.. Я еще не знаю, отдаст ли мне пан лужок, а тут — шутка ли — этакие деньги плати за корову…— Юзек, не дури, образумься, — наставляла его жена. — Сколько раз в имении сами тебе навязывали луг, а насчет коровы — попробуй поторгуйся. Сбавит он, нет ли, а ты угости его получше, выпей с ним водки; господь не без милости: может, староста и опомнится. Ты только зря не болтай да на меня почаще поглядывай, вот увидишь: все будет ладно.В это время приковылял батрак и стал отвязывать корову.— Что, Мацек, — спросила хозяйка, — правда ведь, хороша скотина?— Ого-го!.. — ответил батрак, потрясая над головой выставленным пальцем.— Но и деньги за нее немалые, а? — спросил хозяин.— Ого-го!..— А что ни говори, она того стоит, верно, Мацек? — поспешила ввернуть хозяйка.— Ого-го!..После столь многословного высказывания Овчаж отвел корову в закут, а она, оглядываясь по сторонам, так душевно помахивала хвостом, что Слимак не мог подавить в себе волнения.— Видно, воля господня, — прошептал он. — Попробую ее сторговать. — И направился к дверям хаты.— Юзек, — остановила его жена, — смотри только не болтай и уши не очень развешивай. Ты думай о том, как бы побольше выторговать, а ежели язык чересчур развяжется, на меня поглядывай. Он ведь кремень-мужик — этот Войцех, одному тебе с ним не сладить.Слимак еще на пороге снял шапку, перекрестился и вошел в сени. Сердце у него так и сжималось: и денег было жалко, и сомнения одолевали — удастся ли ему выторговать хоть рубль.Гость сидел на лавке в передней горнице; пламя печки освещало его и Магду, которой он по-отечески внушал, чтобы она была честной, работящей и слушалась своих хозяев.— В воду велят тебе броситься, — говорил он, — бросайся в воду; в огонь велят кинуться — кидайся в огонь. Случись, хозяйка даст тебе тумака, а то и поколотит, руку ей поцелуй да скажи спасибо, истинно говорю тебе: благословенна рука наказующая.Произнося эти слова, староста воздел руку кверху, лицо его приняло торжественное выражение; в красном отсвете огня он был похож на проповедника. Магде чудилось, что даже тени, прыгающие по стенам, поддакивают его словам и что вечерний сумрак, заглядывая в окошки, повторяет за дядей: «Благословенна рука наказующая!»Она плакала навзрыд. Ей то казалось, что она слушает прекрасную проповедь, то — что от каждого слова опекуна на спине у нее взбухают багровые полосы. Она не испытывала ни страха, ни обиды, а скорее благодарность, к которой примешивались воспоминания недавнего, но уже далекого детства.Дверь в хату скрипнула, и всю ее ширь заполнил Слимак.— Слава Иисусу Христу, — приветствовал он гостя.— Во веки веков, — ответил Гроховский.Он поднялся с лавки и, выпрямившись, чуть не уперся головой в потолок.— Спасибо вам, староста, что зашли нас проведать, — сказал Слимак, протягивая ему руку.— Вам спасибо за ласковую встречу, — ответил Гроховский.— Может, вам тут у нас неудобно? Вы прямо говорите.— Э, так хорошо, как и дома не всегда бывает; не только меня, но и скотину хозяйка ваша не оставила без попечения.— Слава богу, что довольны.— Вдвойне доволен: по всему видать, Магде у вас живется так, что лучше во всем свете не сыщешь… Магда! — обратился Гроховский к девушке, — а ну, поклонись в ноги хозяину да скажи спасибо, что он для тебя добрее отца родного. А вы, кум, сделайте милость, не жалейте для нее ремня.— Что ж, она девка неплохая, — ответил Слимак.Девушка, продолжая всхлипывать, повалилась в ноги — сперва дяде, потом хозяину — и убежала в сени. Слезы снова сдавили ей горло, но глаза уже высохли. Понемногу она успокоилась и, делая вид, будто выбежала по хозяйству, стала протяжно и жалобно кликать свиней.— Чуш, чуш, чу-ушиньки, чуш…Но свиньи уже спали. Зато вместо них из мрака вынырнул Бурек, а вслед за собакой Ендрек и Стась. Ендрек хотел было сбить Магду с ног, но та заехала ему кулаком в глаз, он схватил ее за одну руку, Стасек за другую, и все четверо выкатились на дорогу. В темноте нельзя было различить, где собака, а где кто из ребят, так они все перемешались и такой подняли вой и лай вместе с Буреком. Так они и растаяли в тумане, повисшем над лугами.Между тем в горнице, рассевшись у печки, хозяева вели беседу.— Что такое у вас приключилось, — спросил гостя Слимак, — почему надумали вы избавиться от коровы?— Видите, какое дело, — начал Гроховский, кладя руку ему на колено. — Корова эта не моя, а Магдина, ну, а жена давно меня точит: не хочу, говорит, держать чужую корову, своим, дескать, тесно в закуте. Я, конечно, не очень слушаю бабью болтовню, но тут как раз вышел случай: продают землю Комара, того, что спился и помер. А поле-то его приходится возле самой Магдиной полоски, вот я и думаю: надо продать корову и купить Магде морг земли. Ведь земля — это земля.— Ох, правда, — вздохнул Слимак.— То-то и оно. А как выйдут всякие льготы да наделы, девка наша получит больше, чем получила бы теперь.— Это как же? — заинтересовался Слимак.— Будут давать столько, сколько у кого уже есть. У меня, к примеру, двадцать пять моргов, мне и дадут двадцать пять. У вас сколько?— Десять.— Ну, и добавят десять. А Магде, если у нее будет два с половиной морга, дадут еще два с половиной.— А верно это — насчет надела?— Кто его знает? — ответил Гроховский. — Одни говорят — верно, а другие смеются. Я так думаю: дадут или не дадут, а все лучше купить девке лишний морг, раз выходит такой случай. Тем более и баба моя не хочет…— А раз будут землю давать даром, жалко деньги бросать зря, — заметил Слимак.— Это правильно, да деньги-то не мои, так у меня и рука не свербит. Но и то сказать: покупаю я не в имении, а у мужика. В имении я бы не спешил покупать, в таком деле всегда лучше выждать.— А как же! — ответил Слимак. — Дурак поспешит, а умный погодит.— И, не подумавши, ничего не станет делать.— И, не подумавши, не сделает, — поддакнул Слимак.В эту минуту появилась хозяйка с хромым Мацеком. Они прошли в боковушку и выдвинули на середину стол, выкрашенный в вишневый цвет. Возле него Мацек поставил два деревянных стула, а хозяйка зажгла керосиновую лампу без колпака и накрыла стол скатертью.— Сюда пожалуйте, — пригласила Слимакова. — Юзек, веди-ка старосту. Здесь вам удобнее будет вечерять.Мацек, ухмыляясь, неуклюже попятился за печку, пропуская в боковушку хозяев.— Хороша горенка, — сказал Гроховский, оглядываясь по сторонам. — И святых у вас много висит по стенам, и кровать крашеная, и пол настлан, и цветы на окошке. Это, верно, ваших рук дело, кума?— А то чьих же? — ответила довольная хозяйка. — Он все мотается — то в усадьбу, то в город, о доме и не заботится. Насилу я его заставила настлать пол хоть в боковушке. Сюда, кум, поближе к печке, садитесь, сделайте милость. Сейчас я подам ужин.Повернувшись к печке, она налила две миски пшенной похлебки со шкварками. Ту, что поменьше, подала батраку, а большую поставила на накрытый стол перед гостем.— Кушайте с богом, — сказала она Гроховскому, — если чего не хватает, скажите.— А вы не сядете с нами? — спросил гость.— Я поем напоследок, с детишками. Мацек, — обратилась она к батраку, — бери свою миску.Мацек, все так же ухмыляясь, взял свою похлебку и уселся на лавке против входа в боковушку, чтобы видеть старосту и послушать, о чем люди говорят: очень он соскучился по беседе. С довольным видом он поставил миску на колени и сквозь клубы пара любовался на вишневый стол, за которым сидели хозяева, на белую скатерть и жестяные ложки, которыми они ели. Чадящая плошка казалась ему самым усовершенствованным прибором для освещения, а стулья со спинками — самой удобной мебелью. Вид старосты наполнял его сердце благоговением и гордостью. Еще бы — это же староста Гроховский возил его когда-то на жеребьевку и даже стоял у двери в самой канцелярии, в то время как рекруты мокли под дождем во дворе. И Гроховский же велел отвезти его в больницу, заверив, что выйдет он оттуда здоровым. А кто собирает подати? Кто впереди крестного хода несет большую хоругвь? Кто запевает в костеле во время вечерни: «Удостой меня восхвалять тебя, дево пресвятая»? Все Гроховский! И вот сейчас он, такой обыкновенный Мацек Овчаж, сидит с ним под одной кровлей!А какая у него осанка! Как он развалился на стуле! Ноги вытянул, левой рукой уперся в бок, правой облокотился на стол, а голову откинул назад! Как ему, должно быть, покойно на этом стуле со спинкой!..Мацек попробовал так же развалиться, но больно стукнулся о стену, которая с возмущением напомнила ему, что он-то не староста, а всего лишь убогий батрак. И, хотя спина у Мацека ныла от работы, он согнулся еще смиреннее, сконфуженно спрятав под лавку обе ноги — и перешибленную и здоровую — в одинаково рваных башмаках. Да и зачем ему разваливаться, когда в двух шагах от него сидели, развалясь, староста и хозяин? Им хорошо, и для Мацека этого было вполне достаточно; он нехотя принялся за свою похлебку, жадно прислушиваясь к разговору.— А правду сказать староста, — начала хозяйка, — зачем вам тащиться с коровой в такую даль, к Гжибу?— Да он хочет ее купить, — ответил Гроховский.— Может, и мы купим.— Так бы оно и следовало, — вмешался Слимак, — девка у нас, пускай бы была и ее корова.— А ведь верно, Мацек, так бы оно и следовало? — повторила за мужем хозяйка, обращаясь к батраку.— Ого-го! — засмеялся Мацек, причем горячая похлебка потекла у него по подбородку.— Что правильно, то правильно, — вздохнул Гроховский. — Это и сам Гжиб так же рассудил бы: туда, дескать, и идти корове, где живет девка.— Вот и продайте ее нам! — подхватил Слимак.Гроховский опустил ложку на стол, а голову на грудь. С минуту он раздумывал, наконец произнес, словно покоряясь судьбе:— Ну, так и быть! Раз уж вы решили, придется вам корову отдать, ничего не поделаешь. У кого девка, у того и корова — тут и толковать нечего.— Только вы сбавьте хоть сколько-нибудь, — поспешила вставить хозяйка заискивающим тоном.Староста снова призадумался.— Видите дело-то какое, — проговорил он. — Кабы скотина была моя, я бы сбавил. А ведь это добро убогой сироты, что осталась без отца, без матери. Как я ее обижу? Вы, стало быть, дайте мне тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром за повод, и пускай корова остается у вас.— Уж очень деньги большие, — вздохнул Слимак.— Но и корова — заглядение, — возразил староста.— Деньги-то лежат себе в сундуке и есть не просят.— Но и молока не дают.— Ради этой коровы придется мне у пана луг заарендовать.— Оно и выгоднее, чем покупать сено.Наступило долгое молчание, неожиданно прерванное Слимаком:— Ну, кум, говорите последнее слово…— Я сказал: тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром — и забирайте корову. Гжиб будет в обиде на меня, ничего не поделаешь, но вас-то я должен уважить. Девка у вас, пускай и корова у вас.Хозяйка убрала со стола посуду и вышла в чулан. Через минуту она вернулась, неся бутылку водки, две рюмки, а на тарелке копченую колбасу и вилку с выломанным зубом.— Будьте здоровы, кум, — сказал Слимак, наливая водку.— Пейте с богом.Выпили, затем молча принялись жевать сухую колбасу, отложив вилку на тарелку. При виде водки Мацеку стало до того приятно, что он даже потихоньку вздохнул. Потом сунул обе руки за пазуху и чуть заметно выдвинул ноги из-под лавки. Ему пришло в голову, что в эту минуту староста и хозяин, должно быть, очень счастливы, и он тоже почувствовал себя счастливым.— Право, не знаю, как быть, — говорил Слимак, — брать ли корову или не брать? Цену вы заломили такую, что у меня всякая охота пропала.Гроховский беспокойно заерзал на стуле.— Кум, голубчик, — сказал он, — золотой мой, как мне быть: ведь добро-то сиротское. Магде я непременно должен купить землю, хоть того ради, что баба блажит.— За морг с вас не возьмут тридцать пять рублей, земля теперь дешевая.— Стала дорожать. В нашей волости хотят какую-то новую дорогу прокладывать, так немцы скупают землю.— Немцы? — повторил Слимак. — Да они уже купили Вульку.— Что ж, продадут ее другим немцам, а сами перейдут поближе к нам.— Были у меня нынче в поле два немца и все что-то выспрашивали, да я не понял, чего им надо, — сказал Слимак.— Вот видите! Сюда норовят залезть. А стоит осесть одному, как за ним потянутся другие, словно муравьи на мед, — вот земля и дорожает.— Да они знают ли крестьянскую работу?— Еще как знают!.. Барышей-то немец больше получит, чем мужик, хоть он тут и родился, — ответил Гроховский.— Чудно!— Ого!.. Немцы — они умные. Они скота много держат, клевер сеют, а зимой ремеслом промышляют. Нет, мужику против них не устоять.— Любопытно бы знать, какой они веры. Говорят они между собой, как евреи.— Вера у них получше еврейской, — сказал староста, подумав, — но не то что католическая, куда там! Костел у них такой же, как у нас, с органом и скамейками. Только ксендз у них женатый и ходит в сюртуке, а в главном алтаре, где место богу-отцу, у них стоит один распятый Христос, как у нас на паперти.— Стало быть, вера их хуже нашей.— Хуже, — подтвердил Гроховский, — они и царице небесной не молятся.— Ох, царица небесная! — прошептала хозяйка.Слимак и Гроховский набожно вздохнули, а Мацек перекрестился.— Как их еще господь бог милует! — заметил Слимак. — Пейте, кум.— За ваше здоровье. А что ж господу их не миловать, раз у них скота много? Скот — он всему основа!Слимак задумался и вдруг хлопнул ладонью по столу.— Кум, староста! — воскликнул он с воодушевлением. — Продайте мне корову!— Продам! — ответил Гроховский и тоже хлопнул по столу ладонью.— Даю вам… тридцать… один рубль… ей-богу, только по дружбе.Гроховский обнял его.— Кум, дайте мне тридцать… ну, хоть тридцать четыре рубля бумажками да рубль серебром за повод.В горницу осторожно скользнули набегавшиеся вволю ребята. Хозяйка налила им похлебки и отвела в дальний угол, велев сидеть смирно. Они и в самом деле все время сидели смирно, только Стасек один раз свалился с лавки, а Ендрек получил от матери тумака. Зато Магда притаилась, как мышка, а вздремнувшему Мацеку привиделось во сне, будто он сидит в боковушке на стуле со спинкой и пьет водку. Батрак чувствовал, как водка ударила ему в голову, как, захмелев, он развалился не хуже Слимака и во что бы то ни стало хотел поцеловать старосту!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32