Заткано шелком, пеплом, мокрыми
облаками волос, тьмой восхищения ¦
изумления оттиск в синеве хвои, предмета явность.
Приближение к ресницам ¦ зенице света дня настояние.
Или мгновенное разъединенье частиц
во вздохе, преодолевающем борозду артерии.
"Кому это? ¦ мужчине, мне, ястребу, женщине?" ¦
Высказывание приостановлено в намерении жеста.








* * *

В конце-концов не так уж и важно, что
здесь находилось когда-то.
Разрушение царств, цветенье камней над мостами.
Плечами пожать ¦ стоит же столько, сколько
сказать, что у рта терпнет янтарь,
море в котором преступает предопределение берега:
маятник, поднесенный в полдень к губам,
птичье перо, золотая перга ¦
"субъект" во сне предстает изогнутым, словно весло,
тронутое подводной сурьмой,
или аквариум, в стенах которого лица
сосредоточены в наблюдении рыб.
Разделяются два абсолютно несхожих молчания,
словно желание у горла и глаза,
на два ответвленья ¦ незнания и на безмолвие
бессилья забыть.
Но в этих местах, чье прошлое,
безразлично теперь,
сон приходил, себя повторявший всегда
в первые дни солнцестояния ¦ минуты так,
время минуя, повторяют себя.
Старение снов объясняется многим.
В конце-концов разве существенно, что
листья теперь говорят на других языках,
либо осуществление существительного?
Или колодцы
взыскуют иных отражений, падая бесконечно в зенит?
Говорю ли я о любви, когда говорю о камнях?
Телесный архив в стройном хаосе клеток,
порождающих эхо ¦ явственней
необходимость бумаги, магнитных полей,
засеваемых только незримым
различием тока и силы или же ¦ таянья.
Но кто возражает! Кому?
Располагались здесь дни. Стоял клен.
Светился ракушечник,
у которого мы подбирали окурки. Однако не видно,
чтобы дверь отворяли с тех пор. Надежды,
хоть и в вполголоса,
все же неотличимы, как и места, где все возникало, ¦
впервые? Казалось, только утратим мы цвет ¦ эту
легкую детскую азбуку, эти тысячи змеев воздушных,
танцующих на глотка острие ¦
все сольется в точку исхода расплавленной солью,
куда, сокрушая себя, устремятся глаголы, предлоги,
причастия ¦ словом, все, что обещало "другого".
Бесспорно, все дети
в определенную пору строят жилища в ветвях,
притворяются спящими как ни в чем ни бывало, парят
с закрытыми веками, ¦ шелкоголовые птицеловы в зыбях
изменений, сигналов и связей,
словно крылатые лампы над инеем,
тайным золотом искрясь лиловых зрачков.
Приближение к строению птичьих смещений?
Искусство летанья, Арахны? Предвкушение ночи,
Гекаты, из темных перстов отпускавшей ¦ куда?
Шум дубов побеждал, паутина
в сны пеленала льняные, как кровь и слюна
их же ¦ возлюбленных, но много позднее.
Об этом ли мы пытались потом рассказать,
глядя перед собой, улыбаясь?
Головокружение, да, скорее всего;
до отказа натянутый лук притяженья земного.
Строка все упорней, длиннее, как сад
в поисках причины и следствий. Теплее ад и пчела.
Каждое действие ¦ бегство. Но гул тугой полотна?
Несомненно, тело быстрее, нежели мнится душе.
Хотя на углу все же находит твой взгляд
след, заплывший землею, ¦
камень был выбелен известью тот
и от редких машин защитой служил пешеходам,
когда подступали непроглядные ночи
и в финале от Гайдна несло клеем столярным,
и дождей племена, обещавшие зиму,
несли письмена на флагах озноба.
Сколько надобно времени, чтобы пройти,
но пройти незаметно?
Скажем, по краю? Чтоб не задеть ненароком плечом?
Невзирая на то,
что стала проще теперь постановка вопросов
и невнятней намного песнь Суламифь ¦
словно к гортани вскипает ветвь кислорода
черным эфиром, окаймленным ночною росой,
онемевшей от мяты,
подобной перстам, что всегда на закате
смыкают ресницы каленые ветру,
смыкаясь в кольцо,
в котором не гаснут кленовые листья.
Звучание. Мера. Пояснение. Сноска.
Жужжащие диски.
Изученье гравия под ногами
и сфера, где будто в подмене, в двойничестве
уличенное время грезит вещью как домом.
Все хитрумней изгнание в воск.
Элементы чрезмерности...
В итоге счет не ведется почти ничему,
если кто-то считал это возможным, а так... ¦
в орешник уклон раскисшей дороги,
размокшее в небесной луже письмо,
несколько необязательных фраз,
которые были прочитаны
в канун овладения силой сравненья:
не то "возвращенье", не то "завершенье".
Прекращение ¦ благо. Ни сомненье, ни жалость.
Пустошей спицы. Мерцанье частиц.
Постижение отстающих птиц, как знанье
перемены направления ветра
в созвездий пчелином жужжаньи.


* * *
Но в голоде воздушном облаков,
где голубь иссечен из холода искрою,
дремотный снег, как шелестом иного,
омоет радугу зрачков ¦
отделена мгновением сознанья
от дленья ложного, легка что колея,
уловленная формой колеса,
(не возвращенье ¦ нежная ступица,
вращенье звезд в полуденной пшенице,
стопы невнятный след, надломленный в камнях,
стоящих в постоянстве устья) ¦
как вещь, расторгшая себя
в несметной смальте "чистого значенья",
где угол отраженья правит
единственным во множестве препон
различием в пространстве раздробленья,
когда желание, намеренье и сон
(ни стать, ни быть, ни минуть в расточеньи)
разводит нас ¦ двоякое мгновенье
со-знания не нас, не в солученьи быть ¦
в излучину двойного излученья
глаз, созерцающих себя,
и немоты восхищенья слепого,
в любовном исступленьи языка, ¦
в рассеяньи всевластном отрицанья,
минующего пагубу зерна.

БЫСТРОЕ СОЛНЦЕ

"the sun muves so fast."
Gertruda Stein

1.

Никто не ждет ее,
однако звучит ¦ "вот, наступает осень,
misterium fascinosum, и завесы косых холодов, туманы,
вскипающие к чаше вещей
из створов птичьих зрачков, глядящих долу,
развернутые паруса плодов,
почернелые фасолевые стручки,
несмутные небесные головы в летейских нимбах ботвы
вернут вновь очарование низинам.
Словно некие путники, опускаясь с пятнистых холмов,
рты чьи светлы смолистой сухой пустотой,
на короткое время оживут за спиною
(рассохшейся крови подобно в висках
или, как пальцы, что, не касаясь ни плоскости,
завершающей вещь, ни листа, сливаются в узел усилия,
начал приостанавливая насилие), чтобы
вовлечь в тонкорунную речь сизых стеклянных игл,
равно как ровного звучания восточного ветра
среди виноградно горящих снопов,
читающего по дискам выпуклым глины.
Избирается сепия,
серп, пурпур, багрянец и рек узкая магма.
В которой, однако, снова однообразно звучит
то, как "вода, уносящая отражения,
льнущим вдохом травы приблизится к сердцу".


2.

Стяжений расшатаны скрепы. Рот ¦ литера О.
Мысль пьет из впадины тени, отрекаясь от слова.
Слева яснеют к ночи в купели огни,
себя расточившие в близости, в расстоянии.
Снова, если стопа находит ступень,
тело, исполнясь белыми днями,
считывается безымянно, как тень, ¦ облако
слистывается с луны, тяжелы корою кусты и изморось
проникает в дом.
Исцеление кремня, воды, ресниц,
соломы блуждающей, крон. Никто не взмахивает рукой,
как при отплытии, ¦ нет, никто,
указуя на возможный якобы путь, которым
движутся времена года
или раскрытых кругов оперенная ртуть.
Но не вестник,
коршун один, надламывая светом крыло, сопровождает,
стиснувшим жажду серпом, Гелиоса темную колесницу.
Смерть приговаривает к любви.
"Мало кто избежал этой участи," ¦ этот фрагмент
вписывается в другой.
По влажным зубам провести языком
и угадать, откуда вьется излом,
переплывая алмазную грань; шелест определения.
Сознание N остановилось на том, как само оно, ¦
ком, ¦ в постоянство связуя единства,
потоком сносимо, не меняет ни места, ни времени
отражения, отражающего отражение.
Я, Теотокопулос,
по привычке, вглядываясь ни во что,
постепенно прекращаю произносить слова, к которым
приучен был родом и обстоятельствами рождения,
сведя, таким образом, утраченное к обязательству
следовать значению на значение впереди.
Что было дано, ¦ луна над кровлями тьмы,
горизонт черной листвы, белого скольжения ступеней, ¦
к полюсу плыть на свету, псов лай в округе, ¦
суть ответвления чисел, подобные намерениям,
обрамляющим наваждение: я не произнесу более: "близкое".
Поздно учиться читать книги огня и воды
или прикладывать ладонь ко лбу скалы ¦
остается настойчивое видение: кисти неуловимый
взлет, как пар тающего местоимения,
затылок, попадающий в поле зрения,
словно порог, предстающий мне наяву...
И этот ¦ на раковине ¦ недоумения легкий рисунок,
впитывающий прощание Сократа с Кратилом.


* * *

В орехе темного слуха
сонная бусина. По ветру пущено
телефонное ожерелье.
Слякоть, угол,
черное дерево ¦
заплывающее отточьем зимы.




* * *

Только то, что есть
и есть то, что досталось
переходящему
туда, где не упорствует
больше сравнение.

* * *

На тонкой черте,
тающей небесным
бессильем
планет несметных, или
в разуме ¦
Встречаетесь вы, дуновения,
не облеченные
ни в забвенье, ни в образы.
Стекла осколок,
хрустнувший под ногами,
во влаге вечера.
магния переломленная ресница.


* * *

Скалы на холсте,
водопад и черное солнце ¦
такие же и во сне и за ним
или же прежде или же в дождь.
Не оборачивай голову.
С разных сторон устремлено
в тебя не твое зрение.

* * *

Накануне Нового Года
Вспомнил, как в детстве
мечтал смастерить себе лук
из ствола молодого ореха, ¦
тогда был он руки моей тоньше.
Помысля свое отражение,
голубь слепой бросается вниз.
Медленная луна. Медленная вода.
Молниеносное дерево
пересекает
русло забытого вожделения.

* * *
Почему у этой женщины
так мелко дрожит подбородок?
Грязные рукава и лед ярости
затягивает белый зрачок?
Сырое небо, безветрие, черное
стекловидное
дерево, ¦ с усердием
себя продолжает зима.




* * *

Прозрачные объятия птиц.
Темнеющий от света воздух ,
под стать отдаленным, смуглым рощам,
ни на шаг не отступающим от себя.
Слюды миг в разломе.
Что может будущему вернуть минувшее?
Что прояснит мокрая тяжесть снега?
Страх ли задает вопросы о том, кто будет
после ¦ здесь. Что означает: "ты есть"
или "тебя не будет"? Кому это нужно?
Отмелей тростниковая страсть,
взрезающая устье проточным гулом.
Так же нежны, как пробуждение,
в котором ни тени, ни дуновения,
¦ слова, с вещами смыкаясь.
Проста ежедневная снасть...
Едва видным пламенем вещи
в окружностях невесомых теплятся.
Тот же мир пытается
вымолвить начало в эхо,
чтобы постигнуть свое завершение.
Вдох/выдох.
Ствол мокрой сосны прям,
как смерть облака в призме
бегущих недвижно вод ¦ прозрачных,
словно птичьи объятия, заключившие солнце,
в слепоту пристальности уходящее.




* * *
Опять стоишь у черного залива,
вырвав из спины подковы подхода
к нему, голову избавив от суммы города,
слагаемым которого не довелось стать.
Все к лучшему. Даже луна, падающая назад.
Не говоря о других исчислениях, где намного
приметней собственное отсутствие
(это проще, чем срезать и сжечь волос прядь).
Но залив, плоский, как время Гермеса,
сшивающего миры монотонным трудом сдвиженья,
лежит, словно глаз под натруженным веком,
толщей существования, плитой существительных,
нефтью пожравшего себя гнева,
когда ничего не видно
и некому видеть.
Веко подобно лишь одному,
только одному отзывается воображение:
предгрозовой пыли, рвущей горизонт на куски
стеной фосфора, сложенной из мокрого мрамора
молний. Копье крика,
разбивающее фарфорорвые веера птиц,
разворачивающих лабиринты воздушных движений.
Сколько у ног твоих плещется жижою тех,
кто к весне расцветет
мертвыми спиралями протеина,
на все готового? ¦ синее сияние водорослей.
Скрыта жизнь пузырей, вне нашего опыта;
о многом остается догадываться,
как о тех, кто добровольно однажды
в легкие принял
влаги его чрезмерно медлительный дар,
чтобы в итоге тот достиг достоянием разума:
острие, наугад идущее к острию...
Можем только сказать ¦
что это входит в привычку.
Намного легче, конечно, понять черный "цвет"
или смерч,
чем все остальное ¦ например, то, как они
становятся симпатическими чернилами,
которыми ветер потом,
как и сейчас, без устали полнит
поры мокрого снега, проедая лицо
тех, кто приходит сюда без намерений
что-либо выпытать.
Хотя по ночам возлюбленные
упорно спутывают с хрустальных коконов лиц
пальцами
бесконечную паутину сказанного, ¦ но в нем
не содержится никаких предписаний,
поскольку они вообще ничего не содержат.
Но тебе кажется, что весна избавит от многого.
Ты уверен (и в том нет сомнений), что связь
меж тобою и ними все-таки существует
в завязи этих посланий
снегу, ветру, каплям и вою высокому чаек ¦
вполне бесцветных,
бессмысленных на фоне мнимого неба,
и что понимание его
также требует определенного навыка, времени,
и непременно это время наступит, восстанет
и тогда запоет золотая глина на красных обрывах
и полетит прядь волос из огня да в полымя.
Однако, все совершенно не так, что тоже известно.
Сколько не будь здесь
или там, ничего не достанется.
И в этом благо, ¦ единственное,
осознаешь которое рано ли поздно,
у залива стоя на том же все месте, шевеля губами
воздушные корни тайны: все к лучшему. Все
принято без исключенья.


* * *
Призраки листьев в спящих лесах,
сырость, пересыпающая полые гранулы шума.
Выставляются незримо пределы.
Искушению соответствий
более не коснуться того, что
угадываю в начертаньи привычно. Порознь,
несводимо,
сочась насилием, излучая угрозу
бытию друг друга,
частицы подрагивания руки
в пространстве движутся,
что принимается по привычке за время.



* * *
Невидимые лампы в становленьи
изломов инея в придонном сне стекла.
Над ними мел и синева.
Себя, клонясь, любовно созерцая
в лице истории столь вогнутой всегда,
как только быть признанию возможно
(в текучей призме сломленной луча),
как, оперенное звездою, муравья
телескопическое искристое тело.
1 2 3 4