Это была её комната, все было строго и просто, точно здесь жил мужчина. У окна стоял небольшой, закапанный чернилами стол, рядом — узкая железная кровать, покрытая стёганым одеялом. Особенно поразил Безайса беспорядок и разбросанные на полу окурки. На столе стояла лампа с обгоревшим бумажным абажуром и валялись растрёпанные книги. «Аналитическая геометрия», — прочёл он на раскрытой странице. С полки скалил зубы медный китайский божок.
Позади скрипнула дверь. Безайс вобрал голову в плечи и медленно повернулся. Перед ним стояла Лиза.
Безайс думал, что она очень красива, и теперь был немного удивлён. Это была невысокая смуглая девушка, черноволосая, с живыми глазами. Она была хорошенькая, но Безайс встречал многих лучше её.
Она остановилась в дверях и вопросительно смотрела на Безайса.
— Здравствуйте, — сказала она.
Матвеев сказал правду — глаза у неё действительно были очень красивые.
Безайс порывисто встал.
— Здравствуйте. Я к вам по делу. Ваш… это самое… знакомый… вы его, конечно, помните…
Она подошла к нему, слегка щуря глаза.
— Простите, как ваша фамилия?
— Это пустяки. А впрочем, моя фамилия Безайс.
Ему хотелось скорей свалить с себя это дело, прибежать домой и валяться в носках на кровати, не думая ни о чём.
— Он послал меня и очень извиняется, что не может прийти сам. Вам придётся зайти к нему, но это близко, не беспокойтесь. Если хотите, я могу вас проводить сейчас. Если, конечно, вы ничем не заняты.
Она подошла к стулу, на котором лежали какая-то материя, бумага, спички, и стала складывать все это прямо на пол.
— Ваша фамилия — как вы сказали?
— Безайс. Я пришёл к вам от Матвеева, моего товарища.
— Матвеев здесь? — спросила она живо.
— Да, здесь.
— Отчего же он не пришёл сам?
Он помолчал, собираясь сказать самое важное. Но она вдруг подошла к двери и открыла её. Безайс мельком увидел впустившую его женщину. Она стояла, прислонившись к косяку.
— Мама, — сказала Лиза, — уходи сейчас же! Ну?
— Так вы товарищ Матвеева? — продолжала она, закрывая дверь и улыбаясь. — А отчего он сам не пришёл?
— Он нездоров. Хотя, вернее сказать, даже ранен.
Она широко раскрыла глаза.
— Ранен?
Безайс тоже встал.
— Но не надо волноваться, рана не серьёзная, — начал он, торопясь. — Он уже почти здоров, честное слово! Но самое главное — не надо волноваться. Это же глупо — волноваться, когда он почти здоров.
Она смотрела на него ошеломлённая, точно ничего не понимая.
— Куда его ранили? — спросила она.
— В ногу, — ответил Безайс. — Ему страшно повезло, это такая рана, от которой легко поправиться. Возьмите себя в руки и не расстраивайтесь. До свадьбы заживёт, — прибавил он с глупым смехом.
Все остальное тянулось, как кошмар. Он начал рассказывать ей и несколько раз собирался сказать прямо, что Матвееву отрезали ногу, но всякий раз хватался за какой-нибудь предлог и рассказывал о другом — о Жуканове, о Майбе, о дороге. Она слушала, молча глядя ему прямо в глаза, и Безайс смущался от этого взгляда, точно он лгал. Наконец он измучился от звука собственного голоса. Тогда он замолчал, думая несколько минут, и сказал:
— Ему отрезали ногу ниже колена.
Она вскочила, как от удара.
— Отрезали? — крикнула она со всхлипыванием.
— Да, — сказал Безайс, — отрезали. Ниже колена.
— Ниже колена?
Безайс поднял голову. На её лице был ужас. Она не замечала, как у неё дрожат губы. Некоторое время они стояли молча, тяжело дыша.
— И теперь он… на одной ноге?
— На одной.
— А как же он ходит?
— На костылях.
Никогда в жизни он не чувствовал себя так скверно. Она схватила его за руку и стиснула до боли.
— Это он послал тебя?
— Он. Ему хочется, чтобы вы пришли к нему.
— Но как же это вышло? Неужели ничего нельзя было сделать? Ты все время был с ним?
— Конечно, все время.
— И ничем нельзя было помочь?
Это было прямое обвинение. Безайса охватила мгновенная ярость. Он вырвал свою руку.
— Началось нагноение, доктор сказал, что без операции он умрёт.
Она села на стул: сверху Безайс видел её волосы, разделённые прямым пробором.
— Как это глупо, — сказала она, сжав руки и покачиваясь всем телом. — Именно его! Ведь вас было трое?
— Да.
— Ну, а сейчас? Он встаёт?
— Даже ходит немного.
Она помолчала, что-то вспоминая.
— Он совершенно беспомощный?
— Нет, конечно. Недавно он сам оделся.
Безайс сидел, ожидая чего-то самого тяжёлого. Он обвёл глазами комнату, потрогал себя за ухо и встал.
— Я пойду, пожалуй, — сказал он, не глядя на неё и вертя шапку в руках. — Вот теперь я вам сказал все.
Он вышел в коридор, натолкнувшись в темноте на впустившую его женщину, ощупью отыскал дверь, но потом вернулся снова. Она сидела, прижавшись грудью к столу.
— Я забыл дать вам его адрес, — сказал он. — Вы придёте сегодня к нему?
— Я приду завтра.
Он вышел на улицу и пошёл прямо, пока не заметил, что идёт в обратную сторону. Тогда он вернулся, прибежал домой и сказал Матвееву: «Завтра она придёт», — потом ушёл к себе, лёг в носках на кровать и долго курил. Он как-то не выяснил своего отношения к этой истории, и в его голове был полный беспорядок. Черт знает, что хорошо и что плохо.
Он думал о Матвееве, о Лизе, о самом себе, и было совершенно непонятно, чем все это кончится. Одно было ясно — девушки, как Лиза, встречаются не каждый день.
Она плакала
На другой день Матвеев поднялся и, бодро стуча костылями, отправился просить у Дмитрия Петровича бритву. Кое-как он побрился и, сидя перед зеркалом, с удовлетворением рассматривал свою работу.
Насвистывая, он вернулся к себе в комнату, критически её оглядел и остался недоволен расстановкой стульев. С полчаса он возился, громыхая стульями и поправляя оборки на занавеске, но потом устал и сел, тяжело дыша. Он был в хорошем настроении, и весь мир улыбался ему. Отдохнув, он пришёл в столовую и стал учить мальчиков играть на гребёнке с папиросной бумагой. Но потом пришла Александра Васильевна, гребёнку отобрала и загнала Матвеева обратно в его комнату.
Пробил час, а Лизы все ещё не было. Время текло медленно, и он не знал, куда его девать. Безайса, по обыкновению, дома не было. Александра Васильевна принесла завтрак, и пока он ел, она стояла у дверей и расспрашивала, — есть ли у него мать, сколько ей лет и правда ли, что большевики и коммунисты — это почти одно и то же. Она жаловалась на то, что Варя хочет остричь волосы. Она считала это глупостью и удивлялась, кому может нравиться безволосая женщина.
Но Лиза все ещё не приходила. Когда большие хриплые часы в столовой пробили три часа, Матвеев начал беспокоиться. Он взял костыли и отправился бродить по дому, с тоской и недоумением спрашивая себя, что могло её задержать. Он снова ушёл в свою комнату. Там он сидел до вечера, и с каждым ударом часов в нём росла уверенность, что она уже не придёт. Ноющая, точно зубная боль, тоска поднималась в нём, он начал думать, что с ней случилось какое-то несчастье. Эта мысль была невыносима, и, когда пришла Варя, ему хотелось сломать что-нибудь.
Она села рядом и начала говорить, что он должен больше есть, чтобы пополнеть.
— Ты скажи, — говорила она, — что тебе больше нравится. Суп всегда остаётся в тарелке. Хочешь, завтра сделаем пирог с курицей. Мама очень хорошо его делает.
Это было самое неподходящее время для разговора о пироге с курицей.
— Не хочу, — сказал он.
Он искоса взглянул на неё и заметил, что она завилась. Лизу, может быть, арестовали, — и эти легкомысленные белокурые кудри оскорбили его.
— Давай говорить о другом, — сказал он сухо. — Ты что-нибудь хотела спросить? Ты вечно о кухне разговариваешь, будто на свете больше нет ничего.
— Нет, это я только так. А я действительно хотела спросить тебя об одной вещи. Я думала об этом весь день: когда будет мировая революция?
— В среду, — ответил он сердито.
За последнее время в ней появилась черта, которая его бесконечно раздражала. Она старалась говорить об умных вещах: о партии, о цивилизации, о древней Греции. Это было беспомощно и смешно.
— Не старайся казаться умней, чем ты есть на самом деле, — сказал он, помолчав. — Это режет ухо. У тебя нет чувства меры, и ты слишком уже напираешь на разные умные вещи. Держи их про себя.
Он старался не глядеть на неё.
— Это просто флирт… Говори об этом с Безайсом, он будет очень доволен. Но даже и флиртовать можно было бы не так тяжеловесно.
— Почему это флирт?
— Ну, кокетство. Зачем ты завиваешься?
— Я больше не буду, — сказала она тихо.
Он немного смягчился.
— Ах, Варя, мне сейчас не по себе. Не обращай внимания. Но ты напрасно так держишься, это смешно. Неужели ты этого не видишь? Будь глубже и оставь это уездное жеманство. Хотя лучше, знаешь, бросим сегодня это, я что-то зол. Когда придёт Безайс, пришли мне его, хорошо?
— Хорошо, — покорно ответила она, вставая.
А когда пришёл Безайс, он закатил ему скандал. Матвеев спросил, что в городе нового, и когда Безайс ответил, что ничего нового нет, он взбесился.
— Мне надоело это, Безайс, — начал он громко, чувствуя, что у него дрожат губы. — Это возмутительно, понимаешь ты? Ты изводишь меня. Я сижу в этой проклятой комнате и ничего не знаю, что делается кругом. А ты рассказываешь мне всякий вздор. Зачем это? Ты смеёшься, что ли? Я не позволю так обращаться со мной! Скотина!
Последнее слово он почти крикнул.
Безайс осторожно присел на кончик стула.
— Я тут не виноват, старик. Это все доктор. Он сказал, что тебе нельзя волноваться, и я старался изо всех сил. Но теперь я вижу, что он умеет только пачкать йодом и ничего не понимает в нашем деле.
И он рассказал Матвееву, зачем он уходил по вечерам и что делал. Он почувствовал, что хватил слишком и что дальше молчать было нельзя. Матвеев немного утешился и слушал Безайса, не прерывая ни одним словом.
— Это все хорошо, — сказал он. — Погоди, я встану, и будем втыкать вместе. Ты не слушай докторов, это для баб. Из всех лекарств я оставил бы только мятные лепёшки, — говорят, они помогают против икоты. А больше я не верю ничему. Завтра я выйду на двор посмотреть, что там, в природе, делается без меня.
— Ты не выйдешь. Увидят тебя соседи, пойдут разговоры. Потерпи ещё немного.
Матвеев молчал несколько минут, потом смущённо улыбнулся.
— Она далеко живёт отсюда?
— Кто?
— Лиза.
— Нет, не очень. Несколько кварталов.
— Слушай, тебе опять придётся к ней пойти.
— Когда?
— Сейчас. Я думаю, с ней что-нибудь случилось. Сам знаешь, какое время. Вдруг её арестовали? Видишь ли, если она что-нибудь пообещает, то обязательно сделает. Безайс, пожалуйста.
Безайс встал.
— Хорошо, — сказал он убитым тоном.
Худшего наказания для него нельзя было придумать. Но идти надо было: если б он попал в такое положение, Матвеев сделал бы это для него. Он ушёл и пропадал два часа, а когда вернулся, то произошёл разговор, о котором потом он всегда вспоминал, как о тяжёлом несчастье. С этого дня он дал себе страшное обещание никогда не ввязываться в чужие дела.
Он осторожно прошёл по тёмным комнатам, — в доме уже спали. Матвеев ждал его, сидя на кровати, и курил папиросу за папиросой.
— Ты был у неё? — спросил он нетерпеливо.
— Был, — ответил Безайс. — Все благополучно.
— Что она говорит?
— Говорит, что сейчас не может прийти. Придёт завтра.
— Почему?
— Должно быть, занята чем-нибудь. Я не знаю.
Матвеев был озадачен.
— А что она просила мне передать?
— Что завтра она придёт.
— И больше ничего? Только это?
— Да, как будто ничего.
— Вспомни-ка, Безайс, подумай хорошенько. Ты забыл, наверное.
Это звучало как просьба. Безайс откашлялся и сказал глухо:
— Ну… просила передать, что ты… милый, конечно.
— Ага…
— Что она прямо помирает, так соскучилась. Знаешь, разные эти бабьи штуки.
— Ага…
— Ну… вот и всё.
— А что обо мне говорила?
— Да ничего такого особенного не говорила.
— Она волновалась?
— Как тебе сказать…
Он поднял глаза и увидел, что Матвеев бледно улыбается, — точно его заставляли. По его лицу медленно разлилось недоумение. Безайс хотел рассказать, какая она передовая, мужественная, но теперь заметил вдруг, что Матвееву этого не надо, что он хочет совсем другого.
— Она плакала, когда ты рассказывал ей об этом?
Он смотрел на него с надеждой и ожиданием, почти с просьбой, и Безайс не мог этого вынести. Он решил идти напролом. Не все ли равно?
— Как белуга, — ответил он, твёрдо и правдиво глядя в лицо Матвееву. — Я просил её перестать, но что же я мог поделать. Они все такие.
— Честное слово?
— Ну, разумеется.
Матвеев откинулся к стене и рассмеялся счастливым смехом.
— Это изумительная девушка, Безайс, ей-богу! — сказал он тщеславно. — Когда ты узнаешь её ближе, ты сам это увидишь. Так она плакала?
— И ещё как!
— Вот дура! Наверное, первый раз в жизни.
Наступила пауза.
— А как она тебе понравилась?
— Да ничего. Подходящая девочка.
— Правда, хорошенькая?
— Правда.
— А где ты с ней встретился?
— В её комнате.
— Та-ак. Какое первое слово она сказала, когда тебя увидела?
— Сказала «здравствуйте».
— А ты?
— Я тоже сказал «здравствуйте».
— Хм. Она, наверное, была в коричневом платье с крапинками?
— Нет, в синем и без крапинок.
Безайс был угрюм, смотрел в пол, но Матвеев не обращал внимания на это. Его распирало желание разговаривать.
— Никогда не знаешь своей судьбы, — говорил он, улыбаясь. — Помнишь, как я старался всучить тебе билет на этот вечер? Каким же я был ослом! Ведь не пойди я тогда, я бы с ней и не встретился. Случайность. Я часто думаю теперь об этом и благодарен тебе, что ты остался дома. Так она тебе очень понравилась?
— Ничего себе.
— Я так и думал. Черт побери, у меня, наверное, сейчас очень дурацкое лицо?
— Нет, не очень.
— Да-а. Так-то вот, старик. Это новая женщина в полном смысле слова. Когда я разговариваю с Варей, мне кажется, будто я жую сено. Очень уж невкусно. Ты не обижаешься? Она свяжет тебя по рукам и ногам и будет стеснять на каждом шагу.
— По совести говоря, — ответил Безайс с одному ему понятной насмешкой, — она меня не очень стесняет.
— Ну, может быть. Каждый получает, что он хочет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23