Сейчас все это возвращалось к ней по крохам, и Тори ощутила нарастающее ликование.
Она пробудет здесь недолго, лишь до выздоровления отца, и затем вернется в Бостон к Питеру. Разлука, вероятно, пойдет на пользу им обоим: он поймет, как ему недостает Тори, а она сможет лично сообщить отцу о своем скором замужестве. Обручение произошло совсем недавно, она не успела написать о нем отцу; на самом деле именно его письмо, в котором он позвал Тори домой, ускорило признание Питера. Как отнесется отец к этой помолвке? Конечно, он не будет возражать: Питер был вполне подходящим женихом, даже дядя Симес согласился, что столь талантливый и известный проповедник — хорошая партия для Тори. Ее лишь немного беспокоило, что дядя Симес напомнил о некоторых незначительных моментах — в частности, о том, что преподобный Питер Гидеон отнюдь не богат, и если она выйдет за него замуж, ей придется привыкнуть к более скромному образу жизни. Зато тетя Кэтрин, похоже, обрадовалась этой новости сильнее мужа и сказала, что Виктория будет обворожительной невестой.
Дилижанс внезапно вздрогнул, тряхнув пассажирок; кучер произнес какое-то извинение за то, что угодил в яму, и указал хлыстом вперед. Тори замерла, у нее вдруг екнуло сердце. Перед ними среди сосен и пышных дубов раскинулась асиенда, за которой виднелся холм с виноградниками. Красная черепичная крыша поблескивала в лучах солнца, из-за побегов лозы с маленькими синими цветками ослепительно белела оштукатуренная стена. Буэна-Виста. Дом.
В этом дворике, насыщенном ароматами посаженных отцом гибискусов и бугенвиллей, Тори играла ребенком, изображая хозяйку, наливающую чай из английского фарфорового чайника любому гостю, готовому потратить время на маленький спектакль. В саду у дальней стены дома висели на толстой ветви дуба качели для Тори и Диего. Обычно их раскачивала тетя Бенита, иногда это делал отец, но только не мама. В тех редких случаях, когда мама выходила из своей комнаты, она не покидала пределов примыкавшего к саду патио.
Но полностью Тори почувствовала себя вернувшейся домой лишь тогда, когда дилижанс остановился перед асиендой и радостная тетя Бенита поприветствовала девушку, приглашая ее в дом. На широком лице тети Бениты появились слезы радости. Она с гордостью носила кружевную ирландскую шаль, присланную ей Тори, и заявляла, что никогда не получала более чудесного подарка. Возникла радостная суматоха, с Тори здоровались забытые ею люди, она знакомилась с новыми обитателями асиенды. После первого обмена воспоминаниями, когда возбуждение от приезда спало, тетя Бенита провела девушку в комнату отца.
Освещаемый солнечным светом, он полулежал в постели, откинувшись на большие подушки, прижатые к высокому резному изголовью. Ноги его были накрыты стеганым покрывалом. Улыбаясь, он протянул руки к Тори, и она бросилась к отцу, внезапно обрадовавшись своему приезду.
— Папа, — произнесла девушка, сдерживая неожиданные слезы, — я дома.
— Вижу, милая. — Он неловко похлопал дочь по спине, протянул руку, чтобы погладить Тори по голове, и нечаянно сдвинул модную шляпку, отчего волосы девушки рассыпались. — Боюсь, я помял твою шляпку, — пробормотал он.
Она села, стерла слезы со щеки и улыбнулась:
— Не важно.
Он почти не изменился, только немного постарел; на его лице появились складки и морщинки, которых раньше не было, но под густыми, рыжеватыми с проседью, бровями сверкали все те же ярко-синие глаза. Волосы отца оставались густыми, хотя кое-где уже пробивалась седина. Возраст давал о себе знать. Когда она видела отца последний раз, он был могучим и жизнерадостным. Сейчас перед ней лежал все тот же человек, которого она знала.
Вскоре им уже казалось, что они не расставались на эти годы; Тори улыбалась, слушая его ироничные реплики относительно «золотой лихорадки», которая выманила из Монтерея многих жителей, и политических событий, которые, похоже, мало что изменили.
— Здесь осталась прежняя коррупция, у властей не хватает средств на строительство дорог, однако чиновники исправно получают зарплату. — Он покачал головой. — Если бы у меня было больше сил, я бы выставил свою кандидатуру на выборах. Я бы принес больше пользы, чем те идиоты, которых сейчас выбрали, но ноги еще иногда подводят меня.
— Ты писал о ранении, но это было давно, два года назад. Почему у тебя снова возникли неприятности?
— По словам моего врача, сущего шарлатана, пуля сдвинулась с места. Меня ранили во время первого сражения той войны, и пуля осталась в теле, потому что я попал в полевой госпиталь с ограниченными медицинскими возможностями. Она застряла возле позвоночника. Я ношу пулю два года, и пока что мне везло.
— Во время сражения? Но в письме сообщалось, что тебя ранили на дуэли в Новом Орлеане? Папа, я не понимаю…
Лукаво улыбнувшись, он смущенно посмотрел на нее:
— Вероятно, я так написал. Не хотел тебя волновать. Но я решил заработать денег, заключив договор о поставках для армии — прежде я неплохо нажился на поставках кожи и говядины, — поэтому отправился из Нового Орлеана в Пойнт-Исабель. Сражение уже шло неподалеку от этого города, и я проявил излишнее любопытство. Пожелал увидеть бой. Мексиканцы обстреливали форт Браун чуть выше по реке. Я поступил легкомысленно и… очнулся в канаве — меня сочли мертвым.
Тори вздрогнула.
— Папа, ты должен был сказать мне правду. Все это время я думала, что ты лишь слегка пострадал на какой-то дурацкой дуэли. Я не знала…
Тори замолчала, вновь испытав чувство вины из-за своего нежелания ехать домой. Иногда она бывает такой эгоистичной. Син, вероятно, прав. Он всегда шутливо поддразнивал ее, говорил, что она может быть самой очаровательной девушкой на свете, пока все идет так, как ей хочется, но только Господь способен спасти того, кто перейдет ей дорогу. Неужели она действительно эгоистка? В конце концов, она все-таки приехала домой, хотя очень хотела остаться в Бостоне с Питером.
Улыбнувшись, Патрик сказал:
— Все в порядке, дорогая. Я почти всегда чувствую себя хорошо. И рад твоему возвращению в наш дом. Я скучал по тебе. И твой брат тоже. Диего уехал с вашим дядей, доном Себастьяном, в Лос-Анджелес, но они должны вернуться через одну-две недели. Из-за «золотой лихорадки» все пароходы переполнены, поэтому мы не знали точно, когда ты приедешь. Нам следует уладить важные дела. Старые друзья хотят возобновить знакомство с тобой, так что скоро ты почувствуешь себя здесь превосходно. После возвращения Диего тебя ждет замечательный сюрприз, приготовленный мной. Уверен ты очень обрадуешься.
— Сюрприз? Скажи мне сейчас. Я обожаю сюрпризы.
— Всему свое время. — Отец усмехнулся и замолчал, хотя она сделала вид, будто дуется. — Ты рада, что вернулась домой, Виктория? — Он протянул руку, чтобы сжать кисть дочери.
Она испугалась, почувствовав, какими холодными были его пальцы.
— Конечно, папа. Я с нетерпением жду встреч со старыми друзьями. Мы так давно не виделись.
Появившийся в дверях Рамон, слуга Патрика, напомнил, что дону Патрисио необходим отдых. Склонившись над отцом, Тори поцеловала его и пообещала скоро вернуться.
— Мы еще поговорим. Я не хочу утомлять тебя в первый день моего возвращения.
Она направилась в свою комнату, где спала в детстве; Колетт уже разобрала ее вещи. Появившаяся в дверном проеме тетя Бенита сообщила, что мать Тори сейчас отдыхает, но собирается выйти к обеду.
— В последнее время она стала вставать чуть чаще, — сообщила тетя Бенита, — но по-прежнему весьма слаба и нуждается в отдыхе.
Это известие не стало для Тори сюрпризом, хотя девушка ощутила смутную печаль. Мама оставалась призраком, чем-то почти не существующим. Иногда Тори спрашивала себя: испытывала ли мать такую же радость перед вступлением в брак? Охватывало ли ее ликование, страстное предвкушение, когда ей улыбался возлюбленный? Любила ли она когда-то… или равнодушие и отчужденность постепенно привели к нынешним отношениям родителей? Спросить об этом было некого — тетя Бенита не стала бы отвечать на такие вопросы, а задать их отцу Тори не смела. С мамой Тори никогда не вела откровенные беседы. Мамин брат, дон Себастьян, был не тем человеком, которому можно задавать такие вопросы. Дедушка Тори, алькальд, уже умер, а состарившаяся бабушка была прикована к постели.
Как отнесется отец к тому, что его единственная дочь, выйдя замуж, будет жить так далеко от дома? Прежде Тори не позволяла себе думать об этом. Он рассчитывал, что однажды она вернется в Монтерей и останется здесь, будет жить с мужем и детьми в асиенде — Тори знала об этом желании отца, хотя он никогда не высказывал его вслух.
Как он отреагирует на ее сообщение о Питере? Она посмотрела на кольцо Питера и медленно сняла его с пальца. Она сможет поговорить с папой позже, когда он окрепнет. Пока что она положит кольцо в резную китайскую шкатулку, подаренную отцом, когда Тори исполнилось восемь лет. Ларец состоял из нескольких раскрашенных ярким лаком ящичков и потайных пружин. Это было надежное хранилище для кольца; ей не придется отвечать на вопросы. Она скажет ему, когда придет время.
Глава 5
Обед проходил в тишине; отец, сидевший на одном конце длинного темного испанского стола, пил слишком много вина — прежде Тори не замечала за ним такого, — а удивившая всех своим появлением мама — безмолвный призрак без тени улыбки на лице, едва освещенный свечами в высоком раскидистом канделябре, — занимала место напротив мужа. Вероятно, улыбка сделала бы ее красивой — на миниатюрах, где она была изображена молодой, ее смеющиеся глаза излучали жизнелюбие, — но сейчас Палома Монтойя-Райен сохраняла серьезный вид. Печальные карие глаза смотрели на супруга и дочь с безучастным вежливым вниманием, словно эта женщина собиралась отправиться куда-то, но воспитание не позволяло ей исчезнуть внезапно. На любой вопрос Палома отвечала тихо и кратко. Тори спрашивала себя: сознавала ли мама, что ее единственная дочь долго отсутствовала? Каждый раз, подумав об этом, Тори испытывала чувство одиночества.
Девушка пыталась поддерживать беседу, но это было слишком трудной задачей; к окончанию обеда у нее разболелась голова, и она принесла извинения по поводу того, что не останется в гостиной дожидаться гостя. Несомненно, это будет очередной скучный деловой партнер, решила Тори и сослалась на усталость после путешествия.
— Конечно, — отец еле заметно улыбнулся, — я не подумал. Ты, верно, совсем без сил после дальней дороги. Ты еще успеешь взять на себя обязанности хозяйки. — Он посмотрел на Палому, которая поднялась со стула и уже покидала комнату безмолвной тенью, безразличной ко всему происходящему вокруг нее, и его взгляд стал более жестким. — Буэна-Висте требуется настоящая хозяйка.
Тори обеспокоено прикусила губу, бросив взгляд на опустевший стул матери.
— Если хочешь, папа, я останусь. Право, я не настолько устала.
— Нет-нет. Эта встреча не требует соблюдения формальностей. Речь пойдет о деле, и мой гость вряд ли тебя заинтересует. — Он чуть улыбнулся, загадочно сверкнув глазами. — Я надеюсь продать ему участок в горах.
— Голый холм, на котором не прокормиться и козлу, не говоря уж о корове? — Тори скривила губы. — Думаешь, он его купит?
— Полагаю, да, если представить товар как надо. А теперь иди, не забивай свою голову такими проблемами в первый день после возвращения.
Тори с радостью удалилась в свою комнату, и тетя Бенита принесла ей успокаивающий напиток.
— Это поможет тебе заснуть, nina. — Пожилая женщина озабоченно улыбнулась.
— Спасибо. Пожалуйста, оставь это на столе, я выпью чуть позже.
Она указала рукой на массивный резной стол из розового дерева, стоявший у изножья кровати. В настенных канделябрах горели свечи, лунный свет проникал в комнату через открытые двери, выходившие в патио. Прохладный ветерок, проникая в дом, шевелил шторы. Тетя Бенита суетливо походила по комнате, дала Колетт несколько указаний, нахмурилась, заметив надменный взгляд служанки, и ушла, пожелав Тори спокойной ночи.
— Спокойной ночи. — Тори заставила себя улыбнуться, испытывая легкое чувство вины.
Колетт расстегнула ей платье, помогла надеть шелковый пеньюар, присланный из Нового Орлеана. Сидя перед туалетным столиком, Тори смотрела на свое отражение, пока Колетт расчесывала ей волосы. Лицо девушки тонуло в полутьме и казалось бледным в обрамлении каскада темных волос. Тори напоминала сейчас бесплотное привидение. Возможно, те две старые бостонские мегеры были правы: с высокими скулами, пухлыми губами и нимбом из непокорных, выгоревших на солнце волос, отказывавшихся подчиняться гребню, она действительно похожа на цыганку. При тусклом освещении ее глаза казались почти черными, уголки рта слегка подрагивали, хотя усталость была тут ни при чем.
Как глупо было думать, что за время ее отсутствия здесь все изменилось. Все существенное осталось прежним. То, что должно было измениться…
Когда служанка начала заплетать косу, Тори остановила ее:
— Сегодня ты мне больше не нужна, Колетт. Ты свободна до утра. Делай что хочешь.
— Oui, merci, maotresse.
Колетт слегка удивилась, но пожала плечами с галльской невозмутимостью и покинула комнату, забрав со стула свою накидку. Одинокая, охваченная беспокойством Тори вышла в патио. Тонкие серебристые снопы лунного света падали сквозь ветви деревьев на гладкие отшлифованные камни, блестевшие возле босых ног девушки. Шелковый пеньюар колыхался вокруг ее бедер, лаская и холодя кожу. Все замерло, погрузилось в безмолвие. Вдали залаяла собака, кто-то засмеялся, ударил по струнам гитары. Похоже, это были слуги, жившие в маленьких домиках. Покончив с делами, они собирались вокруг костра, играли на музыкальных инструментах и танцевали — не те изысканные испанские танцы, которым обучал Тори преподаватель, а крестьянские, живые и зажигательные.
Она вспомнила, как выскальзывала ребенком из своей комнаты, спускалась вниз, чтобы послушать музыку; ей хотелось стать частью этой компании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49