Сергей Довлатов: «Встретились, поговорили»

Сергей Довлатов
Встретились, поговорили



«Собрание сочинений в 3-х томах»:
Сергей ДовлатовВстретились, поговорили * * * Все считали его неудачником. Даже фамилия у него была какая-то легкомысленная – Головкер. Такая фамилия полагается невзрачному близорукому человеку, склонному к рефлексии. Головкер был именно таким человеком.В школе его умудрились просто не заметить. Учителя на родительских собраниях говорили только про отличников и двоечников. Среднему школьнику, вроде Головкера, уделялось не больше минуты.В самодеятельности Головкер не участвовал. Рисовать и стихи писать не умел. Даже читал стихи, как говорится, без выражения.Уроков физкультуры не посещал. Был освобожден из-за плоскостопия. Что такое плоскостопие – загадка. Я думаю – всего лишь повод не заниматься физкультурой.Учитель пения говорил ему:– Голоса у тебя нет. И души вроде бы тоже нет.Учитель скорбно приподнимал брови и заканчивал:– Чем ты поешь, Головкер?..Общественной работой Головкер не занимался. В театр ходить не любил. На пионерских собраниях Головкера спрашивали:– Чем ты увлекаешься? Чему уделяешь свободное время? Может, ты что-нибудь коллекционируешь, Головкер?– Да, – вяло отвечал Головкер.– Что?– Да так.– Что именно?– Деньги.– Ты копишь деньги?– Ну.– Зачем?– То есть как зачем? Хочу купить.– Что?– Так, одну вещь.– Какую? Ответь. Коллектив тебя спрашивает.– Зимнее пальто, – отвечал Головкер…Закончив школу, Головкер поступил в институт. Тогда считалось, что это – единственная дорога в жизни. Конкурс почти везде был огромный. Головкер поступил осмотрительно. Подал документы туда, где конкурса фактически не было. Конкретно – в санитарно-гигиенический институт.Там он проучился шесть лет. Причем так же, как в школе, остался незамеченным. В самодеятельности не участвовал. Провокационных вопросов лекторам не задавал. Девушек избегал. Вина не пил. К спорту был равнодушен.Когда Головкер женился, все были поражены. Уж очень мало выделялся Головкер, чтобы стать для кого-то единственным и незаменимым. Казалось, Головкер не может быть предметом выбора. Не может стать объектом предпочтения. У Головкера совершенно не было индивидуальных качеств.И все-таки он женился. Лиза Маковская была его абсолютной противоположностью. Она была рыжая, дерзкая и привлекательная. Она курила, сквернословила и пела в факультетском джазе. Вокруг нее постоянно толпились спортивные, хорошо одетые молодые люди.Все ухаживали за Лизой. Замуж она так и не вышла. А на пятом курсе родила ребенка. Девочка была походка на маму. А также на заместителя комсорга по идеологии.Короче, Лиза превратилась в женщину трудной судьбы. Высказывалась цинично и раздраженно. К двадцати пяти годам успела разочароваться в жизни.И тут появился Головкер. Молчаливый, застенчивый. Приносил ей не цветы, а овощи и фрукты для ребенка. Влечения своего не проявлял. Мелкие домашние поручения выполнял безукоризненно.Как-то они пили чай с мармеладом. Девочка спала за ширмой. Головкер встал. Лиза говорит:– Интродукция затянулась. Мы должны переспать или расстаться.– С удовольствием, – ответил Головкер, – только в другой раз. Я могу остаться в пятницу. Или в субботу.– Нет, сегодня, – раздражительно выговорила Лиза, – я этого хочу.– Я тоже, – просто ответил Головкер.И затем:– Останусь, если вы добавите мне рубль на такси. С возвратом, разумеется…Так они стали мужем и женой. Муж был инспектором-гигиенистом в управлении столовых. Жена, отдав ребенка в детский сад, поступила на фабрику. Работала там в местной амбулатории.А потом начались скандалы. Причем без всяких оснований. Просто Головкер был доволен жизнью, а Лиза нет.Головкер приобрел в рассрочку цветной телевизор и шкаф. Купил в зоомагазине аквариум. Стал задумываться о кооперативе. Лиза в ответ на это говорила:– Зачем? Что это меняет?И дальше:– Неужели это все? Ведь годы-то идут…Лиза, что называется, задумывалась о жизни. Прерывая стирку или откладывая шитье, говорила:– Ради чего все это? Ну, хорошо, съем я еще две тысячи пирожных. Изношу двенадцать пар сапог. Съезжу в Прибалтику раз десять…Головкер не задумывался о таких серьезных вещах. Он спрашивал: «Чем тебя не устраивает Прибалтика?» Он вообще не думал. Он просто жил и все.Лишь однажды Головкер погрузился в раздумье. Это продолжалось больше сорока минут. Затем он сказал:– Лиза, послушай. Когда я был студентом первого курса, Дима Фогель написал эпиграмму: «У Головкера Боба попа втрое шире лба!» Ты слышишь? Я тогда обиделся, а сейчас подумал – все нормально. Попа и должна быть шире лба. Причем как раз втрое, я специально измерял…– И ты, – спросила Лиза, – пять лет об этом думал?– Нет, это только сегодня пришло мне в голову…Через год Лиза его презирала. Через три года – возненавидела.Головкер это чувствовал. Старался не раздражать ее. Вечерами смотрел телевизор. Или помогал соседу чинить «Жигули».Спали они вместе редко. Каждый раз это была ее неожиданная причуда. Заканчивалось все слезами.А потом началась эмиграция. Сначала это касалось только посторонних. Потом начали уезжать знакомые. Чуть позже – сослуживцы и друзья.Евреи, что называется, подняли головы. Вполголоса беседовали между собой. Шелестели листками папиросной бумаги.В их среде циркулировали какие-то особые документы. Распространялась какая-то внутренняя информация. У них возникли какие-то свои дела.И тут Головкер неожиданно преобразился. Сначала он небрежно заявил:– Давай уедем.Потом заговорил на эту тему более серьезно. Приводил какие-то доводы. Цитировал письма какого-то Габи.Лиза сказала:– Я не поеду. Здесь мама. В смысле – ее могила. Здесь все самое дорогое. Здесь Эрмитаж…– В котором ты не была лет десять.– Да. но я могу пойти туда в ближайшую субботу… И наконец – я русская! Ты понимаешь – русская!– С этого бы и начинала, – реагировал Головкер и обиженно замолчал. Как будто заставил жену сознаться в преступлении.И вот Головкер уехал. Его отъезд, как это чаще всего бывает, слегка напоминал развод.Эмиграция выявила странную особенность. А может быть, закономерность. Развестись люди почему-то не могли. Разъехаться по двум квартирам было трудно. А вот по разным странам – легче.Поэтому в эмиграции так много одиноких. Причем как мужчин, так и женщин. В зависимости от того, кто был инициатором развода.Три месяца Головкер жил в Италии. Затем переехал в Соединенные Штаты.В Америке он неожиданно пришелся ко двору. На родине особенно ценились полоумные герои и беспутные таланты. В Америке – добросовестные налогоплательщики и честные трудящиеся. Головкер пошел на курсы английского языка. Научился водить машину. Работал массажистом, курьером, сторожем. Год прослужил в кар-сервисе. Ухаживал за кроликами на ферме. Подметал на специальной машине территорию аэропорта.Сначала Головкер купил медальон на такси. Потом участок земли на реке Делавер. Еще через год – по внутренней цене – собственную квартиру на Леффертс-бульваре.Такси он сдал в аренду. Землю перепродал. Часть денег положил на срочный вклад. На оставшиеся четырнадцать тысяч купил долю в ресторане "Али-баба ".Жил он в хорошем районе. Костюмы покупал у Блюмингдейла. Ездил в «Олдсмобиле-ридженси».По отношению к женщинам Головкер вел себя любезно. Приглашал их в хорошие, недорогие рестораны. Дарил им галантерею и косметику. Причем событий не форсировал.Американок Головкер уважал и стеснялся. Предпочитал соотечественниц без детей. О женитьбе не думал.Три раза он побывал в Европе. Один раз в Израиле. Дважды в Канаде.Он продавал дома, квартиры, земельные участки. Дела у него шли замечательно. Он был прирожденным торговым агентом. Представителем чужих интересов. То есть человеком без индивидуальности. Недаром существует такой короткий анекдот. Некто звонит торговому агенту и спрашивает: «Вы любите Брамса?»…При этом Головкер был одновременно услужлив и наделен чувством собственного достоинства. Сочетание редкое.С Лизой он не переписывался. Слишком уж трудно было писать из одного мира – в другой. С одной планеты – на другую.Но он помогал ей и дочке. Сначала отправлял посылки. Впоследствии ограничивался денежными переводами.Это было нормально. Ведь они развелись. А дочка, та вообще была приемная. Хотя ее как раз Головкер вспоминал. Например, как он зашнуровывает крошечные ботинки. Или застегивает ускользающие пуговицы на лифчике. И еще – как он легонько встряхивает девочку, поправляя рейтузы.Лизу он не вспоминал. Она превратилась в какую-то невидимую инстанцию. Во что-то существенное, но безликое. В своего рода налоговое управление.А потом неожиданно все изменилось. У Головкера возникла прямо-таки навязчивая идея. Причем не исподволь, а сразу. В один прекрасный день. Головкер даже помнил, когда именно это случилось. Между часом и двумя семнадцатого августа восемьдесят шестого года.Головкер ехал на машине в офис. Только что завершилась выгодная операция. Комиссионные составили двенадцать тысяч.Автомобиль легко скользил по гудронированному шоссе. Головкер был в светло-зеленом фланелевом костюме. В левой руке его дымилась сигарета "Кент ".И вдруг он увидел себя чужими глазами. Это бывает. А именно: глазами своей бывшей жены. Вот мчится за рулем собственного автомобиля процветающий бизнесмен Головкер. Совесть его чиста, бумажник набит деньгами. В уютной конторе его ждет миловидная секретарша. Здоровье у него великолепное. Гемоглобин? Он даже не знает, что это такое. У него все хорошо. Гладкая от лосьона кожа. Дорогие ботинки не жмут. И вот Лиза смотрит на этого человека. И думает: какое сокровище я потеряла!Так и появилась у Головкера навязчивая идея. А именно: он должен встретиться с женой. Она поймет и убедится. А он только спросит: "Ну, как? " – и все. И больше ни единого слова… «Ну, как?..»Головкер представлял себе момент возвращения. Вот он прилетает. Едет в гостиницу. Берет напрокат машину. Меняет по курсу тысячу долларов. А может быть – две. Или три.Потом звонит ей: «Лиза? Это я… Что значит – кто? Теперь узнала?.. Да, проездом. Я, откровенно говоря, довольно-таки бизи… Хотя сегодня, в общем, фри… Извини, что перехожу на английский…»Они сидят в хорошем ресторане. Головкер заказывает. Лизе – дичь. Себе что-нибудь легкое. Немного спаржи, мусс… Коньяк? Предпочитаю "Кордон бле ". Армянский? Ну, давайте…Головкер провожает Лизу домой. Выходит из машины. Распахивает дверцу. «Ну, прощай». И затем: «Ах да, тут сувениры».Головкер протягивает Лизе сапфировое ожерелье. "Ведь это твой камень ". Затем – пластиковый мешок с голубой канадской дубленкой. Учебный компьютер для Оли. Пакет с шерстяными вещами. Две пары сапог.Затем он мягко спрашивает:– Могу я оставить тебе немного денег? Буквально – полторы-две тысячи. Чисто символически…Он мягко и настойчиво протягивает ей конверт.Она:– Зайдешь?– Прости, у меня завтра утром деловое свидание. Подумываю о скромной концессии. Что-нибудь типа хлопка. А может, займусь электроникой. Меня интересует рынок.Лиза:– Рынок? Некрасовский или Кузнечный?Головкер улыбается:– Я говорю о рынке сбыта…Вечером Лиза сидит у него в гостинице. Головкер снимает трубку:– Шампанского.Затем:– Ты полистай журналы, я должен сделать несколько звонков. Хэлло, мистер Беляефф! Головкер спикинг. Представитель «Дорал эдженси»…Шампанское выпито. Лиза спрашивает:– Мне остаться?Он – мягко:– Не стоит. В этой пуританской стране…Лиза перебивает его:– Ты меня больше не любишь?Головкер:– Не спрашивай меня об этом. Слишком поздно…Вот они идут по набережной. Заходят в Эрмитаж. Разглядывают полотна итальянцев. Головкер произносит:– Я бы купил этого зеленоватого Тинторетто. Надо спросить – может, у большевиков есть что-то для продажи?..Мысли о встрече с женой не покидали Головкера. Это было странно. Все должно быть иначе. Первые годы человек тоскует о близких. Потом начинает медленно их забывать. И наконец остаются лишь контуры воспоминаний. Расплывчатые контуры на горизонте памяти, и все.У Головкера все было по-другому. Сначала он не вспоминал про Лизу. Затем стал изредка подумывать о ней. И наконец стал думать о бывшей жене постоянно. С волнением, которое его удивляло. Которое пугало его самого.Причем не о любви задумывался Головкер. И не о раскаянии бывшей жены своей. Головкер думал о торжестве справедливости, логики и порядка.Вот он идет по Невскому. Заходит в кооперативный ресторан. Оглядывается. Пробегает глазами меню. Затем негромко произносит:– Пошли отсюда!И все. «Пошли отсюда». И больше ни единого слова…Мысль о России становилась неотступной. Воображаемые картины следовали одна за другой. Целая череда эмоций представлялась Головкеру: удивление, раздражение, снисходительность. Ему четко слышались отдельные фразы на каждом этапе. Например – у фасада какого-то случайного здания:– Пардон, что означает – «Гипровторчермет»?Или – в случае какого-то бытового неудобства:– Большевики меня поистине умиляют.Или – за чтением меню:– Цены, я так полагаю, указаны в рублях?Или – когда речь зайдет о нынешнем правительстве:– Надеюсь, Горбачев хотя бы циник. Идеалист у власти – это катастрофа.Или – если разговор пойдет об Америке:– Америка не рай. Но если это ад, то самый лучший в мире.Или – реплика в абстрактном духе. На случай, если произойдет что-то удивительное:– Фантастика! Непременно расскажу об этом моему дружку Филу Керри…У него были заготовлены реплики для всевозможных обстоятельств. Выходя из приличного ресторана, Головкер скажет:– Это уже не хамство. Однако все еще не сервис.Выходя из плохого, заметит:– Такого я не припомню даже в Шанхае…Головкер вечно что-то бормотал, жестикулировал, смеялся. Путал английские и русские слова. Вдруг становился задумчивым и молчаливым. Много курил.И вот он понял – надо ехать. Просто заказать себе визу и купить билет. Обойдется эта затея в четыре тысячи долларов. Включая стоимость билетов, гостиницу, подарки и непредвиденные расходы.
1 2