С ног меня сбили, пинать начали. Я думаю, если задену кого — сяду потом, у них мамы-папы, а я — бомж, хоть и Возлюбленный, но отброс общества. Поднялся я на корточки и побежал, сначала на четырех, потом на двух. Слышу, они сзади догоняют и орут кому-то: «Игореха, стреляй!» И ведь, правда, пальнули, гады, только темно, промазали. Гнались они за мной метров двести. Стрелять больше не стреляли, но гнались. Я уже все, думаю, выдохся. У меня ноги больные, почки они отбили, глаза кровью залило, не вижу ничего. Тут смотрю, забор высокий, я через него и перемахнул. Думаю, раз забор, может, охрана какая есть. Слышу, сзади кричат: «Отбой, пацаны, там Дрозд в сарае, он от бабы своей свалил!» Я до кустов добежал и сознание потерял. — Он потер заскорузлой ладонью-лопатой висок. — Сотрясение у меня, наверное, ну ничего, оклемаюсь, да пойду потихонечку.
То, что я услышал, мне не понравилось настолько, что расхотелось и пить и есть.
— Дрозд в сарае — это ты? — спросил Женька.
Я кивнул. Хоть я и стал официально Глебом Сазоновым, погоняло Дрозд, данное мне детками, когда я был Петром Дроздовым, приклеилось ко мне намертво.
— Будем знакомы, — тоже кивнул Женька и посмотрел на меня, странно вывернув шею, как косые люди рассматривают иногда вблизи предмет. Я не сразу понял, что он так смотрит на меня, потому что левый глаз у него не открывался вообще, превратившись в синюю сливу, а правый он все-таки раздирал в узкую щель.
Женька вилкой подцепил размокшую сушку и закинул ее в несимметрично открывшийся рот. Я отвел глаза и не стал смотреть, как беззубый Возлюбленный справляется с размоченной сушкой. Кстати, для беззубого человека он на удивление чисто говорил — не шепелявил, чудом выговаривая все буквы, не коверкал слова.
Я отвел глаза и задумался. Мне было о чем подумать. Из рассказа Женьки следовало, что на него напали и избили подростки. Подростков было человек восемь, и на рукавах у них были белые повязки с черным крестом. Одного из них звали Игорь, и у этого Игоря было огнестрельное оружие. Подростки не рискнули преследовать Женьку на территории школы, потому что знали, что «Дрозд в сарае, он от своей бабы свалил». Значит, подростки эти учились в моей школе. Или, по крайней мере, некоторые из них.
* * *
Неделю назад, когда в городе начались первые толчки, в школу пришла Ритка Грачевская, инспектор по делам несовершеннолетних, курировавшая нашу школу. Всегда подтянутая и веселая, Ритка была встревожена, не накрашена, и чем-то сильно расстроена. Она была в форме капитана милиции, хотя редко ходила в погонах, предпочитая узкие брючки и свитера.
— Слышь, Петь, — начала она.
— Глеб, — поправил я, не собираясь мириться с не своим именем.
— Глеб, — кивнула Ритка. — Пойдем в учительскую, поговорить надо.
Мы устроились в учительской, Ритка в дерматиновом кресле, я — верхом на стуле, спинкой подперев подбородок. Я никогда не видел Ритку в таком виде, поэтому приготовился к тому, что не услышу ничего хорошего.
— Петь, тьфу, Глеб, тут такая история, вся инспекция на ушах стоит! У нас, конечно, план на группировки, и в некотором смысле для нас это подарок для галочки, но такое…!
— Какой Галочки? — испугался я. — Скинуться что ли надо?
— Галочка, Глеб, тьфу, Петь, это отметка в отчетности, усек? Понимаешь, — Ритка достала из кармана кителя пачку дешевых сигарет и спросила:
— Можно?
— Кури, — кивнул я и открыл фрамугу, впустив в комнату поток морозного воздуха.
— Понимаешь, как это ни несуразно звучит, у нас в инспекции существует план, его спускают сверху, и зачастую, чтобы поставить галочку о проделанной работе, на какие только ухищрения не приходится идти! Наши иногда писающего пацана в кустах ловят и тащат на учет ставить, для галочки. Но самое ужасное, это план по группировкам. Где взять преступные группировки подростков для галочки, если их нет? Вот мы их и выдумываем, чтобы наверх отчетность отправить. Иногда до смешного доходит. Идешь на дискотеку дежурить, смотришь, ага, Вася Пупкин поздоровался за руку с Ваней Попкиным — ура, группировка! Парням потом в армию идти, в институт поступать, их любой по компьютеру пробьет — бац! — член преступной группировки. Мы-то, инспектора, знаем, что это фигня полная, но для других — член! Короче, кроме придуманных, не было у нас группировок, хоть тресни! До недавнего времени. И вот неделю назад в городе началось такое! Слышал про Андрея Хабарова?
Я кивнул. Слышал я про Андрея Хабарова, жуткая история. Он учился в соседней шестой гимназии, в одиннадцатом «а». Недели две назад город облетела новость, которая повергла в шок не только взрослое население, но и самых невпечатлительных деток. Хабаров пригласил свой класс на загородную дачу родителей, чтобы отпраздновать день рождения. Поздно вечером подвыпившие подростки возвращались в город и пошли на электричку. Хабаров со своей девчонкой решили не подниматься на мост вместе со всеми, а пошли через пути. Встали на рельсах, чтобы пропустить встречную электричку и не заметили, что сзади идет товарняк. Машинист товарняка сигналил отчаянно, но парень, решив, что гудит электричка, оттащил девчонку назад, под колеса товарняка. Машинист предпринял экстренное торможение, но было уже поздно. В последний момент Андрей понял, что происходит, и буквально выкинул девчонку из-под поезда. Она осталась жива, Хабаров погиб. Все это видели его одноклассники с моста, и они поделились на тех, кто забился в истерике, и тех, кто буквально отскребал Андрея от поезда. Трагедия эта потрясла весь город и почему-то обросла такими подробностями, которые превратили Андрея в безусловного, стопроцентного героя, пожертвовавшего собой ради любимой девушки.
— Так вот, — продолжила Ритка, — спустя несколько дней, после того, как шестая гимназия отрыдала на похоронах Хабарова, в городе стали твориться странные вещи. Вечером, когда стемнеет, на улицах появляются группы подростков с белыми повязками на рукавах, на которых нарисован черный крест. Они нападают на людей с криками: «Ты, гад гнилой, живой, и, падла, землю топчешь, а Андрюха, молодой, здоровый, в земле гниет, червей кормит!» И нападают они, главное, только или на пожилых, подвыпивших, с виду бомжеватых людей, или хромых, увечных… Двое из них уже умерли в больницах от побоев, успев перед смертью рассказать, кто их избил, но описать никого не смогли: темно было, подростки все на одно лицо, в черных, надвинутых на глаза шапочках…
— Вот тебе и подарок для галочки, — я озадаченно почесал затылок. — Ты считаешь, что в этой компании есть и мои охламоны? Голову даю на отсечение, моих там нет!
— Верю, — кивнула Ритка. — Только что у тебя там с мужским одиннадцатым «в»? Ведь это бывшая восьмая гимназия, которая по соседству с шестой, очень уж они там между собой дружили…
Я снова почесал затылок и еле удержался, чтобы не попросить у Ритки сигарету.
В середине учебного года приключилась грустная, но забавная история. Одна из гимназий — восьмая, вдруг получила вожделенный статус «женской». Не в силах ждать следующего года, дирекция и учителя, в порыве творческого вдохновения, взяли и расформировали классы, а точнее, отправили всех своих мальчиков подыскивать себе новые школы. Превращение восьмой гимназии в «женскую» было обставлено с помпой, как очень важное событие в городе. Неделю все средства массовой информации умильно рассказывали и показывали, какое уникальное учебное учреждение появилось в городе. И форма-то у девочек: пилоточки, галстучки, манжетики; и предметы-то: кулинария, танцы, этикет. Вот только к директорам других школ зачастили замотанные мамаши, умоляя их взять доучиться своих сыновей хотя бы до конца года.
После того как я был схвачен за руку в коридоре очередной взмыленной родительницей, я пошел с ней к Ильичу и убедил его набрать пару старших и пару младших классов из мальчиков, пообещав, что буду вести у них почти половину предметов. Ильич повздыхал, поохал, намекнул на прохудившуюся крышу, старые трубы и отсутствие в школе евроремонта, но пообещал что-нибудь придумать. После этого я каждую родительницу тащил к нему, и он, покивав, посочувствовав от души, в конце беседы с хитрым видом двигал по столу бумажку, где был распечатан расчетный счет, на который нужно было перечислить деньги на ремонт крыши и замену гнилых труб. Еще совсем недавно Ильич беззастенчиво брал родительские деньги налом и прятал в сейф, но с тех пор как по телевизору часто зазвучали слова «операция чистые руки», он, не разобравшись, что они имеют отношение только к правоохранительным органам, срочно сменил схему взимания «спонсорской помощи» с родителей. Если же какой-то родитель все же сильно желал расплатиться немедленно и наличными, то Ильич под диктовку заставлял писать его расписку о том, что деньги переданы школе «строго добровольно, в качестве спонсорской помощи». Когда я первый раз прочитал такую расписку, то чуть не помер со смеху — внизу была приписка: «данная расписка написана по собственному желанию, без всякого принуждения».
Ильич, озадаченный моим хохотом, осторожно спросил:
— Что, Петька, что-то не так?
— Глеб, — поправил я. — Глеб, Владимир Ильич. Все, в принципе, так.
— Ну и ладненько! — довольно потер Ильич коротенькими ручками.
В общем, появилось в нашей школе, в середине учебного года четыре мужских класса — пятый, четвертый, восьмой и одиннадцатый. В одиннадцатом «в» я взял на себя классное руководство, хотя мне выше крыши хватало моего неблагополучного десятого «в». С родительских денег, собранных в честь такого прибавления, я отжал у Ильича средства на оборудование в школе тира, убедив его в том, что ни в одной школе военно-патриотическое воспитание, входящее в программу предмета ОБЖ, не будет обставлено с таким размахом. Я две недели ездил ему по ушам фразой «патриотическое воспитание требует применения различных форм и методов работы». Наконец, он завопил: «Делай, как хочешь, только отстань!» и выдал деньги на тир. Ни в одной школе не было тира, а в нашей был. Я страшно этим гордился.
— Значит, ты считаешь, что твои парни здесь не при чем? — спросила Ритка.
Я вскочил со стула и заходил по учительской. Все это мне очень не нравилось.
— Понимаешь, Ритка, я считаю, что парни из одиннадцатого «в» не могут быть при чем. Исключительно благополучные дети. Они, скорее, сволочные карьеристы, чем ночные разбойники. У них в голове только отличный аттестат, хорошие характеристики и набор экзаменов, которые нужно сдавать. Нет, никто из них не подходит на роль мстителя. Нет, — подумав, отрезал я, — никто не подходит. А почему есть подозрения на моих?
— Да нет особо никаких подозрений, — вздохнула Ритка. — Никто из избитых не может описать нападавших подростков. Люди-то, как правило, пожилые, больные, иногда подвыпившие. Твердят только: белые повязки с черными крестами.
— Я понаблюдаю за новенькими, — пообещал я, чтобы успокоить Ритку.
— Понаблюдай, Дроздов!
— Сазонов.
— Тьфу, да какая разница! Тебе легче на Дроздова откликаться, чем всех переучить!
— Мне, Ритка, легче переучить, чем откликаться.
— Ну, ладно, — Ритка затушила сигарету и встала. У нее был такой несчастный вид, что я не удержался и спросил:
— Что, сильно от начальства влетит, если с группировкой не разобраться?
— Не то слово, — Ритка снова села и вытянула из пачки еще одну сигарету. — Не то слово, Дроздов, тьфу, Сазонов! Галочка галочкой, а группировку мы должны обезвредить. Дается установка на дискредитацию лидера.
— Это как?
— Чтобы разбить группировку, нужно выявить лидера и дискредитировать его в глазах членов группы.
— Это как?
— Обычно, это наговор на лидера. Работаем с операми из уголовки. Они вызывают пацанов к себе и говорят, что их любимый Вася Пупкин дал показания, всех сдал, и машут перед носом мифическим протоколом допроса. Иногда получается — пацаны ломаются и начинают колоться. Иногда начинаем работу с родителями. Узнаем, есть ли бабушки-дедушки где-нибудь в деревне и просим на время отправить чадо к ним в гости. Иногда тоже получается. Все в гостях — и нет группировки.
— Ясно. А за галочку премия? — усмехнулся я.
— Какая к черту премия. Если ты группировку разбил, тебя, по крайней мере, не…
Ритка не успела закончить глагол, который не имел права звучать в стенах школы, но очень точно отражал сущность работы инспектора по делам несовершеннолетних и его отношения с начальством.
Фрамуга задребезжала шатким стеклом, на столе забряцали карандаши в стакане. Ритка вскочила, и, не затушив сигарету, бросилась к двери.
— Опять трясет! Давай быстрей эвакуироваться, Дроздов!
— Сазонов, — поправил я и пошел за ней.
— Один хрен, эвакуация, — пробормотала Ритка. Стремительно добежав до гардероба, она схватила свою шубу и, поднабрав еще скорости, первой выскочила из школы. Я видел, как она понеслась к своей крошечной «Оке», припаркованной у школы.
* * *
Выслушав рассказ Возлюбленного, я понял две вещи: по крайней мере, один из нападавших был из моей школы, по меньшей мере, имя одного из группы мне известно — Игорь. «Игореха, стреляй!»
Женька встал из-за стола, достал из-под лежака какое-то свое тряпье и, обмотав им ноги как портянками, напялил кирзовые сапоги.
— Ну, спасибочки, — сказал он и взял со стула замусоленную телогрейку. — Пойду я.
— И куда ты с такой рожей? — хмуро спросил я. — Тебя сразу в ментовку заметут и навесят все глухари за последние полгода. Для галочки.
Женька натянул на себя женскую трикотажную шапочку, островерхую, с немыслимым ярким узором.
— Да не, я дворами пойду, доберусь до домов двухэтажных, деревянных, там замков кодовых на подъездах нет, и подвалы — роскошь, а не подвалы, теплые, с электричеством, и наших там еще нет, не расчухали. Я, можно сказать, единственный квартиросъемщик. Пойду я потихонечку, жаль, что только спасибо тебе и могу сказать. — Он несимметрично улыбнулся своей распухшей, лилово-синей физиономией, помахал мне рукой-лопатой и вышел за дверь осторожно и быстро, чтобы не впустить в комнату холодный воздух.
1 2 3 4 5 6