А между тем, когда он наклонился над Габриэлью, чтоб обрызгать ее лицо водою, руки его дрожали, и сердце билось так, что готово было разорваться; в первый раз он терял хладнокровие, и душа его проникалась глубоким, нежным состраданием к этой гордой пылкой женщине. Сраженная ревностью, она окончательно выдала тайну своей любви и предоставила себя его власти.Обморок Габриэли был непродолжителен. Минуту спустя она открыла глаза, но, встретив тревожный взгляд молодого человека, прочитав в этом взгляде сожаление и сострадание, ясно показывающие, что он все понял, она вздрогнула, как от прикосновения раскаленного железа; глухой вздох, подобный стону, вырвался из ее груди. Ей казалось, что она умрет под тяжестью такого унижения. До сих пор, несмотря на пожирающую страсть, она владела собой; Готфрид мог только разве подозревать ее чувства. Теперь же она выдала себя и именно в ту минуту, когда был нанесен смертельный удар ее самолюбию, когда он доказал, что любит другую.Оттолкнув стакан, поднесенный ей ее врагом, свидетелем ее нравственного поражения, Габриэль закрыла лицо руками.— Ради Бога, графиня, придите в себя и постарайтесь успокоиться, — прошептал он, но не получая ответа, осторожно отвел ее руки и, сжимая их, сказал:— Из сожаления ко мне, если вы сохранили хоть тень доброго ко мне расположения, уйдите из комнаты, позвольте мне отвести вас в сад; подумайте, какие поднимутся сплетни, если кто-нибудь из слуг случайно войдет сюда. Свежий воздух возвратит вам силы.Принудив ее встать, он взял ее под руку и увел в сад, но только тогда вздохнул свободно, когда они, не встретив никого, достигли густой тенистой аллеи. Габриэль, бледная и безмолвная, дала себя увести. Сраженная, пожираемая стыдом и ревностью, она не старалась даже скрывать свои страдания. Буря, охватившая ее страстную душу, лишила ее в эту минуту всякой власти над собой.Веренфельс посадил графиню на скамью и хотел уйти, чтобы дать ей свободно придти в себя после нравственного потрясения; но едва он сделал несколько шагов, как вдруг услышал свое имя, произнесенное глухим голосом, и мгновенно остановился, как прикованный к месту. Преодолев свое волнение, он вернулся к Габриэли. Она позвала его, увлекшись порывом ревности, и ее выразительные глаза отражали хаос чувств. Взяв ее руки, Готфрид прижал их к губам.— Простите мне тяжелые минуты, которые я невольно доставил вам, — прошептал он с волнением. — Для вас, для вашего мужа и для меня самого забудем этот злосчастный день.Он повернулся и пошел к себе окольной дорогой. Трудно было бы описать состояние его души. Что не могли сделать ни красота, ни кокетство, ни сознание, что он любим, то сделало чувство сострадания, охватившее его сердце. Переходы от утонченного кокетства к презрительному пренебрежению, к каким прибегала Габриэль, не действовали на него, а ее преступная игра с Арно и с доном Районом возмущала его и делала неуязвимым. Но теперь все было иначе. Гордая сирена обратилась в женщину, которая, будучи поражена в самое сердце, выдала свою слабость и потерпела жестокое унижение. Готфрид почувствовал себя обезоруженным. При воспоминании, каким страданием, какой страстью прозвучал ее голос, когда она произнесла его имя, сердце его сильно забилось и густая краска выступила на лице. Бедный Веренфельс, враждебность, до сего ограждавшая его от искушения, исчезла, и с силой, которую он и не подозревал, губительный яд наполнял его честное сердце.В щемящем волнении он ходил по комнате, спрашивая себя, чем кончится эта несчастная компликация.Он рассчитывал супружеством рассечь гордиев узел, но убедился, что только запутался еще более. Он обратился мысленно к Жизели, но образ его простодушной невесты с русой головкой померк, затмился блеском демонической красоты обольстительной женщины с черными, как смоль, кудрями и пламенным взором.Приход Танкреда и необходимость отвечать на вопросы мальчика и следить за его уроками восстановили равновесие в душе Готфрида. И когда лакей вошел доложить, что чай подан, Веренфельс уже чувствовал, что к нему вполне возвратилась его обычная холодная сдержанность.Все общество было в сборе, когда маленький граф и его воспитатель вошли в зал. Бросив взгляд на Габриэль, Готфрид убедился, до какой степени женщины способны притворяться. Графиня переменила свой туалет, и, кроме легкой бледности, ничто не напоминало нервного кризиса, через который она прошла. Она сидела на диване возле молодой баронессы Вейдерс. Арно, Гвидо Серрати и молодой барон разговаривали с дамами, меж тем как граф и адмирал ходили по комнате, толкуя о политике.Без малейшего смущения графиня представила гостям сына и Веренфельса, затем стала продолжать разговор с обычным оживлением и вскоре сделалась притягательным центром для всего мужского общества, не исключая даже и новобрачного. Никогда она не была так обольстительна и так беспечно весела. Маска была так искусна, что Готфрид спрашивал себя, не победила ли гордость любовь в изменчивом сердце этой тщеславной женщины, привыкшей к поклонению.На следующий день все обитатели замка собрались за завтраком и разговор шел о фамильной Арно-бургской галерее, приводившей в восторг молодого итальянца, когда вошел Веренфельс, несколько запоздавший. Как только он сел возле Арно, последний сказал ему с улыбкой, пожимая его руку:— Извините, что до сих пор я не поздравил вас, но отец только сегодня сообщил мне, что вы помолвлены. Желаю вам полного счастья. Но я никогда бы не думал, что такая наивная девочка может победить ваше сердце.— Отчего же? Разве она вам не нравится? — спросил Готфрид, чувствуя сильную неловкость. Он один заметил, что Габриэль слегка побледнела и что ложка зазвенела в ее руке от нервной дрожи.— О нет! Напротив, — отвечал Арно, смеясь. — Мадемуазель Жизель прелестная девушка, настоящий тип Гетевской Маргариты, с русыми косами и ясным взглядом голубых глаз. И я поздравляю ее с Фаустом, которого она приобрела. Только не знаю, почему-то я думал, что Фауст-Готфрид имеет слабость к более строгой и более классической красоте, вроде вашей первой жены.При имени Жизель Гвидо Серрати с живостью спросил, обращаясь к Арно:— Не та ли прелестная девушка, которую мы видели у судьи, невеста месье Веренфельса?— Да, она. Можно позавидовать такой победе нашего друга, — сказал веселым тоном граф Вилибальд. — Но по какому случаю вы попали вчера к судье?— Мне надо было, — отвечал Арно, — попросить его устроить одно спешное дело, и мы зашли к нему по дороге. А пока я говорил с месье Линднером, мадемуазель Жизель так обворожила Серрати, что потом всю дорогу он только о ней и говорил. Примите это к сведению, Готфрид, — заключил он, смеясь.Веренфельс покраснел. Ему было невыносимо слушать этот разговор о красоте его невесты в присутствии графини, для которой каждое слово, каждая похвала была ножом в сердце. Никто не подозревал, какая драма разыгрывалась втайне. Оба графа подтрунили над смущением Готфрида, а итальянец теперь прямо обратился к нему:— Не разрешите ли вы мне милость, о которой я хотел попросить мадемуазель Жизель? Дело вот в чем. Мне заказали для Миланской церкви престольный образ Благовещения. Но я напрасно искал оригинал, который осуществлял бы тип Мадонны, как я его воображаю. В мадемуазель Жизель я нашел воплощение моего идеала. Такое божественное лицо я видел только на картинах фра-Анжелико. И вы окажете мне огромную услугу, позволив сделать ее портрет, или по крайней мере набросок ее головки.Как ни было это неприятно Готфриду, он не мог отказаться, чтоб не иметь вида ревнивца, особенно в присутствии графини. И без того ее возрастающая бледность вызывала в нем сильную тревогу, и он поспешил согласиться.Разговор принял новое направление, толковали о заказанной картине, и Гвидо, ободренный благорасположением, которое ему оказывали, сказал, что счел бы свою работу вполне удавшейся, если бы при такой идеальной мадонне моделью для архангела ему \могла служить головка Танкреда.Эта просьба была благосклонно принята. Граф дал свое согласие, и даже Габриэль просветлела на минуту. Мысль увидеть свой кумир, это верное отражение ее самой, изображающим небесного посланника, была ей, видимо, приятна. Но это чувство удовольствия длилось „ не долго, так как результат этого разговора потребовал от нее новых усилий над собой.Оба графа со свойственным им великодушием предложили молодому живописцу тотчас начать эскиз его заказанной картины, чтоб он мог без затруднения окончить ее по возвращении из Рекенштейна. Желая дать Серрати возможность, рисуя портреты, работать и над картиной в промежутках между сеансами, ему предложили провести не два месяца, а все лето в замке. Гвидо с радостью и благодарностью принял предложение. Первые сеансы должны были происходить в Арнобурге, где была готовая мастерская. И молодой граф просил, чтобы всякий раз при этом семейство приезжало к нему на целый день.— Но это значит злоупотреблять вашим гостеприимством, Арно, — заметила графиня.— Что вы говорите, Габриэль! Я, напротив, злоупотребляю вашим снисхождением из эгоистического чувства. Находясь в вашем обществе, я буду в самом благоприятном настроении для позирования, благодаря чему портрет мой выйдет лучше. Кстати об этом, так как Танкред и мадонна должны будут тоже начать послезавтра служить моделью, то не согласитесь ли вы, дорогая Габриэль, заехал к мадемуазель Жизель?— О, конечно, с удовольствием, — отвечала графиня глухим голосом, опуская глаза.Неловкость положения и тайное беспокойство Готфрида усиливалось с минуты на минуту. Роковое стечение обстоятельств вынуждало графиню видеть Жизель, выносить присутствие невесты человека, которого она любила. Готфрид понимал, какой это может поднять ад в пылкой, тиранической, страстной душе этой женщины. Он старался приискать какую-нибудь возможность помешать сеансам, выдумать какой-нибудь предлог, чтобы удалить Жизель и не возбуждать ее появлением все дурные страсти Габриэль. Но напрасно он ломал себе голову, никакая спасительная мысль не приходила ему на ум, и со стесненным сердцем он должен был покориться неизбежности.На следующий день Готфрид, в сопровождении Серрати, отправился к судье. Художник хотел сам просить молодую девушку служить ему моделью. Жизель покраснела и заметно смутилась от такой неожиданной просьбы.— Я недостойна изображать Пресвятую Матерь Божию, но если Готфрид позволяет и я могу быть вам полезна, то я согласна, — сказала она, подняв на жениха свои чудные синие глаза.— Месье Веренфельс уже дал свое разрешение, — сказал радостно Серрати.— Но только я не могу служить вам моделью ни в одном из моих платьев, — заметила молодая девушка.— И это затруднение устранено. Мадам де Рекенштейн сказала мне сегодня утром, что она велит своей горничной сшить простую белую шерстяную тунику и вуаль, который мне необходим. И вам, мадемуазель Жизель, останется только быть готовой завтра к одиннадцати часам; графиня заедет за вами, чтобы вместе отправиться в Арнобург.Когда на следующий день граф с обоими сыновьями, его жена и Серрати вышли на крыльцо, их ожидали два экипажа.— Папа, — сказал весело Арно, — я полагаю, что великодушие требует не разлучать Танкреда с наставником и Веренфельса с невестой; так оставим для них коляску, а ты и Серрати сядьте в кабриолет, которым я сам буду править. Мы приедем в Арнобург раньше Габриэли, так как она должна сделать маленький крюк, и успеем встретить дам.Без всякого возражения Габриэль села с Танкре-дом, который, сияя удовольствием, болтал без умолку, и минут через десять щегольской экипаж остановился у дома судьи. Готфрид был уже там. Бледная, собрав все силы, чтобы не выдать своей слабости, Габриэль сидела прислоняясь к подушкам, но ее огненный взгляд был прикован к дверям, откуда должна была появиться молодая чета. Ей не пришлось долго ждать; почти тотчас на крыльцо вышла мадам Линднер и за ней невеста со своим женихом. Жизель была в белом кисейном платье и в соломенной шляпе с незабудками; но этот простой туалет дивно шел к ее чистой девственной красоте. В глазах графини потемнело; она не думала, что молодая девушка так пленительно хороша, и тотчас перевела свой взор на Готфрида, жадно ища на его лице выражения чувств, которые внушала ему его избранница, желая видеть, горит ли огонь любви в его спокойных строгих глазах.Бесстрастный, как всегда, Готфрид подошел и, почтительно кланяясь, сказал:— Позвольте, графиня, представить вам мою невесту Жизель Линднер и просить вас не отказать ей в таком же добром расположении, каким я всегда имел честь пользоваться в вашем доме.— Поздравляю вас, мадемуазель Жизель, и прошу верить моим наилучшим к вам чувствам, — ответила Габриэль глухим голосом, подавляя свое волнение.Смущенная и пораженная гордой, ослепительной красотой молодой женщины, Жизель сделала глубокий реверанс и, наклоняясь, почтительно поцеловала руку в перчатке, протянутую ей.Лицо Готфрида вспыхнуло. Это проявление почтительности его будущей жены не понравилось ему, оскорбило его гордость. Причем сравнение, сделанное между этими двумя женщинами, на этот раз не было в пользу Жизели.Графиня с живостью отдернула руку и предложила молодой девушке сесть возле нее; и между тем как Готфрид с Танкредом усаживались на передней скамейке, она сказала несколько любезных слов мадам Линднер.Едва экипаж тронулся с места, мальчик наклонился к Жизели, притянул ее к себе и, крепко целуя, воскликнул:— Боже мой! Как я рад, что месье Веренфельс женится на вас. Вы такая добрая, не позволите ему быть строгим ко мне, упросите его дать мне каникулы. Маме и Арно он отказывает, но вам не посмеет отказать.Жизель, смеясь, отвечала ему, и тягостное молчание нарушалось лишь этой невинной болтовней. Устремив взор на дорогу, Габриэль не произнесла ни слова; Готфрид тоже был подавлен каким-то тягостным гнетом.— Мама, какая ты бледная! Ты больна? — спросил вдруг Танкред.Нет, я здорова, — отвечала молодая женщина, с усилием преодолевая себя, но в эту минуту встретила озабоченный взгляд Готфрида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49