— Жаль, впрочем, я думаю, что самое важное в сегодняшней трапезе — это десерт, и, надеюсь, к нему он поспеет.
— Если честно, я и сам сгораю от нетерпения, — кивнул ему Оболенский.
Ужин прошел при свечах, обставленный Владимиром по-театральному. Для гостей играл камерный оркестр из крепостных музыкантов, и Оболенский подивился чистому звуку и слаженности их игры. Он наговорил Владимиру массу комплиментов, подразумевая, что большая часть из них предназначена светлой памяти Ивану Ивановичу, понимавшему толк в хорошей музыке и умевшему подготовить своих крепостных должным образом.
На перемену блюд выходили служанки-актрисы в русских нарядах — расшитых дорого, по-сказочному. В качестве закуски подавали салат бокер, суфле из сыра и луковый пирог. На первое — суп-буайбесс, на второе — телятина с белым вином под соусом бешамель и рагу из зайца по-ландски. Пили исключительно вина из барского погреба — они приятно освежали и пьянили слегка, не до глупости. Оболенский время от времени нахваливал и сами блюда, и мастерство кулинара.
— Поверьте, Владимир, вкуснее, я даже в столице не едал!
— Отец в свое время привозил в имение французского повара, и Варвара, надо сказать, с легкостью все его премудрости переняла.
— Талантливая, весьма талантливая особа!
— О, если говорить о талантах, то у меня их предостаточно, — улыбнулся Владимир. — И не только в застольном жанре.
— За таланты, — поднял тост Оболенский.
— За моих крепостных, — кивнул Владимир. — И сейчас они выступят перед вами. Вы увидите балет на сюжет из греческих мифов, а потом танец Саломеи. Уверен, что он вам понравится.
— А может, кто-нибудь из них затем будет доступен и Императорскому Театру?
— Такой возможности и я не исключаю…
В это время Анна сидела на кухне у Варвары и дожидалась объявления своего выхода.
— Владимир сказал, что у меня есть выбор. Неужели он мог подумать, что я променяю свои чувства к князю Репнину ради возможности жить по-барски! У меня выбора не было и нет!
— Владимир Иванович, видать, умом повредился, — признала Варвара, краем глаза наблюдавшая за тем, правильные ли блюда подаются в столовую.
— Надо было мне сразу сказать ему, что я крепостная! Я сама заслужила этот позор! Привыкла жить, как барышня, а ведь я такая же, как и ты, Варвара!
— И за что ты себя казнишь? Посмотри, какие руки у тебя нежные, пальчики тоненькие. Какая ты крепостная?
— Да что руки? Как бы я ни выглядела, все равно я не барышня! Если бы у меня на лбу было написано, что я крепостная, едва ли Михаил обратил на меня внимание. А после сегодняшнего танца он вообще от меня отвернется!
— Глупая ты! Он тебя любит не за то, что у тебя на лбу написано, а за то, что у тебя в сердце есть.
— Посмотрим, как он ее любить будет, когда полуголой увидит, — поддела Анну вошедшая Полина.
— Опять, змеюка, подслушивала! — замахнулась на нее половником Варвара.
— Да брось, Варька, — Полина отшатнулась, но особого страха не выказала. — Или ты думаешь, я что-то новое услышала? И так всем понятно, чем сегодняшний ужин закончится. Молчишь, Аннушка? Нечего сказать? Поняла, наконец, где твое место?
— Да сгинь ты, дрянь! Иди отсюда! — Варвара погнала Полину с кухни. — Как муха к чужому горю липнет! Сейчас, думаю, Модестовичу жаловаться побежала. Ты хотя бы вид сделай, что метешь там что или моешь, чтобы не привязался, если пожалует…
Анна взяла у нее тряпку и принялась с покорным видом наводить чистоту на разделочных столах.
— Убираешь? — из двери, как черт из табакерки, тут же выскочил управляющий. — Умница, Анечка, но пора и готовиться. Скоро твой номер, переодеться бы не мешало и отдохнуть — тяжелая работа никого не украшает. А тебе надо в самом лучшем виде показаться, чтобы гостям Владимира Ивановича понравиться.
— И то верно…
— Ступай, ступай, а я тебя провожу, послежу, чтобы все, как надо, и вовремя.
Анна кинула печальный взгляд на Варвару и пошла к себе. Модестович семенил следом и все приговаривал: «Нельзя тебе, Аня, уставать, талант, он ведь заботы требует, внимания и любви. Не приведи Господи, надорвешь свои ручки белые, ножки собьешь да истопчешь. Кто о тебе тогда позаботится, кому ты станешь нужна, к чему пригодна?»
Модестович хотел прошмыгнуть за Анной в комнату, но она его остановила и так посмотрела, что он мелко-мелко перекрестился и отступил в коридор. Но, дав Анне войти, он все же потихоньку сделал щелочку в двери и все заглядывал в комнату, пока она надевала костюм Саломеи.
— А чтобы и дальше не уставать и привлекательность свою дамскую ни на грамм не потерять, — продолжал бубнить за дверью управляющий, — приходи ко мне, Аннушка, попозже, мы все обсудим и подумаем, как и чем тебе помочь. Можешь даже костюм не менять. Так даже веселей будет. И зачем только Владимиру Ивановичу понадобилось, чтобы ты танцевала в костюме этом? Совсем без тряпок, кажется, намного лучше…
Анна вышла из комнаты, и Модестович про себя облизнулся — уж больно она, полуодетая, была соблазнительна.
— Так придешь ко мне или упрямиться станешь?
— Приду, Карл Модестович, после выступления, — тихо сказала Анна.
— Вот и славно, что додумалась, а сейчас ступай — твой выход объявлять буду.
Больше Анна и не помнила почти ничего. Все поплыло у нее перед глазами. Она не знала — привиделось ли ей, как жалела ее выбежавшая с кухни Варвара и проклинала одежду ту бесовскую. Как скалилась счастливая ее унижением Полина, и с ног до головы обшаривал ее взглядом Модестович.
Ей казалось, она не слышала, как объявили танец Саломеи, и она выпорхнула в столовую. Анна кружилась и извивалась, подобно лиане, и одно за одним сбрасывала с себя газовые покрывала, пока не осталась с открытым лицом и полуобнаженная. Она не видела, как изменялось выражение лица Оболенского: от восхищенного до потрясенного. Она не видела, как в столовую стремительно вошел опоздавший Репнин, торопившийся не пропустить ее выступление. Она не пришла в себя и тогда, когда Михаил бросился ее останавливать и, схватив за руки, тряс, что есть силы — Анна! Что вы делаете?
— Она выполняет свои обязанности крепостной актрисы, — сквозь туман донесся до нее высокомерный голос Владимира.
— Ты крепостная? — воскликнул, отстраняясь, Репнин.
— Миша… Миша… — только и могла вымолвить в наступившей тишине Анна. — Я умоляю вас… Я вам все объясню!
— Ты куда? — властно прикрикнул на нее Корф, с довольным видом наблюдая, как Репнин бросился прочь из столовой. — Разве я сказал, что ты можешь идти? Представление еще не закончилось. Танцуй! А вы, что притихли, играйте!
— Пожалуйста, отпустите меня, — взмолилась Анна. — Я должна с ним поговорить….
— Что вы делаете, Владимир? — с ужасом вскричал Оболенский и остановил музыкантов. — Прекратите играть!
— Уйдите, уйдите все, — велел Корф после минутной паузы.
Музыканты, слуги, девушки-актрисы быстро и, стараясь не шуметь, разбежались из столовой. Анна осталась одна посреди отведенного для выступлений пространства. Она руками пыталась закрыть плечи и грудь и смотрела вокруг себя затравленно и так горестно, что Оболенский бросился к ней. Он поднял одну из вуалей и накинул Анне на плечи.
— Идите к себе, дитя мое, оденьтесь и выпейте чего-нибудь покрепче — вам надо прийти в себя.
— Сергей Степанович, я не хотела, чтобы вы… Простите меня!
— Вы ни в чем не виноваты. Ни в чем! Идите…
— Иди, — смилостивился Корф.
— А вот вам бы следовало извиниться, Владимир!
— Вы правы. Я должен извиниться за поведение моей крепостной, она обманывала вас, выдавая себя за воспитанницу отца и благородную даму.
— Уму непостижимо! — побагровел Оболенский, провожая Анну сочувствующим взглядом.
— Согласен, — как ни в чем не бывало, продолжал Корф. — Анна вела себя непозволительно для крепостной.
— Это Анна вела себя непозволительно?!
— Вы должны понять меня, Сергей Степанович. Я совсем недавно стал здесь хозяином. Мой отец разбаловал дворовых. Он скрывал происхождение Анны, и одному Богу известно, зачем он так поступал. Со временем все привыкли и стали принимать ее присутствие в нашем доме, как данность. Но после смерти отца я посчитал своим долгом сделать тайное явным.
— Долгом? — Оболенский смотрел на Корфа так, как будто сегодня увидел его впервые. — И унижение этой бедной девушки вы тоже считали своим долгом?
— Развенчивать обман — дело неблагодарное, но святое. И я нашел для этого достаточно удачный момент.
— Вы поступили жестоко! И ваш поступок недостоин дворянина и порядочного человека, каким я вас до сих пор считал! Это представление было омерзительно и унизительно не только для Анны. Вы называли себя другом Михаила, и как вы поступили с ним?!
— Я не хотел этого, — ничуть не смущаясь, солгал Владимир. — Но мне было невыносимо наблюдать, как она опутывает его!
— Владимир, — с грустью сказал Оболенский, — вы даже не понимаете, что за одну минуту разрушили мир, а, может быть, и жизнь сразу нескольких близких вам людей. Неужели эти мгновения, когда вы наслаждались своей властью над крепостными, стоили того? Или кто-нибудь стал счастливее? Так зачем, зачем все это было?
— Я всего лишь желал прекратить обман!
— И выбрали для этого самый отвратительный способ… — Оболенский отвернулся от Корфа и направился к выходу.
— Но, князь, — Владимир хотел его остановить, — возможно, я был не прав. И действительно заставил вас…
— Заставили всех пережить ужасное унижение. Всех без исключения! Мне неведомо, почему барон скрывал происхождение Анны. Но я видел, как искренне он любит ее. Любит, как родную дочь. И я уверен, что такого унижения своей воспитанницы он бы не потерпел! Даже от собственного сына. Ваш отец был высоко порядочным и очень деликатным человеком. И он бы ужаснулся, если бы узнал, что вы сегодня натворили. Прощайте, Владимир, я немедленно уезжаю и не знаю, смогу ли когда-либо впредь воспользоваться гостеприимством этого дома! А Михаил!… Мише следует на будущее осторожнее выбирать себе друзей!
Останавливать Оболенского было бессмысленно — он выказал все с определенностью, исключающей любые возможные толкования. Владимир, с побелевшим от злости лицом, схватился за край скатерти и, что есть силы, дернул ее на себя — посуда, свечи, фрукты, бутылки с вином в разнобой посыпались на пол…
* * *
— Коня! Живо! — кричал во дворе Репнин.
Все дворовые и слуги, наблюдавшие за происходящим исподтишка да тайком в окна, выбежали к нему и попытались успокоить:
— Барин, куда вы, ночь на дворе?
— Молчать! — отогнал всех Репнин. — Коня мне сию же минуту!
— Миша! — Анна выбежала на крыльцо. Она переоделась и снова была прежней Анной, прежней да не той. — Я прошу вас, не уезжайте, пожалуйста… Мы должны поговорить!
— Зачем? — Репнин старался на нее не смотреть. — Все понятно без слов.
— Да, я крепостная, и я с самого начала хотела все вам рассказать. Поэтому я бежала от вас на балу, по, — этому запретила писать мне.
— Но вы меня не остановили! Вы заставили меня полюбить вас!
— Я тоже люблю вас… — упавшим голосом прошептала Анна.
— Мне нечего больше сказать.
В этот момент конюх подвел к крыльцу Париса, и Михаил вскочил в седло.
— Миша, подождите!.. — кинулась за ним Анна. — Я все та же Анна! Я все такая же Анна! В моих чувствах к вам никогда не было притворства. Поверьте мне!
— Я больше не знаю, чему верить, а чему нет, — Репнин гарцевал на жеребце, все еще не решаясь отъехать со двора.
— Посмотрите мне в глаза, — умоляла Анна, хватаясь за стремена, — вы увидите, вы поймете, что я чувствую!
— Глаза, в которые я готов был смотреть часами, — горько вымолвил Репнин, придерживая Париса. — Теперь я знаю, что они принадлежат крепостной, которая обманывала меня вместе с моим лучшим другом. Сознайтесь, Анна, вы были в сговоре с ним? Как далеко зашел этот обман? Вы устроили мне ловушку, чтобы посмеяться, наблюдая за тем, как глупый дворянин поддается чарам крепостной красавицы-актрисы?
— Нет! Нет! Это не так, это не правда!
— Да, пожалуй, правды на сегодня достаточно. Вы слишком долго дурачили меня…
Парис неожиданно скакнул, и Анна заметила, как побелело лицо Михаила. Он схватился за бок.
— Что с вами? — воскликнула она. — Вы ранены!
— Оставьте меня! Я более не нуждаюсь в вашем сочувствии. Прощайте! — Репнин пришпорил коня, и тот стремительно умчал его.
— Что, проводила суженого? — к безутешной Анне подкралась всегда «доброжелательная» Полина. — Небось, не вернется больше. Не нужна стала! Поделом получила!
Анна окинула ее ненавидящим взглядом и вернулась в дом. Корф по-прежнему сидел в столовой. Он продолжал пить и был уже изрядно нетрезв.
— Что тебе надо? Я тебя не звал.
— Я пришла, чтобы закончить танец, барин.
— Танцев на сегодня достаточно. Эффект превзошел все ожидания. Можешь идти.
— Спасибо, барин, — поклонилась Анна. — Но все-таки танец не закончен. Я — ваша крепостная и не хочу, чтобы вы обвинили меня в непослушании.
— Я уже отпустил музыкантов, — брезгливо сказал Корф.
— Мне не нужны музыканты, я прекрасно обойдусь и без них, — Анна стала кружиться, отбивая такт ногой и хлопая в ладони. — Нравится вам, барин? Да? Вы ведь этого хотели, барин? Теперь я в вашей власти. Нравится? Вам ведь нравится! Вы же так хотели этого. Смотрите — берите, пользуйтесь! Теперь я ваша, барин…
— Уйди! — страшно зарычал Корф, вдруг нависая над Анной.
Она смело заглянула ему в лицо и остановилась. Сколько длилось это противостояние взглядов? Корф не выдержал первым — он сжал, кулаки так, что костяшки пальцев побелели и забугрились, и отступил, потупился, схватился за голову. Анна с презрением посмотрела на него и ушла, все та же — непокоренная и гордая.
Корф рухнул на стул и тупо уставился на дверь, куда ушла Анна. Как долго он так просидел, Владимир не знал, но в чувство его привел ласковый и томный женский голос.
Полина, приблизилась к нему, обняла за плечи, прижалась грудью.
— Что вы сердитесь, барин? Дура она, дура и есть. На меня посмотрите. У меня все не хуже…
Корф медленно поднялся и притянул Полину к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23