Первой их заботой стал набор двухсот самых смелых и самых диких шотландцев; потом они, назначив им место встречи на берегу моря в графстве Файф, куда те должны были пробираться маленькими группами, чтобы не вызывать подозрений, поплыли ночью вдоль берега на судне, нагруженном мукой, овсом и соломой, и с помощью шлюпки свозили на борт по десятку солдат; когда все воины погрузились на судно, им предстояло дальше плыть на веслах, потому что погода была безветренная, и шли они так быстро, что скоро высадились в трех льё от Эдинбурга. Здесь шотландцы разбились на два отряда, а Уильям Дуглас, Саймон Фрэзер и сэр Александр Рамсей, оставив при себе дюжину самых отчаянных храбрецов, остальных войнов отправили другой дорогой, нежели та, по которой они должны были следовать сами, засесть в засаду в старом, заброшенном аббатстве, расположенном у подножия горы и находящемся так близко от замка, что там можно было слышать условный сигнал и тотчас броситься на помощь соратникам; потом они, как и дюжина их горцев, облачились в изодранные плащи и старые шляпы, дабы походить на бедных торговцев, навьючили на дюжину лошадей мешки с мукой, овсом и соломой и, спрятав под плащами оружие, начали на рассвете взбираться на скалу, такую крутую, что если бы лошади, как и люди, не привыкли лазить по горам, то не смогли бы на ней удержаться. Преодолев множество трудностей, они наконец дошли до середины склона. Добравшись до этого места, Уильям Дуглас и Саймон Фрэзер отделились от каравана, оставив его под началом сэра Александра Рамсея, и двинулись дальше; поднимались они быстро и скоро подошли к опускной решетке замка. Поскольку путь им преградил часовой, они попросили вызвать привратника, и тот вскоре явился; они представились ему торговцами, которые, узнав, что у гарнизона замка на исходе съестные припасы и фураж, осмелились из-за своей преданности Балиолу, а также желания заработать, пробраться через места, где орудуют банды шотландских разбойников, и добрались сюда с дюжиной лошадей, груженных мукой, овсом и соломой, намереваясь дешево их продать. В то же время они подвели привратника к каменному парапету скалы и показали ему маленькую группу (та ждала сигнала, чтобы продолжить подъем).
Привратник ответил, что гарнизон охотно купит припасы, в которых действительно ощущается острая нужда, но сейчас еще слишком рано, чтобы он посмел разбудить коменданта или управляющего замка; однако, ожидая, пока они проснутся, он откроет первые ворота, если их спутники желают подняться в замок. Только этого и надо было Уильяму Дугласу и Саймону Фрэзеру: они тут же подали знак своим людям подняться в замок, и маленький отряд двинулся в путь с таким невинным видом, что его просто было невозможно ни в чем заподозрить. Когда отряд взобрался на площадку, привратник сам вышел ему навстречу и впустил за первую ограду; потом он, открыв ворота, сказал мнимым торговцам, что они могут на всякий случай сгрузить свой товар, ибо возможно, что он будет куплен у них до последнего мешка, особенно по той цене, какую они назначили; горцы не заставили дважды себя упрашивать и, побросав мешки прямо на пороге, убедились, что ворота уже нельзя будет закрыть; потом один из них подошел к привратнику, державшему в руке связку ключей, и нанес ему такой молниеносный и глубокий удар кинжалом, что тот рухнул, даже не вскрикнув. Горцы сбросили свои изодранные плащи; Саймон подобрал ключи, а Уильям Дуглас, поднеся ко рту рог, трижды громко и протяжно протрубил.
Это был условный сигнал: как только шотландцы, укрывавшиеся в старом аббатстве, заслышали звук этого столь хорошо им знакомого рога, они выскочили из засады, взбираясь вверх по скалам с быстротой ланей и серн, водившихся в здешних горах. Часовой, которого сильно встревожил звук рога, все понял и, увидев, что по склону быстро карабкаются люди, изо всех сил закричал:
— Нас предали! Измена! Вставайте, сеньоры! Вставайте! Выходите и готовьтесь к бою!
Услышав эти крики, владелец замка и все, кто в нем находился, проснулись и, схватив оказавшееся под рукой оружие, прибежали к воротам, чтобы закрыть их, но в них уже стоял Уильям Дуглас с товарищами; часовой тоже хотел подбежать к воротам и запереть их, но ключи были у Саймона Фрэзера. В эту минуту подоспели шотландцы из аббатства, и тогда обитателям замка пришлось защищать другие ворота, а не отбивать уже захваченные.
В узком дворе, где все они толпились и неминуемо должна была погибнуть одна из сторон, совершались дивные воинские подвиги, ибо нападавшие столкнулись с отважным рыцарем по имени мессир Готье де Лимузен, оборонявшим каждые ворота с яростью льва; наконец, когда он остался один со своими шестью оруженосцами, ему все-таки пришлось сдаться. Генералы короля Давида поставили на его место храброго шотландского оруженосца, которого звали Саймон Вирджи, и, оставив ему в качестве гарнизона отряд, захвативший замок, занялись другими военными операциями.
Хотя Эдуард и покинул Фландрию, он вовсе не отказался от войны против Филиппа де Валуа и от исполнения данного им обета разбить свой лагерь ввиду колоколен аббатства Сен-Дени; но, как мы убедились, положение Англии, очутившейся между норманнскими пиратами и шотландскими мародерами, было достаточно тяжелым, и король собственной персоной поспешил вернуться, чтобы вновь придать стране немного веры в себя и мужества. Эдуард никак не мог решить, какому из врагов — сухопутному или морскому — прежде всего дать отпор, когда узнал об успехе рискованной затеи, так дерзко осуществленной Уильямом Дугласом. После этого он перестал колебаться и решил в первую очередь позаботиться о границах с Шотландией, где пожелал усилить гарнизоны; пробыв в Лондоне не больше двух недель и отдав распоряжения, чтобы по возвращении флот был готов к отплытию, он выехал в Эплби и Карлайл, объехал все — от Брэмптона до Ньюкасла — пограничные области королевства; взяв с собой их правителя Джона Невила, он доехал до Берика, где находился Эдуард Балиол, и, задержавшись в городе на несколько дней, обсудил с ним интересы обоих королевств; оттуда он поднялся вверх по правому берегу реки Твид до Норхэма, оставил там свиту, потом, взяв в спутники одного Джона Невила, полдня продолжал ехать верхом и с наступлением сумерек постучался в ворота замка Уорк.
Именно в этот замок Алике Грэнфтон, освободив графа Солсбери от данного им обета, приехала, чтобы исполнить свой обет. С тех пор как муж ее покинул, она жила затворницей, мужественно оставаясь в замке, который в любую минуту мог подвергнуться набегу шотландцев. Правда, замок был хорошо укреплен, имел сильный гарнизон и тщательно охранялся Уильямом Монтегю.
Поэтому он, хотя и был еще озабочен захватом Эдинбургского замка, едва узнав о том, что два английских рыцаря просят приютить их на ночь в замке, сам пожелал принять и расспросить их; он спустился к потайной двери, где Джон Невил поднял забрало шлема, и Уильям узнал в нем правителя Нортумберленда. Находившегося с ним рыцаря Джон Невил представил как посланца от короля Эдуарда, вместе с ним объезжающего провинцию, чтобы убедиться, все ли сделано на случай нападения шотландцев. Уильям Монтегю тотчас принял рыцарей с почтением, какое надлежало оказывать их званию, проведя в комнату для знатных гостей, и, поскольку они попросили разрешения изъявить почтение графине, оставил их, чтобы пойти сообщить ей об этом.
Как только он ушел, Эдуард снял шлем: впрочем, его стремление не поднимать забрала, наверное, было чрезмерной предосторожностью. За два года, что король не появлялся в этом краю Англии, у него отрасли борода, усы и длинные волосы; сей новый признак красоты, который, кстати, был принят почти всеми сеньорами той эпохи, так сильно изменил его лицо, что теперь узнать Эдуарда могли лишь очень близкие ему люди. Впрочем, он приехал сюда без определенного намерения; его влекла лишь старая любовь к прекрасной Алике — долгое отсутствие и войны приглушили это желание, но не изгнали из его сердца, — что пробудилась во всей своей первозданной силе в ту минуту, когда он оказался по соседству с замком, где она жила. Поэтому он, больше стремясь скрыть свое волнение, нежели лицо, сел в той части зала, куда едва достигал свет; когда же вошел Уильям Монтегю, король то ли случайно, то ли с умыслом оказался в такой темноте, что узнать его было невозможно, даже если бы его внешность не изменилась. Джон Невил, не имеющий никакого повода прятаться и не знающий о том, что творится в душе короля, облокотившись на каминную доску, с удовольствием вкушал медовый напиток из большого кубка.
— Ну что, — обратился он к Уильяму Монтегю, продолжая маленькими глотками прихлебывать мед из кубка, — какие новости вы нам несете, мой юный сеньор? Дарует ли нам графиня Солсбери милость, которую мы у нее испрашиваем и на которую никто не имеет более прав, нежели мы, преданные поклонники ее красоты?
— Графиня благодарит вас, мессир, за вашу учтивость, — сухо ответил молодой человек, — но она удалилась к себе тотчас же, как получила сегодня роковое письмо, и ее великое горе, как она надеется, послужит извинением перед вами, а вы соблаговолите считать меня ее представителем.
— Но можем ли мы узнать причину ее горестей, чтобы если и не утешить ее, то хотя бы разделить их с нею? — спросил Эдуард. — И какая же столь страшная новость содержалась в письме, полученном ею?
При звуках этого голоса Уильям вздрогнул и невольно сделал шаг в сторону Эдуарда, но сразу остановился, устремив на него глаза так, словно его взгляды были способны пронзить тьму, но промолчал. Король повторил вопрос.
— В этом письме сообщалось, что граф Солсбери попал в плен к французам, — изменившимся голосом ответил наконец Уильям, — и сейчас графиня не знает, жив он или погиб.
— Но где и каким образом он был взят в плен? — воскликнул Эдуард, встав с кресла и придав вопросу всю силу приказа.
— Под Лиллем, ваша светлость, — ответил Уильям, обращаясь к Эдуарду по титулу, который давали тогда равным образом графам, герцогам и королям. — Он был захвачен в тот момент, когда вместе с графом Суффолком, выполняя данное ими обещание, спешил на помощь Якобу ван Артевелде, ждавшему их близ Турне, в проходе, называемом Железный мост.
— Но имело ли его пленение какие-либо другие последствия? — с тревогой спросил Эдуард.
— Его следствием стало лишь то, ваша светлость, что король Эдуард потерял одного из самых храбрых и преданных рыцарей, — хладнокровно ответил Уильям.
— Да, да, мой юный сеньор, вы правы и рассуждаете здраво, — сказал Эдуард, снова усаживаясь в кресло. — Король будет сильно разгневан, когда узнает эту новость. Но ведь в письме сказано, что граф попал в плен, а не погиб, не так ли? Ну что ж! Это горе поправимое, и я уверен, что король Эдуард соизволит принести любую жертву, чтобы выкупить столь благородного рыцаря.
— Поэтому графиня завтра же пошлет к графу гонца, ваша светлость; ведь она может рассчитывать на благосклонность и честность короля, за что вы сейчас ручаетесь.
— Ей ни к чему брать на себя этот труд, — возразил Эдуард, — я берусь сам передать это послание.
— Но кто же вы, мессир? — спросил Уильям. — Ведь я должен назвать моей благородной тетушке имя того человека, кому она будет признательна за сие великое одолжение.
— Вам мое имя ничего не скажет, — возразил Эдуард. — Но его светлость Джон Невил, заслуживающий полного доверия как правитель провинции, может поручиться за меня.
— Хорошо, ваша светлость, — ответил Уильям. — Я пойду узнаю, что будет угодно графине; она сейчас молится в часовне.
— Не могли бы вы, в ожидании ответа графини, прислать нам гонца, что привез письмо? Мы, его светлость Невил и я, очень хотим знать новости из Фландрии, а поскольку гонец здесь, он нам их и расскажет.
Уильям в знак согласия поклонился и вышел; через десять минут вошел гонец: это был оруженосец графа. Он действительно в этот день прибыл из Фландрии и участвовал в стычке, когда попали в плен Солсбери и Суффолк.
Отъезд Эдуарда в Англию и возвращение Филиппа де Валуа в Париж не прервали военных действий: графы Суффолк, Солсбери, Нортгемптон и мессир Готье де Мони остались, как мы уже сказали, вести войну в городах Фландрии, тогда как сир Годмар Дюфе в Турне, сир де Боже в Мортане, сенешаль Каркассона в городе Сент-Аман, мессир Эмери де Пуатье в Дуэ, мессир Лё Галуа де ла Бом, сир Девилье, маршал де Мирепуа и сир Морзе из города Кам-бре ежедневно совершали новые вылазки, надеясь встретить английские отряды, вступить с ними в бой и отличиться воинскими подвигами. И вот однажды, с позволения короля Франции, который не мог простить своему племяннику, что тот оказал помощь врагу, гарнизоны различных городов графства Камбре объединились (каждый из них поставил свою часть солдат), собрав шесть сотен латников; потом, когда в сумерках они выступили в поход, к ним присоединились отряды из Като-Камбре и Момезона, и все вместе они направились к Аспру, большому, окруженному глубокими рвами городу, который, хотя и был обнесен крепостными стенами, не имел прочных ворот. Кстати, поскольку Геннегау и Франция не находились в состоянии войны, а граф Вильгельм, напротив, слыл человеком, вновь снискавшим благосклонность своего дяди, жители его ничего не подозревали и ни о чем не тревожились, так что французы, проникнув в город, застали их мирно сидящими в своих комнатах, домах и дворцах; в руках нападавших оказалось все — золото и деньги, сукна и драгоценности; своей удачи они не упустили и, все разграбив, сожгли город дотла, так что ничего в нем не осталось, кроме стен; после этого они, погрузив на повозки и лошадей награбленную добычу, вернулись в Камбре.
Поскольку это событие произошло в девять часов вечера, то курьер, выехавший из города в ту минуту, когда в него вступили французы, во весь опор понесся в Валансьен и прискакал туда в полночь, чтобы сообщить сию новость графу Вильгельму, который мирно почивал во дворце Ласаль, не подозревая, что его город разграбили и сожгли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39