– Кажется, мне пора освободить проход, – проговорил Дайсё, поднимаясь. – Наверное, у вас и в самом деле есть основания испытывать неловкость в моем присутствии.
Его слова повергли в смущение многих дам: «Неужели он думает, что все мы так же беззастенчивы, как Бэн?»
Облокотившись на перила восточной галереи, Дайсё любовался цветами, освещенными лучами вечернего солнца. Безотчетная печаль сжала его сердце, и невольно вспомнились строки: »…И все же особенно тяжко теперь, в эти осенние дни».
За его спиной послышался шелест шелка. Очевидно, дама, ответившая на его песню, прошла в покои Государыни. Тут появился принц Хёбукё.
– Кто это сейчас вышел отсюда? – спросил он.
– Госпожа Тюдзё, она прислуживает Первой принцессе, – ответил кто-то из дам.
«Неужели нельзя было промолчать? – возмутился Дайсё. – Разве можно открывать имя женщины любому, кто захочет его узнать?» Ему было досадно, что в присутствии принца дамы, судя по всему, чувствовали себя вполне свободно. «Принц настойчив и дерзок, но, возможно, именно поэтому женщины и покоряются ему так легко. К сожалению, мне дружба с ним не принесла ничего, кроме горестей, – думал Дайсё. – Пожалуй, следовало бы его проучить. К примеру, я могу сговориться с какой-нибудь из здешних красавиц, к которой он неравнодушен, и заставить его испытать то, что сам испытал когда-то по его вине. Женщина разумная всегда отдаст мне предпочтение. Вот только где такую найти? Взять хотя бы госпожу из Флигеля. Нельзя сказать, чтобы она одобряла поведение принца, напротив, она очень страдает, понимая к тому же, сколь губительны похождения супруга для его доброго имени, однако не считает возможным расстаться с ним. Это трогательно и вызывает восхищение. Но есть ли среди этих дам похожие на нее? К сожалению, я никогда близко не сообщался с ними, а потому затрудняюсь ответить на этот вопрос. Впрочем, выяснить это довольно просто, я мог бы воспользоваться долгими, бессонными ночами…» Однако подобное времяпрепровождение никогда не было Дайсё по душе, и теперь – более, чем когда-либо.
Незаметно для себя самого он снова оказался у западной галереи. Первая принцесса по обыкновению своему проводила вечерние часы в покоях Государыни, и ее дамы, привольно расположившись у порога, любовались луной и тихонько беседовали. Приблизившись, Дайсё услышал нежные звуки кото «со».
– Неужели вы хотите, чтобы у меня «захватило дух»? – спросил он. Испуганные его неожиданным появлением, дамы тем не менее не потрудились даже опустить занавеси.
– Но разве есть брат, с которым сходство… – поднявшись, отозвалась одна из дам, и по голосу он узнал госпожу Тюдзё.
– Не знаю, как брат, а дядя есть, – подхватил Дайсё. – Ваша госпожа изволит проводить вечер в покоях Государыни? А каким занятиям предпочитает она отдавать часы досуга здесь, в родном доме?
– О, во Дворце ли, здесь ли – какие у нас могут быть занятия? – возразила одна из дам. – Что нам захочется, то и делаем.
«Прекрасно?» – подумал Дайсё и, забывшись, вздохнул. Затем, испугавшись, что у дам могут возникнуть подозрения, пододвинул к себе высовывающееся из-под занавесей японское кото и заиграл, даже не перестроив его. Кото оказалось настроенным на лад «рити», что вполне отвечало нынешнему времени года, поэтому игра Дайсё произвела на дам весьма приятное впечатление, и они были недовольны, когда, сыграв всего несколько тактов, он отложил кото. «Уж лучше бы вовсе не начинал!»
«Сколь велико значение Первой принцессы в мире! – думал между тем Дайсё. – Чем, к примеру, отличается она от моей матери? Только тем, что она дочь Государыни? Обе были любимицами отцов, и все же… Прекрасное, видно, это место – Акаси! Впрочем, у меня нет причин жаловаться на судьбу. Но когда б я мог заполучить еще и эту принцессу…» Увы, вряд ли его желание было осуществимо.
Госпожа Мия жила совсем рядом, в Западном флигеле. За занавесями ее покоев виднелись фигуры молодых дам, которые тоже собрались, чтобы полюбоваться луной.
«Ах бедняжка! – невольно посочувствовал ей Дайсё. – Ведь и в ее жилах течет высочайшая кровь. Помнится, принц Сикибукё благоволил ко мне…» – И он подошел ближе.
Из-за занавесей выбежали две или три миловидные девочки-служанки в одинаковых платьях и принялись прогуливаться вдоль перил. Приметив Дайсё, они поспешно спрятались. Впрочем, ничего другого и ожидать было невозможно.
Дайсё подошел к южной части флигеля и несколько раз кашлянул, желая привлечь к себе внимание. К нему вышла прислужница постарше.
– Я мог бы сказать, что давно уже тайно помышляю о вашей госпоже, – начал он, – но боюсь прослыть жалким подражателем… О, когда б я умел »и другие слова отыскать…» (499).
Дама не стала передавать его слова госпоже, а ответила сама, не проявляя при этом никаких признаков замешательства.
– Право, трудно было предвидеть, что госпожа окажется в столь бедственном положении. Остается лишь вспоминать о том, какую судьбу прочил ей когда-то покойный принц. Я уверена, что ваше участие будет для нее большой радостью.
«Точно так же она обошлась бы с каким-нибудь юнцом, – подосадовал Дайсё, – дерзнувшим увлечься ее госпожой».
– Вам, должно быть, неизвестно, – сказал он, – что мы с вашей госпожой связаны узами крови, и я почел бы за счастье, когда б она согласилась обращаться ко мне со всеми своими нуждами. Но, надеюсь, вы понимаете, что разговаривать через посредника…
Смутившись, дама поспешила передать слова Дайсё госпоже.
– А я все думала: «Кого назову…» (166) – На этот раз явно говорила сама госпожа, голос был таким юным, нежным… – Как я рада, что вы не забыли о связывающих нас узах. Это позволяет надеяться…
Будь госпожа Мия обычной прислужницей, Дайсё почувствовал бы себя вполне удовлетворенным, но она была дочерью принца крови, и его мучили сомнения. Отчего она с такой легкостью ответила почти незнакомому мужчине? Вместе с тем он был уверен, что госпожа Мия хороша собой, и сгорал от желания ее увидеть. «Пожалуй, именно такая женщина и способна воспламенить воображение принца Хёбукё», – внезапно пришло ему в голову, и он задумался о том, сколь трудно найти в мире женщину, которая соединяла бы в себе одни совершенства.
Госпожа Мия была дочерью принца и получила воспитание, приличное ее полу и званию, однако таких, как она, было довольно много. Удивительным ему казалось другое – как в горной глуши, в бедной хижине отшельника смогли вырасти две столь прекрасные, лишенные недостатков особы? А их младшая сестра? Когда-то он порицал ее за сердечное непостоянство, но ведь и ей не было равных. Увы, любой безделицы было довольно, чтобы мысли Дайсё вновь и вновь обращались к семейству Восьмого принца. Какая странная, жестокая судьба связала его с ним! Однажды вечером Дайсё сидел, печально задумавшись, а перед ним кружились в воздухе мушки-подёнки. Как обычно, словно сами собой возникли стихи:
– Вот они, здесь,
Но руке не дано коснуться (500).
Мушки-подёнки
Возникнут на миг и тотчас
Исчезают. – Куда? Неведомо.
Так, «миг – и не стало…» (501, 502).

Упражняясь в каллиграфии…


Основные персонажи
Монах Содзу – настоятель монастыря в Ёкава, на горе Хиэ
Старая монахиня из Оно, 80 лет, – мать Содзу
Младшая монахиня из Оно, 50 лет, – сестра Содзу
Молодая госпожа (Укифунэ), 22–23 года, – побочная дочь Восьмого принца
Тюдзё – зять младшей монахини из Оно
Первая принцесса – дочь имп. Киндзё и имп-цы Акаси, старшая сестра принца Хёбукё (Ниоу)
Государыня (Акаси), 46–47 лет, – дочь Гэндзи, супруга имп. Киндзё
Косайсё – прислужница Первой принцессы
Дайсё (Каору), 27–28 лет, – сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)
Принц Хёбукё (Ниоу), 28–29 лет, – сын имп. Киндзё и имп-цы Акаси, внук Гэндзи
В те времена жил в Ёкава некий монах Содзу, известный в мире своей мудростью. Были у него мать и сестра. Первой перевалило за восемьдесят, второй недавно исполнилось пятьдесят. Однажды женщины решили совершить паломничество в Хацусэ, дабы отблагодарить Каннон за исполнение давней просьбы. Содзу отправил с ними Адзари, самого преданного своего ученика, коего отличал неизменной доверенностью. Отслужив соответствующие молебны и поднеся храму свитки с сутрами и изображения будд, паломники двинулись в обратный путь, но едва перевалили через гору Нарадзака, как старая монахиня почувствовала себя плохо. «По силам ли ей оставшийся путь?» – забеспокоились ее спутники, а как неподалеку, в Удзи, жил их давний знакомец, решено было остановиться там хотя бы на один день. Однако состояние монахини не улучшалось, и Адзари счел своим долгом сообщить об этом в Ёкава. Испугавшись, что его престарелая мать скончается, так и не добравшись до дома, монах Содзу поспешил в Удзи, нарушив таким образом данный некогда обет – не покидать горной обители до конца года.
Хотя в такие лета люди редко дорожат жизнью, Содзу употребил все усилия, чтобы исцелить больную. Собрав в доме самых сведущих во врачевании учеников, он повелел им читать молитвы и произносить заклинания, да и сам ни на миг не отходил от ложа матери. Узнав о том, что происходит, хозяин дома встревожился:
– Я собираюсь совершить паломничество на священную вершину Митакэ, – сказал он, – и как раз соблюдаю строгий пост. А ваша матушка так стара и обременена тяжелым недугом…
Что ж, он имел основания беспокоиться, и нельзя было не посочувствовать ему. К тому же жилище было слишком тесным и неудобным, поэтому Содзу решил потихоньку переправить мать домой, но случилось так, что именно то направление, в котором находился их дом, оказалось в те дни во власти Срединного бога. К счастью, Содзу вспомнил, что где-то рядом есть старая усадьба, известная под названием Удзи-но ин, которая некогда принадлежала покойному государю Судзаку и с управителем которой он был знаком. Не долго думая, Содзу отправил туда гонца, чтобы узнать, не смогут ли их там принять на день или два. В самом непродолжительном времени гонец вернулся с известием, что семья управителя еще вчера отправилась в Хацусэ, и привел с собой весьма неприглядного на вид старика, которого оставили сторожить дом.
– Если вам угодно остановиться в обители Удзи, то нечего и медлить, – сказал сторож. – Главный дом полностью в вашем распоряжении. В нем часто живут паломники.
– Вот и прекрасно, – обрадовался Содзу. – Я думаю, что там достаточно тихо теперь, хотя это и государева обитель.
И он отправил туда человека, поручив ему осмотреть дом. Старик-сторож, которому не внове было принимать нуждающихся в ночлеге паломников, быстро подготовил все необходимое.
Первым переехал Содзу. В усадьбе царило такое запустение, что ему стало не по себе, и, призвав монахов, он повелел им читать сутры.
Адзари, сопровождавший женщин в Хацусэ, и еще один ученик Содзу, сопутствуемые несколькими низшими по званию монахами, которым было поручено нести зажженные факелы, обошли дом и оказались в удаленной от жилых помещений части сада.
«Какое жуткое место!» – думали они, со страхом вглядываясь в темневшую неподалеку то ли рощу, то ли просто небольшую купу деревьев, и вдруг под одним из них заметили странное белое пятно.
– Что там? – остановившись, спросил Адзари. Попросив поднести факел поближе, он вгляделся пристальнее, и ему показалось, что под деревом кто-то сидит.
– Наверное, это лисица-оборотень! – сказал, подойдя, один из монахов. – Вот мерзкая! Ну ничего, сейчас мы увидим, каково твое истинное обличье.
– Осторожнее, не подходите! От этих тварей всего можно ожидать, – заявил другой монах и, сложив пальцы в мудру, призванную обращать в бегство всякую нечисть, устремил на неведомое существо грозный взгляд. Право, будь у Адзари на голове хоть один волос, и тот бы наверняка встал дыбом от страха. Между тем монахи с факелами, бесцеремонно приблизившись к дереву, принялись разглядывать сидящую под ним фигуру. Это была женщина с блестящими длинными волосами. Она сидела, прижавшись к огромному, причудливо торчащему корню, и горько плакала.
Вот чудеса! Надо бы позвать господина Содзу… – сказал один монах, а другой добавил:
В самом деле странно…
В конце концов один из них пошел к Содзу и доложил ему о случившемся.
– Мне приходилось слышать, что лисицы могут превращаться в людей, но сам я отроду не видывал ничего подобного, – сказал Содзу и поспешно спустился в сад.
До приезда монахини оставались считанные часы, слуги, собравшись в служебных помещениях, заканчивали последние приготовления, и в саду было пустынно. Сопутствуемый четырьмя монахами, Содзу подошел к дереву и вперил пристальный взор в странное существо, но оно и тогда не изменило своего обличья. Не зная, что и думать, он все смотрел и смотрел, а ночь между тем приближалась к концу. «Скорее бы рассветало, – подумал Содзу. – Тогда и станет ясно, человек это или оборотень». Делая пальцами соответствующие мудры, он произносил про себя «истинные слова» и в конце концов принужден был признать:
– Скорее всего это человек. Во всяком случае, я не вижу в этом существе ничего дурного или сверхъестественного. Подойдите и расспросите ее. Вряд ли это дух. Возможно, ее бросили здесь, сочтя мертвой, а она ожила.
– Но кто станет бросать умерших в этой обители?
– Если она человек, значит, ее обманом заманил сюда какой-нибудь лис или дух дерева.
– Так или иначе, все это не к добру. Разве можно перевозить больную в столь нечистое место?
В конце концов Адзари кликнул старика-сторожа, и все вздрогнули от ужаса, услыхав, как горное эхо повторило зов где-то вдалеке. Подошел сторож в шапке, некрасиво сдвинутой на затылок и открывающей лоб.
– Не живет ли где-нибудь неподалеку молодая женщина? Вот посмотрите, что мы обнаружили…
– Все это проделки лисиц, – ответил сторож, ничуть не удивившись. – С этим деревом часто происходят всякие чудеса. К примеру, позапрошлой осенью похитили двухлетнего ребенка у живущего по соседству человека и принесли сюда под это дерево. Так что ничего странного в этом нет.
– И что же, ребенок умер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50