С каждым новым этапом боя это все больше волновало Якова Ивановича. Он запросил по радио командарма и на всякий случай по нескольким дорогам навстречу ожидаемой дивизии направил офицеров своего штаба.
Настала ночь, но посланные офицеры обратно не вернулись. Из штаба армии пришла странная шифровка, приказывающая «занять оборону на достигнутом рубеже». Причины не были объяснены. При этом фронт обороны указывался значительно более широкий, чем занимала сейчас дивизия Железнова.
– Что-то неладное случилось, – сказал Яков Иванович, передавая шифровку Хватову. – Ну что ж, придется переходить к обороне.
Но, странное дело, противник, точно ему было известно указание штаба армии, перешел по всему фронту к активным действиям.
– Нельзя нам терять время, товарищи, – сказал Железнов, и его взгляд остановился на Доброве. – Вот ты, Иван Кузьмич, говоришь: «Оборона – медленная смерть». А оказывается, хочешь не хочешь, нужно переходить к обороне.
– Пока что я не вижу причин, – возразил Добров. – Очередная перестраховка! На твоем месте я бы рванул, захватил шоссе…
– Но ведь ты сам всегда ратуешь за выполнение отданного приказа… – не дал ему договорить Железнов.
– А ты не бойся! Действуй! Победителей не судят! – патетически произнес Добров.
– Это пахнет авантюрой!
– На войне иногда трудно сказать, что полезней: оборона или смелая авантюра, – ответил Добров.
– Садись-ка лучше, Иван Кузьмич, к комдиву, – сказал Хватов, показав на склонившегося над картой Железнова, – да помоги ему. Глядишь – и сам поучишься!..
Добров бросил на него недовольный взгляд, но смолчал и шагнул к столу.
Если внезапный переход к обороне в момент, когда наступление развивалось так успешно, вызвал удивление у командиров, то у солдат это подняло бурю негодования.
– Чего мы остановились?! Фрица, что ли, испугались?! Он же сам нас боится! Давай вперед! – гудели солдаты, сопровождая каждую фразу смачным фронтовым словцом.
– Выполняй приказ! Начальство знает, что делает, – подкрепляя свои силы таким же послесловием, отвечал им Кочетов. – Политрук придет и все нам разъяснит.
– Нехорошо ты говоришь! – возразил ему новичок, которого бойцы за балагурство прозвали Сорокой.
– А ты еще мало пороху нюхал, чтоб рассуждать, – прикрикнул на него командир отделения Куделин. – Копай, раз тебе приказано!
Кочетов одобрительно поглядел на этого детину. «Орел!» – подумал он про него.
– Окапывайтесь, пулеметчики! Раз велено, значит, надо!
Не переставая гудеть, пулеметчики сбросили полушубки и энергично принялись копать мерзлую, окаменевшую землю, словно ни мороз, ни беспорядочная пальба гитлеровцев на них не действовали. Надо было окопаться до наступления темноты. Поэтому они работали не разгибая спины.
Внезапно над ними низко пролетел самолет. Он сбросил белые листки. Бойцы оторвались от работы и стали подбирать их.
– Стой! Куда вы?! – крикнул Кочетов вдогонку выбежавшим красноармейцам. Кувыркаясь в воздухе, листовки падали на дорогу.
«…Вы окружены… Зря сопротивляетесь… Комиссары и коммунисты ведут вас на гибель… Пока не поздно, переходите к нам…» – читали бойцы в листовках.
Кочетов от досады заскрипел зубами. Он обежал всех солдат, отобрал у них эти бумажки, однако все уже успели прочитать их.
«Неужели это правда?.. – подумал Николай. – Почему же молчат ротный и политрук?.. Почему боятся сказать нам правду?.. Ведь хуже, что мы из листовок об этом узнаем…» Он разорвал листовки на мелкие клочки и втоптал их в снег.
Николаю даже не с кем посоветоваться. Рассудительный Кремнев находился в штабе. Подопригора, как на грех, ушел на патронный пункт, а политрук с ротным – к комбату. Боясь, что листовка повлияла на неустойчивых бойцов, Николай внимательно всматривался в их лица. Он определял их по-своему. Тех, у кого в этот момент был грустный вид, относил к «надежным», а всех, кто не пал духом и у кого на лице появлялась улыбка, брал под подозрение. Особенно не нравился ему вечно ухмыляющийся Сорока. Недоверчиво относился он и к щуплому Григорию, который за последний день стал каким-то странным, совсем сник, отвечал на вопросы невпопад, как будто тронулся рассудком.
– Приглядываться надо к этой трещотке, – кивая в сторону Сороки, наказывал Кочетов угрюмому рослому Куделину, который нравился Николаю своей исполнительностью. – И за Григорием посматривай! Как бы не свихнулся парень.
– Будьте уверены! Если что, так я ему перо вставлю! – молодцевато ответил Куделин. – Можете на меня положиться, товарищ младший лейтенант.
На другой день политрук Попов объяснил, что гитлеровцам действительно удалось перехватить коммуникации, но, стараясь смягчить свои слова и поддержать боевое настроение солдат, он заверил, что позади их дивизии движется целая армия, которая вот-вот прорвется, и тогда дивизия снова двинется вперед.
А между тем все чаще и чаще гитлеровцы сбрасывали с самолетов и засылали в снарядах в расположение дивизии Железнова листовки, которые сулили «благородный прием», призывали сдаваться.
Попов собрал коммунистов и комсомольцев около «норы» Кочетова (так называли его маленькую, вырытую на склоне обрыва землянку).
– Не поддавайтесь, товарищи, фашистской агитации, – говорил Попов. – Не поддавайтесь и другому врагу – унынию и панике… Если голодно – терпите. На посту захочется спать – не спите. Будьте бдительны!.. И помните, что наша сила – в нашей собственной стойкости…
Он сообщил собранию, что парторганизация полка назначила Николая Кочетова парторгом роты.
Смущенный оказанным ему доверием, Николай, запинаясь, так начал свою речь:
– Сами знаете, товарищи, какие дела… Тяжелые дела!.. Так что, товарищи, все зависит от нашей боевой стойкости… А если я что не так, вы меня, товарищи, того, одернете… Ведь сами знаете, в первый раз… А за дело партии себя не пожалею…
Разошлись уже в сумерках. Каждый направился согласно составленному боевому расписанию. Николай и Тарас пошли по траншее проверить, как несут бойцы свою службу. Их встретил Куделин. Он поздравил Кочетова с назначением и сказал, что в этот тяжелый момент хочет вступить в партию.
– Добре! – пробасил Тарас.
– Хорошее дело задумал, – сказал Кочетов. – Пиши заявление. Поддержим.
Став парторгом, Николай почувствовал особую ответственность за состояние и боеспособность своей роты. Проходя с Подопригорой по траншеям и проверяя, как несет службу наряд, он не преминул взглянуть на Сороку и заметил, что тот молчаливо и внимательно вглядывается в сторону вражеских окопов. Вдруг послышался знакомый звук нашего приближающегося транспортного ТБ. Кочетов прислушался и заторопился к своей землянке: оттуда можно было наблюдать за посадкой самолетов.
Сидя ночами на ящике возле своей землянки, Николай проводил немало беспокойных минут, напряженно всматриваясь в темноту, где часто, после того как прошумит в небе мотор самолета, небо озарится вдруг зловещими зарницами разрывов. Тяжело становилось на сердце у Николая, когда за темной стеной леса поднималось высокое яркое пламя взрыва. Может быть, это взорвался самолет, или сгруженные на землю боеприпасы, или взрывчатка?! Николай понимал, что каждый такой взрыв может вызвать у бойцов уныние, посеять сомнение и неуверенность. Ведь они знали, что самолеты доставляют с Большой земли продовольствие и боеприпасы, а в обратный рейс берут с собой раненых.
– Не журись! – успокаивал в таких случаях Николай бойца. – Если что, командующий все самолеты бросит сюда на подмогу!
Он сам верил в эти слова и каждую ночь сторожил, вглядываясь в сторону невидимого ему аэродрома.
Когда же после ярких вспышек огня все еще слышался мерный звук ТБ и потом постепенно стихал, Николай вздыхал с облегчением: «Значит, сел…» – и шел по траншеям, сообщая бойцам о благополучной посадке самолета…
…Дни шли за днями. Они были хуже, чем ночи. Враг неистовствовал: бросал листовки, а потом сразу наваливался артиллерийским огнем на какой-нибудь участок обороны.
«…Скоро снабжение по воздуху прикончится и вас задушит костлявая рука голода, – пугали листовки. – Вы захотите к нам, но тогда будет поздно: мы вас не примем. Если захотите спасти свою жизнь, то предлагаем в течение трех суток сдаться. Иначе будете уничтожены».
– Не может этого быть! – говорил Николай своим бойцам. – Не робейте! Не поддавайтесь врагу! Если враг угрожает, значит, сам напуган.
Об этом говорили коммунисты, комсомольцы и все те, кто верил Николаю. Кочетов старался быть жизнерадостным, он внимательно относился к бойцам, в бою себя на жалел, старался быть примером для своих подчиненных. Он был из таких, про кого в армии говорят: «В работе – муравей, в бою – лев. А если и спит, то одним глазом смотрит…»
Бойцы роты верили Кочетову и старались ему подражать. Четверо коммунистов и небольшая группа комсомольцев были надежной опорой роты.
Лишь один Григорий, как выеденная ржавчиной крупинка, отвалился от коллектива роты. Перепуганный тем, что творилось вокруг, Григорий поверил листовкам и однажды ночью махнул через бруствер. Его тут же схватил за руку давно следивший за ним Куделин.
– Ты куда, к врагу?.. Предатель!..
– Да что ты!.. Просто винтовка за бруствер завалилась… – несвязно пробормотал Григорий.
– Я тебе покажу винтовку!.. Как гада, расстреляю!
Григорий опустился на дно окопа и, ползая перед Куделиным на коленях, загнусавил:
– Пощади!.. Не выдержал я!..
– Идем к Кочетову! – крикнул Куделин и схватил его за шиворот.
– Не надо!.. За тебя жисти не пожалею!.. Прости меня!.. – цепляясь за полушубок Куделина, молил Григорий.
– Ну, смотри! Помни, что обещал, а то на месте пристрелю! – отшвырнув его от себя, прикрикнул Куделин.
С этого момента Григорий стал предан Куделину как собака.
В роте пришлось значительно сократить паек и установить норму на расходование патронов и мин. Командир роты даже запретил тратить патроны на стрельбу по репродуктору, откуда на русском языке раздавались призывы гитлеровцев к советским воинам. На каждый призыв сдаться в плен бойцам хотелось послать в репродуктор пулю, чтобы заставить его замолчать.
В тылу дивизии тоже что-то случилось. Самолеты уже не садились на аэродроме, а сбрасывали продовольствие и боеприпасы в мешках на парашютах. Порой эти мешки попадали в расположение гитлеровцев.
Становилось голодно, и среди пулеметчиков пошли разговоры о том, что надо бы пойти в ближайшую деревню и организовать там жратву…
– На месте расстреляю, если кто осмелится это сделать! – пригрозил командир роты.
Говорил по этому поводу с бойцами и Сквозной. Но кто-то умело работал на врага. И в одну из ночей трое новичков все-таки ушли из роты и вернулись к утру с нагруженными продуктами пулеметными санками. Пулеметчики сразу бросились к санкам.
– Назад! – остановил их Кочетов.
Бойцы попятились. Поставив у саней Куделина, Кочетов набросился на провинившихся и, если бы поблизости не появилось начальство, наверное, избил бы их. По дну оврага поднимался Железнов, за ним шли Хватов, Карпов, Сквозной, командир роты и политрук. Вид у всех был изнуренный и усталый.
– Что такое у вас происходит, товарищ Кочетов? – спросил Железнов, протягивая руку подбежавшему к нему Кочетову.
– Мародерство, товарищ комдив. Расстрелять мало! – И он доложил Якову Ивановичу о происшедшем.
– Нехорошо, товарищи! – обратился к пулеметчикам Железнов. – Товарищ Кочетов прав. Это именно мародерство!..
– Разрешите, товарищ полковник… – вышел вперед один из тех, кого Кочетов назвал «мародерами». – Мы ведь их защищаем, – он показал в сторону деревни, – за них кровь проливаем, а они, как кулаки…
– Вы не правы, товарищ, – перебил Железнов. – Хлеб и другие продукты, которые вы едите, дают нам крестьяне ближайших деревень, в том числе и крестьяне той деревни, где вы все это взяли.
– Мы этого не знали… – растерянно сказал солдат. – Что же нам теперь делать?
– Что делать? – повторил Железнов и посмотрел на окружающих красноармейцев, как бы спрашивая у них совета.
Сорока подался вперед.
– Отвезти обратно и попросить у крестьян за всю роту прощения! – сказал он.
Кочетов с удивлением посмотрел на него: ведь он считал Сороку ненадежным бойцом.
– Правильно, – поддержал это предложение Хватов. – И это надо сделать сейчас же.
Железнов, Хватов и Кочетов пошли по траншеям. Комдив останавливался у каждого пулемета, просматривал сектор обстрела и огневую связь с другими пулеметами, проверял, как прикрываются пулеметным огнем заграждения. Но сейчас он, как и Хватов, интересовался этим лишь попутно, сюда его привело желание узнать настроение бойцов, поднять их веру в собственные силы.
– Советский солдат сильней врага во сто крат! – ответил Железнов одному стрелку, который посетовал, что советских солдат мало, а фашистов много. Другому, который выразил опасение, что фашист может их обложить вкруговую и зажать в кольцо, он ответил шуткой:
– Для храброго бойца – нет кольца.
Так, весело, с солдатской простотой, по-суворовски, он отвечал всем, с кем ему пришлось разговаривать.
Проходя по траншеям, Хватов останавливался в первую очередь около тех солдат, которых знал плохо или встречал впервые. Своими унылыми рассуждениями Григорий вызвал у него беспокойство.
– Посматривай за ним. Прикрепи к нему надежного человека, – шепнул он политруку. От Сороки же, наоборот, вопреки подозрениям Кочетова, у него осталось хорошее впечатление. Хватов предложил политруку привлечь его для поддержания духа среди солдат.
– Он веселый и жизнерадостный человек, – сказал Хватов Попову.
Куделин на этот раз ему не понравился своей подчеркнутой выправкой, чрезмерным усердием показать свою особую требовательность к подчиненным.
– Мне кажется, – споря по этому поводу с Поповым, заметил Фома Сергеевич, – он обольстил вас своей выправкой и солдафонством, а не душой. Повремените с приемом в партию. Как следует разберитесь. Не судите по внешним признакам. Учитесь глубже узнавать людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60