И вот он повел нас по Карситор-стрит, выходящей на Канцлерскую улицу, и указал нам дом с забранными решеткой окнами, который назвал «замком Ковинса». Когда мы подошли к подъезду и позвонили, из какого-то помещения вроде конторы вышел уродливый малый и уставился на нас из-за железной калитки с заостренными прутьями.
– Вам кого нужно? – спросил малый, опершись подбородком на два острия.
– Здесь служил один сыщик, или агент судебного исполнителя, или кто-то в этом роде, – тот, что недавно умер, – сказал мистер Джарндис.
– Да, – отозвался малый. – Ну и что?
– Скажите, пожалуйста, как его фамилия?
– Его фамилия Неккет, – ответил малый.
– А адрес?
– Белл-Ярд, – ответил тот. – Мелочная лавка Блайндера, на левой стороне.
– Скажите, был он… не знаю как выразиться, – запнулся опекун, – был он трудолюбив?
– Неккет? – переспросил малый. – И очень даже. В слежке устали не знал. Уж если возьмется следить за кем-нибудь, так, бывало, часов по восемь, по десять кряду проторчит на углу у афишного столба.
– Могло быть и хуже, – проговорил опекун, ни к кому не обращаясь. – Если бы, например, он брался за дело, но не выполнял его. Спасибо. Только это мы и хотели узнать.
Мы простились с малым, который стоял, склонив голову набок, и, облокотившись на калитку, поглаживал и посасывал ее острые прутья, а сами вернулись в Линкольнс-Инн, – там нас поджидал мистер Скимпол, которому отнюдь не хотелось приближаться к дому судебного исполнителя Ковинса. Затем мы все вместе направились в Белл-Ярд, узкую уличку, находившуюся поблизости. Вскоре мы нашли мелочную лавку. В ней сидела добродушная с виду старуха, страдавшая водянкой или астмой, а может быть, и той и другой болезнью.
– Дети Неккета? – отозвалась она в ответ на мой вопрос. – Да, мисс, они живут здесь. Пройдите, пожалуйста, на четвертый этаж. Дверь прямо против лестницы. – И она протянула мне ключ через прилавок.
Я взглянула на ключ и взглянула на нее; но у нее, очевидно, и в мыслях не было, что я не знаю, зачем он мне может понадобиться. Догадавшись, однако, что это, должно быть, ключ от комнаты детей, я, не задавая больше никаких вопросов, пошла вперед по темной лестнице. Мы шли, стараясь не шуметь, но нас было четверо, ветхие деревянные ступени скрипели под нами, и когда мы поднялись на третий этаж, оказалось, что наш приход потревожил какого-то человека, и тот выглянул из своей комнаты.
– Вам кого… Гридли? – спросил он, устремив на меня сердитый взгляд.
– Нет, сэр, – ответила я, – я иду выше.
Он посмотрел на Аду, на мистера Джарндиса и на мистера Скимпола, устремляя сердитый взгляд на всех троих поочередно, по мере того как они проходили мимо, следуя за мной. Мистер Джарндис сказал ему: «Добрый день».
– Добрый день! – отозвался тот отрывисто и гневно.
Это был высокий, изжелта-бледный, изможденный мужчина, с почти облысевшей головой, лицом, изборожденным глубокими морщинами, и глазами навыкате. Крупный и сильный, хотя уже стареющий, он говорил раздраженным, вызывающим тоном и даже немного напугал меня своей воинственностью. В руке он держал перо, и, проходя мимо его комнаты, я мельком заметила, что она завалена бумагами.
Он остался на площадке, а мы поднялись на самый верх. Я постучала в дверь, и чей-то звонкий голосок послышался из комнаты:
– Мы заперты на замок. Ключ у миссис Блайндер.
Вложив ключ в замочную скважину, я открыла дверь. В убогой комнатке с покатым потолком и очень скудной обстановкой стоял крошечный мальчик лет пяти-шести, который нянчил и укачивал на руках тяжелого полуторагодовалого ребенка. Погода стояла холодная, а комната была не топленная; правда, дети были закутаны в какие-то ветхие шали и пелеринки. Но одежда эта, видимо, грела плохо – дети съежились от холода, а носики у них покраснели и заострились, хотя мальчуган без отдыха ходил взад и вперед, укачивая и баюкая малютку, склонившую головку к нему на плечо.
– Кто запер вас здесь одних? – естественно, спросили мы.
– Чарли, – ответил мальчик, останавливаясь и глядя на нас.
– Чарли – это твой брат?
– Нет. Сестра – Чарлот. Папа называл ее Чарли.
– А кроме Чарли, сколько вас всего детей?
– Я, – ответил мальчик, – да вот Эмма, – он дотронулся до слабо завязанного чепчика ребенка, – и еще Чарли.
– А где же Чарли?
– Ушла стирать, – ответил мальчик и снова принялся ходить взад и вперед, неотрывно глядя на нас и не замечая, что головенка в нанковом чепчике вот-вот ударится о кровать.
Мы смотрели то на детишек, то друг на друга, но вот в комнату вбежала девочка очень маленького роста с совсем еще детской фигуркой, но умным, уже недетским личиком, – хорошеньким личиком, едва видным из-под широкополой материнской шляпы, слишком большой для такой крошки, и в широком переднике, тоже материнском, о который она вытирала голые руки. Они были в мыльной пене, от которой еще шел пар, и девочка стряхнула ее со своих пальчиков, сморщенных и побелевших от горячей воды. Если бы не эти пальчики, ее можно было бы принять за смышленого, наблюдательного ребенка, который играет в стирку, подражая бедной женщине-работнице.
Девочка, очевидно, работала по соседству и домой бежала во всю прыть. Поэтому, как она ни была легка, она все-таки запыхалась и вначале не могла выговорить ни слова, – только спокойно смотрела на нас, тяжело дыша и вытирая руки.
– А вот и Чарли! – воскликнул мальчик.
Малютка, которую он нянчил, потянулась к Чарли и закричала, просясь к ней «на ручки». Девочка взяла ее совершенно по-матерински – это движение было под стать шляпе и переднику – и посмотрела на нас поверх своей ноши, а малютка нежно прижалась к сестре.
– Неужели, – прошептал опекун, когда мы пододвинули девочке стул и усадили ее вместе с малюткой, а мальчик прильнул к старшей сестренке, уцепившись за ее передник, – неужели эта крошка содержит своим трудом остальных? Посмотрите на них! Посмотрите на них, ради бога!
И правда, на них стоило посмотреть. Все трое ребят крепко прижались друг к другу, и двое из них во всем зависели от третьей, а третья была еще так мала, но какой у нее был взрослый и положительный вид, как странно он не вязался с ее детской фигуркой!
– Ах, Чарли! Чарли! – начал мой опекун. – Да сколько же тебе лет?
– Четырнадцатый год пошел, сэр, – ответила девочка.
– Ого, какой почтенный возраст! – сказал опекун. – Какой почтенный возраст, Чарли!
Не могу выразить, с какой нежностью он говорил с нею – полушутя, но так сострадательно и грустно.
– И ты одна живешь здесь с этими ребятишками, Чарли? – спросил опекун.
– Да, сэр, – ответила девочка, доверчиво глядя ему прямо в лицо, – с тех пор как умер папа.
– Чем же вы все живете, Чарли? – спросил опекун, отворачиваясь на мгновенье. – Эх, Чарли, чем же вы живете?
– С тех пор как папа умер, я работаю, сэр. Сегодня нанялась стирать.
– Помоги тебе бог, Чарли! – сказал опекун. – Да ведь ты так мала, что, наверное, и до лоханки не достаешь!
– В деревянных сандалиях достаю, сэр, – быстро возразила девочка. – У меня есть высокие деревянные сандалии, – от мамы остались.
– А когда умерла твоя мама? Бедная мама!
– Мама умерла, как только родилась Эмма, – ответила девочка, глядя на личико малютки, прижавшейся к ее груди, – и тогда папа сказал, что мне нужно постараться заменить ей маму. И вот я старалась – работала по дому, убирала, нянчила ребят, стирала – еще задолго до того, как начала ходить по чужим людям. Так вот и научилась, сэр, понимаете?
– И ты часто ходишь на работу?
– Да когда бы ни наняли, – ответила Чарли, широко раскрывая глаза и улыбаясь, – надо же зарабатывать шестипенсовики и шиллинги!
– И ты запираешь ребят всякий раз, как уходишь?
– А это Для безопасности, сэр, понимаете? – объяснила Чарли. – Миссис Блайндер заходит к ним время от времени, и мистер Гридли наведывается, да и мне иной раз удается забежать домой, а они тут играют себе, и Том не боится сидеть взаперти… правда, Том?
– Нет, не боюсь! – стойко ответил Том.
– А когда стемнеет, внизу – в переулке – зажигают фонари, и в комнате тогда совсем светло, почти совсем светло. Правда, Том?
– Да, Чарли, – подтвердил Том, – почти совсем светло.
– Он прямо золотой мальчик! – сказала девочка таким женственным, материнским тоном. – А когда Эмме захочется спать, он уложит ее в постель. А когда ему самому захочется спать, он тоже уляжется. А когда я приду домой, зажгу свечку да соберу ужин, он встанет и поужинает со мной. Правда, Том?
– Ну, еще бы, Чарли! – ответил Том. – А как же!
И то ли при мысли об этой величайшей радости в его жизни, то ли от прилива благодарности и любви к Чарли, которая была для него всем на свете, он уткнулся лицом в складки ее узкой юбчонки, и его улыбка перешла в слезы.
С тех пор как мы пришли сюда, это были первые слезы, пролитые детьми. Маленькая сиротка так спокойно говорила о своих умерших родителях, как будто ее огромное горе заглушали и необходимость мужественно бороться за существование, и детская гордость своим уменьем работать, и старательность, и деловитость. Но теперь, когда расплакался Том, она хоть и сидела смирно, хоть и смотрела на нас совершенно спокойно, ни одним движением не сдвинув и волоска на головках своих маленьких питомцев, я все же заметила, как две слезинки скатились по ее щекам.
Мы с Адой стояли у окна, делая вид, что смотрим на крыши домов и закопченные дымовые трубы, на чахлые комнатные цветы и птичьи клетки в окнах у соседей; но вот явилась миссис Блайндер, та женщина, которая сидела внизу, в лавке, когда мы пришли (должно быть, она поднималась по лестнице все то время, что мы пробыли здесь), и завела разговор с опекуном.
– Если я не беру с них квартирной платы, так ведь это пустяк, сэр, – сказала она, – у кого хватит совести с них брать?
– Да, это пустяк, – отозвался опекун, обращаясь к Аде и ко мне. – Но этого достаточно, ибо наступит время, когда добрая женщина поймет, как много она сделала и что раз она сделала это для одного из малых сих, то… А эта крошка, – добавил он спустя несколько мгновений, – неужели она действительно в силах работать?
– Да, сэр, пожалуй что так, – ответила миссис Блайндер, с мучительным трудом переводя дыхание. – До чего она ловкая, – прямо на все руки. И, вы знаете, сэр, после смерти матери она так заботится о малышах, что весь переулок про нее говорит! А как она ухаживала за отцом, когда он расхворался, мы просто диву давались! «Миссис Блайндер, – сказал он мне, когда был уже при смерти, – он вон там лежал. – Миссис Блайндер, хоть и плохое у меня было занятие, но прошлой ночью я видел, будто тут в комнате, рядом с моей девочкой, сидит ангел, и я поручаю ее нашему общему отцу!»
– Он ничем другим не занимался? – спросил опекун.
– Нет, сэр, – ответила миссис Блайндер, – он всегда был только сыщиком – то есть агентом у судебного исполнителя. Когда он снял у меня комнату, я сначала не знала, кто он такой, а когда узнала, признаюсь откровенно, попросила его съехать. В переулке у нас на таких соседей косятся. Таких прочие жильцы недолюбливают. Неблагородное это занятие, – продолжала миссис Блайндер, – и почти все осуждают тех, кто берется за такую работу. Мистер Гридли очень их не одобряет, а он хороший жилец, хотя ему довелось хлебнуть горя и это ему даже характер испортило.
– Поэтому вы попросили мистера Неккета съехать? – переспросил опекун.
– Попросила, – ответила миссис Блайндер. – Но, когда наступил срок, а я больше ничего плохого о нем не услышала, меня взяло сомненье. Платил он аккуратно, работал усердно, – что ж, ведь он делал только то, что должен был делать, – говорила миссис Блайндер, бессознательно устремив глаза на мистера Скимпола, – уж и это хорошо, даже если занимаешься такой работой.
– Значит, вы все-таки оставили его у себя?
– Ну да, я сказала, что если он сумеет поладить с мистером Гридли, то я сама как-нибудь улажу дело с другими жильцами и не буду особенно обращать внимания, нравится это соседям у нас в переулке или нет. Мистер Гридли дал согласие – хоть и грубовато, а все-таки дал. Он всегда был грубоват с Неккетом, но с тех пор, как тот умер, хорошо относится к его детям. Человека ведь нельзя узнать как следует, пока его не испытаешь.
– А многие ли хорошо отнеслись к его детям? – спросил мистер Джарндис.
– В общем, нашлись бы люди, сэр, – ответила миссис Блайндер, – но, конечно, нашлось бы больше, занимайся покойный чем-нибудь другим. Мистер Ковинс пожертвовал гинею, а его агенты сложились и тоже дали небольшую сумму. Кое-кто из соседей, те, что всегда насмехались и хлопали друг друга по плечам, когда Неккет, бывало, проходил по переулку, собрали немного денег по подписке… вообще… к детям не так уж плохо относятся. Тоже и насчет Чарлот. Некоторые не хотят ее нанимать, потому что она, мол, дочь шпика; другие нанимают, но попрекают отцом; третьи ставят себе в заслугу, что, несмотря на это и на ее малолетство, дают ей работу; и ей зачастую платят меньше, чем другим поденщицам, а работать заставляют больше. Но другой такой безответной девчонки не сыскать, да и ловкая она, послушная, всегда старается изо всех сил и даже через силу. В общем, можно сказать, что к ней все относятся неплохо, сэр, но могли бы отнестись и получше.
Миссис Блайндер совсем задохнулась после своей длинной речи и села, чтобы легче было отдышаться. Мистер Джарндис обернулся, желая сказать нам что-то, но отвлекся, потому что в комнату неожиданно вошел мистер Гридли, тот жилец, о котором говорила хозяйка, – это его мы видели, поднимаясь наверх.
– Не знаю, зачем вы здесь, леди и джентльмены, – сказал он, словно раздосадованный нашим присутствием, – но вы уж извините меня за то, что я пришел. Кто-кто, а я прихожу сюда не затем, чтобы глазеть по сторонам. Ну, Чарли! Ну, Том! Ну, малютка! Как мы нынче поживаем?
Он ласково наклонился к детям, и нам стало ясно, что они его любят, хотя лицо его было по-прежнему сурово, а с нами он говорил очень резким тоном. Опекун заметил все это и почувствовал к нему уважение.
– Никто, конечно, не придет сюда только затем, чтобы глазеть по сторонам, – проговорил он мягко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152