Он ощущал запах Мод, трогал волосы, коснулся ее лица, слился с ней, когда она упала на него, пытаясь защитить. Она дважды дала ему жизнь.
Ничего подобного уже не будет никогда…
Сколько бы Ян ни прожил, он никогда не забудет, что не успел сказать ей, что прощает ее, и от всей истории, рассказанной Идельсбадом, в памяти остались только благодарность и безмерная печаль.
Мама…
Она присоединилась к Ван Эйку. Там она, может быть, станет его моделью, если только Бог позволит гениям продолжать их работу на небе. А кем станет он, Ян?
В полубессознательном состоянии мальчик нащупал руку гиганта и покорно побрел за ним к выходу. Оказавшись за оградой, Идельсбад остановился и обнял его за плечи:
— Выслушай меня… Мы уедем. Мы покинем Фландрию.
Глаза Яна блеснули.
— Правда?
— Да, Ян. Пока эти безумцы на свободе, опасность всегда будет подстерегать тебя. Впрочем, меня тоже.
— Куда мы поедем?
— Я отвезу тебя в Лиссабон. Затем мы отправимся к Энрике, в Сагры. Насколько я понял, ты обожаешь море и корабли. Ты будешь в безопасности.
Ян слабо запротестовал:
— Мне не хотелось бы быть вам помехой. У меня еще есть возможность сесть на то судно, которое должно от правиться в Пизу. И кто знает, может быть, мне однажды повезет и я попаду в Венецию… — Он в смущении пожал плечами: — К сожалению, у меня нет больше денег. Те, которые оставил мне отец, украли люди, собиравшиеся утопить меня. Я вынужден занять у вас. Но вы можете мне верить, я вам отдам, обещаю!
Идельсбад наигранно-серьезным тоном подтвердил:
— Еще бы! Конечно, вернешь! — И продолжил: — Нет, Ян. В твоем возрасте нельзя ехать наугад. Сначала — Лиссабон, а позднее ты сможешь осуществить свою мечту.
Ян пристально взглянул на гиганта и спросил с настойчивостью в голосе:
— Вы в этом уверены? Не пожалеете? Вы и вправду хотите взять меня с собой?
— Да.
Легкая дрожь пробежала по губам Идельсбада. Он чувствовал себя неловко.
— Я хочу, чтобы ты остался со мной, — произнес он.
Ян покраснел. Видно было, что на душе у него полегчало. И он шепнул:
— Я согласен.
— Ну вот, одно дело улажено. Предлагаю отправиться в Слейс. Там мы узнаем о ближайшем рейсе на Лиссабон. Но сначала… Помнишь, ты мне кое-что обещал.
— Карта?
— Ты действительно знаешь, где Вам Эйк спрятал ее?
— Да.
— Значит, ты не лгал, когда предлагал мне ту сделку?
— Нет.
— Очень хорошо. Я тебя слушаю.
— Незадолго до смерти отец водил меня посмотреть на алтарь, который он расписал вместе с Хубертом.
— Хуберт?
— Его брат. В тот день он упомянул об одной его работе. Часослов. Я удивился, что никогда не видел ее, и отец кратко ответил: «Он в надежном месте». Чуть позже он дал мне любопытное наставление: «Если однажды со мной случится несчастье и я умру, вспомни о часослове». Я уверен, он оставил мне какое-то послание, а иначе зачем ему было говорить мне об этой книге?
— Логично. Вернемся к книге. Где, по-твоему, она может быть?
— По-моему, есть единственное место: церковь Сен-Жан, где выставлено запрестольное украшение. В Генте.
— Откуда такая уверенность?
— Сразу после набега испанцев отец уехал на лошади. А ведь он очень не любил ездить верхом. Вернулся он только на следующий день, поздно вечером.
— Ты считаешь, что он ездил в Гент спрятать книгу в безопасное место?
Ян кивнул.
— Ну что ж, в таком случае нам остается только проверить, верны ли твои предположения. — Вдруг Идельсбад озабоченно спросил: — У тебя есть силы на такое путешествие? Если твои предчувствия обоснованны, то поиск карты не займет много времени. И тогда у моря не будет больше тайн ни для Португалии, ни для остального мира.
Мальчик решительно возразил:
— Мы должны туда поехать. — И еще тверже заявил: — Никогда я не чувствовал себя таким сильным, как сейчас.
Он чуть не добавил, что все это благодаря ему, Идельсбаду, и новой надежде, которую тот в него вдохнул, предложив уехать вместе в Лиссабон. Благодаря ему же вера, бывшая маленькой звездочкой на черном небе, стала расти, и наконец исчезло чувство безнадежного одиночества. Но, как всегда в минуты сильного волнения, слова застряли у него в горле.
— Кстати, о деньгах… — сказал Идельсбад. — Оказывается, я тоже на мели. Но я знаю кое-кого, кто поможет нам сняться с нее. Один португальский друг. Прежде чем от правиться в путь, мы завернем в канцелярию суда. Он там работает. — Взяв Яна за руку, он скомандовал: — Идем туда!
* * *
Когда они вошли в кабинет Родригеса, вечно мерзнувший молодой человек уже избавился от своей рукогрейки, а в камине ровно гудело хорошее пламя.
В нескольких словах Идельсбад рассказал ему о своих поисках.
— Ну конечно, дон Франсиску, у вас будет нужная сумма. Но к сожалению, я могу вручить ее вам не раньше завтрашнего дня. Вы, разумеется, понимаете, что я не храню здесь деньги, присланные из Лиссабона. Зато я могу авансировать вас на срочные нужды.
Подтверждая слово делом, Родригес отвязал кошелек, висевший у него на поясе, и протянул его Идельсбаду.
— Спасибо и на этом. Мы увидимся после возвращения из Гента.
Молодой человек, помявшись, застенчиво спросил:
— Прошу извинить мою поспешность, дон Франсиску, но вы нашли карту?
— Еще нет. Но есть надежда. Если все пройдет хорошо, вечером она будет у нас.
— А испанцы?
— Они, должно быть, уже на дороге в ад.
— Слава Богу!
Тень подозрительности легла на лицо Идельсбада.
— С чего это ты вдруг так забеспокоился? Есть проблемы?
— Этим утром, когда я выходил из дома, мне показалось, что за мной следят. Может, просто почудилось?
Гигант успокоил его:
— Конечно, почудилось. Им не известно о твоем существовании.
— Вдруг они выследили вас, когда вы приходили сюда два дня назад?
— Сомневаюсь. К тому же я всучил им то, что они искали. Карту. Подделанную, разумеется. В этом они убедятся уже в море, но будет слишком поздно. — Не желая тратить время, он закончил беседу: — Ну, хватит, не изводи себя. Увидимся завтра.
И сделал знак Яну следовать за ним.
* * *
Поездка проходила под изумительным солнцем. Лето, похоже, окончательно восторжествовало над туманами и холодными ветрами. Но Ян не замечал лета, он просто заново переживал путешествие, проделанное несколькими неделями раньше вместе с Ван Эйком. Небо тогда было хмурым, облака плыли, касаясь каналов. И Ван Эйк был еще жив. Сколько же времени нужно, чтобы позабыть тоску и горе? Развеются ли они однажды, подобно чарам, или останутся в сердце на всю жизнь, безболезненные, но тем не менее присутствующие? Отныне на образ мэтра наложился образ Мод. Подумать только, Яну и в голову не приходило, что она его любила!
« — Человек судящий, находясь в неведении, заблуждается.
— Знай, что бросить ребенка — иногда есть проявление самой прекрасной любви».
Слова Ван Эйка обрели сегодня свой истинный смысл. Ян никогда их не забудет.
До церкви Сен-Жан они добрались во второй половине дня. Перед папертью мальчик испытал новое потрясение: там был мэтр со своей сумкой через плечо, он поднимался по ступеням к порталу. Его можно было видеть, коснуться. И совсем как его отец несколькими неделями раньше, он пошатнулся.
— С тобой все в порядке? — встревожился Идельсбад. — Ты уверен, что хочешь идти дальше?
— Да.
Они медленно подошли к престолу, к запрестольным украшениям.
— Что ты предлагаешь?
Мальчик, казалось, весь ушел в свои мысли.
— Может быть, я ошибся…
— Нет, Ян. Я так не считаю. Но я знаю, что ты переживаешь. Держись. Думай.
— Запрестольное… Лики. Наверное, именно там находится ответ…
Мальчик приблизился к панно, осмотрел их одно за другим, и в ушах вновь зазвучали слова Ван Эйка…
«— Подойди. Я открою тебе один из секретов этого запрестольного украшения. Внимательно посмотри на эту створку. Видишь двух всадников?
— Эти раздутые ноздри, эти выдающиеся вперед надбровные дуги… Да это же вы! Правда, немного потолще, нежели на автопортрете, который вы написали несколько месяцев назад. Но это вы! А тот, мужчина постарше, он кто?
— Мой брат Хуберт. Он был на двадцать лет старше меня».
Ян медленно обошел алтарь, чтобы очутиться позади панно с изображением Хуберта. Кто-нибудь другой не заметил бы там ничего необычного. Но Ян сразу, как и на венецианской миниатюре, увидел металлическую пластинку, которой здесь не место, с одной лишней деталью: между ней и панно была просунута тонюсенькая ореховая дощечка.
— Кажется, это здесь, — сказал он подошедшему Идельсбаду.
С помощью гиганта мальчику удалось вытащить дощечку. За ней находился стоящий вертикально часослов. Освободившись от опоры, он полетел вниз, и Идельсбад едва успел подхватить его, прежде чем тот упал на пол.
— Поздравляю, мой мальчик. Ты оказался прав.
Он осторожно приоткрыл книгу.
Ван Эйк не преувеличивал, говоря, что это шедевр. Таковым он и был, и сомневаться нечего. Книга была оформлена в лучших традициях псалтырей; за перечислением религиозных праздников и дней рождения святых шли две молитвы к Святой Деве — «Obsecro te» и «О intemerata» , далее следовали молитвы, освящающие определенное время суток: до утрени, утреня, первый час, третий час, шестой час и девятый, вечерня, повечерия. Страницы были украшены прекрасными миниатюрами с изображениями евангельских апостолов и сцен из жизни Христа.
Морскую карту Идельсбад обнаружил между двумя страницами псалмов. К ней было приложено и письмо. Он вынул его из книги, протянул Яну:
— Думаю, это тебе…
Немного поколебавшись, мальчик неуверенно взял письмо.
«Мой горячо любимый Ян!
Я знаю, что время бежит и дни мои сосчитаны. Не знаю, увижу ли я еще одно лето, долго ли ты еще будешь видеть меня перед мольбертом.
Но если это письмо у тебя в руках, значит, меня больше нет, а тебе грозит опасность.
В твоих глазах, как и в глазах моего окружения, я всегда был лишь художником. Да, я был им, это правда, но в мою жизнь художника в один день 1425 года вкралась параллельная жизнь. После смерти моего первого покровителя, графа Голландии Жана де Бавьера, я поступил на службу к герцогу Филиппу. Ты знаешь, я был его любимым художником, но очень быстро превратился в слугу, оруженосца и незаметно стал его доверенным лицом. Вскоре герцог начал поручать мне выполнение некоторых секретных миссий. Этому можно было удивляться, но надо знать герцога. После чудовищного убийства его отца, Жана Бесстрашного, он живет в постоянном ожидании предательства. Он не доверяет никому. Осмелюсь утверждать, что, кроме меня, он благоволил только к канцлеру Николасу Ролину.
Не буду вдаваться в детали выполняемых мной поручений, их содержание касается тех, кто вершит и изменяет судьбы людей. Самое главное: из последней поездки в Португалию я привез для герцога морскую карту, ценность которой трудно определить. Мне не хотелось бы вдаваться в подробности, составляющие содержание карты, знай только, что оно является военной и коммерческой тайной.
Я сделал это из верности герцогу Филиппу, а также из любви к моей родине, Фландрии. Если тебе с первого взгляда покажется, будто я поступил плохо, скажи себе, что мой поступок нельзя презирать: так уж устроен мир. Португалия пытается покорить испанцев; испанцы — португальцев; арабы — испанцев; венецианцы — флорентийцев; генуэзцы — венецианцев; турки — Запад… И каждый старается завладеть тем, что усилит его могущество. Игра эта длится с незапамятных времен и окончится, когда люди опомнятся: перед наступлением Страшного суда. Тогда только то, что одними считалось предательством, другие расценят как акт героизма.
Именно это соперничество, боюсь, и станет причиной моей смерти. Испанцы через своих шпионов узнали, что карта пока у меня. Я не увижусь с герцогом — он в отъезде — раньше чем через двое суток. А за это время всякое может случиться. После нападения на наш дом я решил спрятать карту. Если я умру, не доведя до конца свою миссию, все вы, моя семья, будете в опасности. Особенно я думаю о тебе, старшем. Они будут преследовать вас до тех пор, пока не получат желаемого.
Умри я, и вы не в ответе за мои поступки.
Если ты здесь, значит, ты нашел кошелек, который я спрятал за венецианской миниатюрой, так любимой тобой. А еще ты здесь потому, что запомнил мои слова о часослове. Забери эту карту и, не медля, отдай тем людям. Ни один секрет, ни одно сокровище не стоят того, чтобы близкие, которых я люблю, мучились и жили в постоянной тревоге. Избавься от нее побыстрее, отведя от всех опасность. Взамен сохрани эту драгоценную книгу. Как я тебе говорил, она целиком сделана Хубертом. Книга была заказана Гийомом IV, но прежде чем работа была окончена, он скончался. После смерти Хуберта ее наследником стал я. Теперь им становишься ты. Она будет напоминать тебе о моей любви к брату. В моих глазах он был так же велик, как я в твоих.
Куда бы я ни попал, мне будет очень не хватать тебя, Ян. Не знаю, станешь ли ты когда-нибудь художником. Ты, наверное, удивишься, но я не хочу, чтобы ты им стал. Жизнь художника — это щемящая тоска, душевная боль, страдание, ежечасная битва с самим собой. Триумф и спокойствие уживаются крайне редко. И все же что бы ты ни делал, делай это изящно, спокойно, с желанием превзойти себя.
Нежно тебя обнимаю…
Твой отец
Ян Ван Эйк».
С щемящим сердцем Ян передал письмо Идельсбаду:
— Возьмите. Прочитайте. Может быть, вы измените свое мнение о моем отце.
Гигант с серьезным видом прочитал послание.
— Он любил тебя, Ян. Вот и все, что я запомнил.
Идельсбад направился к подносу, на котором мерцала дюжина свечек, воткнутых в треугольные держатели, и поднес к одному огоньку уголок карты.
Вскоре пергамент превратился в кучку пепла.
— А сейчас, — произнес он, обращаясь к Яну, — поищем какой-нибудь постоялый двор. Уже поздно для об ратной дороги.
— Я тут знаю один: «Рыжий петух». Вы не против, если мы остановимся в нем?
— Нисколько. Но почему этот, а не другой?
— Потому что отец часто останавливался там.
— Пойдем туда.
Собираясь выйти, португалец оглянулся на запрестольное украшение, чтобы в последний раз взглянуть на него.
— Никогда не видел ничего красивее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33