не могу не предупредить вас относительно Тимоти Бэвенса. Он ни за что просто так не забудет то, что вы вчера сделали, поставив его передо мной в глупейшее положение. Он подлый человек и представляет себя местным бароном скотоводов, который однажды станет хозяином всей этой долины. Теперь он постарается спустить с вас шкуру.
Ремингтон вдруг почувствовал, что ему очень хочется встать, обнять Либби и, прижав к себе, прошептать ей несколько слов утешения. Будь у него прежние силы, он бы так и поступил. Поэтому Уокер порадовался, что пока слишком слаб. Он не собирался становиться вторым из Уокеров, кто попадет в сети Вандерхофов. А Либби, как бы она себя ни называла, все-таки носила именно эту фамилию. Ему следует постоянно об этом помнить.
Нортроп стоял у окна своего кабинета и смотрел на сад поместья «Роузгейт». Небо затянули серые тучи, крупные капли дождя падали на темно-зеленую листву и густую траву лужаек. Пройдет еще несколько недель, и повсюду, оживив сад яркими красками, распустятся цветы.
Все знатные дамы Манхэттена завидовали великолепному саду «Роузгейт». Нортропу доставляло необыкновенное удовольствие владеть тем, что было недоступно остальным. В этом смысле сад не составлял исключения: За существование великолепного розария Нортропу следовало бы благодарить собственную жену Анну, но это даже не приходило ему в голову. Он не проникался благодарностью, когда люди делали именно то, что он от них и ожидал. Кроме того, сегодня он ни за что не стал бы благодарить Анну. Он буквально дрожал от ярости. Она осмелилась бросить ему вызов – это непростительно.
Открылась дверь. Ему не нужно было даже оборачиваться, чтобы понять, что вошла Анна. Никто другой не отважился бы войти в его кабинет без стука. Даже она не сделала бы этого, если бы он сам не вызвал ее.
– Бриджит сказала, вы хотели меня видеть, Нортроп.
– Садитесь, Анна.
Он услышал, как она прошла через огромный кабинет и села на стул, стоящий напротив его стола. Нортроп ждал, минута проходила за минутой, но он и добивался того, чтобы с каждым ударом сердца она чувствовала все большее беспокойство.
Наконец он повернулся.
Анна была бледна и неуверенно наблюдала, как он подходит к своему столу. В сорок пять лет она все еще оставалась очень красивой. Волосы сохранили золотистый цвет, их совершенно не коснулась седина. По-прежнему гладкую кожу только у уголков глаз тронули легкие морщинки. Даже фигура Анны осталась такой же, как в молодости.
– Я сделала что-то не так, Нортроп? – с волнением спросила она.
– А почему вы так думаете, дорогая моя? Она еще больше побледнела, пытаясь что-нибудь припомнить.
Нортроп со злорадством наслаждался, наблюдая за смущением жены. За двадцать восемь лет супружеской жизни он неоднократно разыгрывал подобные сцены и всегда получал от них истинное удовольствие. Он женился на Анне из-за огромного приданого, которое ее отец дал за дочерью. Конечно же, общественное положение ее семьи было не ниже его собственного. Анна вышла за него замуж по любви. Ее единственное желание на протяжении всех лет брака – угодить ему.
Однако ей это очень редко удавалось.
Нортроп взял со стола сложенный несколько раз листочек бумаги. Он точно уловил момент, когда она узнала его. Потому что Анна сразу же опустила очи долу.
– Почему вы не сказали мне об этом, Анна? – проговорил он ласково, ничем не выдавая переполняющий его гнев.
– Я… Я собиралась, Нортроп, но…
– Но что? Какая такая причина побудила вас утаить это от меня? Ведь письмо написано почти год назад.
Анна ответила едва слышным шепотом:
– Оно адресовано мне, Нортроп. И в нем ничто не указывает на ее местопребывание. Я не думала…
– Вы никогда не думаете! – проревел он, опираясь пальцами о стол. – Никогда… За все двадцать восемь лет нашей жизни!
– Нортроп… – Ее светло-голубые глаза наполнились слезами, и она потянулась за письмом.
Он отдернул руку, в которой держал небольшой листок, и скомкал его.
– Идите прочь!
– Но…
– Я сказал – прочь!
Анна поднялась со стула и протянула к нему руку.
– Пожалуйста, могу я забрать мое письмо? – тихо спросила она.
В ответ он без слов швырнул скомканную бумажку в полыхающий камин.
Анна молча смотрела на огонь. Ее глаза блестели, а подбородок мелко дрожал. Она наблюдала за горящей бумагой до тех пор, пока бесценное письмо не превратилось в пепел, потом повернулась и, ничего не сказав, покинула кабинет мужа.
В тот момент, когда за ней закрылась дверь, Нортроп сел за стол.
«Пропади пропадом все женщины разом!»
Вандерхоф повернулся в кресле так, чтобы видеть камин. Он думал об Оливии, дочери, красота которой сулила приумножение богатства и власти, ради которых он трудился всю жизнь. О дочери, которая бросила ему вызов и предала его.
«Будь она проклята! Будь она тысячу раз проклята!»
Но он найдет ее… Семь лет он не прекращал поиски, нанимая лучших детективов, каких только позволяли купить его деньги. И охота не прекратится, пока он не вернет ее домой. Неважно, сколько времени это продлится и сколько будет ему стоить.
Он еще преподаст ей урок, накажет за неповиновение. Она либо покорится воле отца, либо лишится всего.
Нортроп Вандерхоф никогда не отказывался от задуманного. Никогда не сдавался. Никогда не признавал себя побежденным. И Оливии это прекрасно известно. Где бы она ни находилась, она знала, что ее отец все еще ее разыскивает. Понимала, что он ее ищет, и, конечно же, очень боялась его гнева.
Он усмехнулся и закурил сигару.
5
Опираясь на костыль, Ремингтон направился во двор. Прямо у дверей он вынужден был остановиться, чтобы перевести дыхание.
Его раздражало то, что он так быстро устает. Хотелось поскорее поправиться, уж очень угнетало вынужденное безделье. Часы и дни проходили друг за другом с удручающей монотонностью.
Положение усугублялось еще и тем, что Либби старательно избегала его в последние два дня. Она позволила ему самому обрабатывать раны, посылая с Сойером воду, мазь и бинты. Без ее коротеньких посещений стало совершенно нечем занять мысли, и он представлял себе, чем мог бы заниматься, если бы не лежал в этой комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36