В противном случае вы не стали бы притворяться осипшим, чтобы спрятать эти ссадины.
— Должна вас огорчить, — улыбнулась Елена Карловна. -Это я его поцарапала.
— В порыве страсти?
— Интимные подробности, ротмистр, только с глазу на глаз. Если вы располагаете серьезными уликами против Петра Францевича, ради бога, я готова удовлетворить ваше любопытство. Но если выдвинутые вами обвинения не имеют другой основы, кроме…
Чувствовалось, что это надолго. Иван Дмитриевич взглянул на часы. Стрелки на них подбирались к одиннадцати, маленькая уже коснулась первой из двух единиц этой священной для палладистов Бафомета цифры.
Он вышел в переднюю, оттуда — на площадку. Придерживая в кармане взятый у Гайпеля револьвер, свесился над лестничным пролетом. Тишина. Ни шагов, ни голосов. А пора бы!
Когда он вернулся в гостиную, там тоже было тихо. Зейдлиц спокойно, без иронии и без пафоса говорил:
— …Сюй Чжень не понимал, для чего Найдан-ван принял православие. Он подозревал здесь какую-то интригу, затеянную монгольскими князьями с целью отложиться от Пекина и перейти в русское подданство. Тогда вы, профессор, за солидное, надо полагать, вознаграждение обещали послу разузнать планы этого монгола. Вам-то ясно было, что крестился он не для чего-нибудь, а чтобы вступить в сделку с дьяволом. У вас возникла идея подослать к нему кого-то, кто под видом Мефистофеля заключит с ним известного типа договор и в обмен на душу письменно гарантирует исполнение его тайных желаний. Таким образом они стали бы явными. Подобную роль должен был сыграть человек, говорящий по-монгольски или по-китайски, но сами вы на нее не годились, Найдан-ван знал вас лично. Вы подбили на эту авантюру своего любимого ученика Федора Рогова. Вчера я имел с ним беседу, и хотя он все отрицал, его поведение показалось мне в высшей степени подозрительным…
— Молчи!… Молчи, сейчас не время, — одергивала Елена Карловна мужа, который то и дело порывался что-то сказать.
— В соответствующем костюме Рогов проник ночью в апартаменты Найдан-вана, сумел заморочить ему голову и склонить к подписанию договора, но…
Зейдлиц изложил официальную версию событий: от волнения у князя не выдержало сердце, он умер, едва успев порезать себе палец.
Затем рассказ был продолжен:
— Сюй Чжень заплатил обещанную сумму и отбыл в Китай. Вам с Роговым все сошло с рук, но позднее Каменскому стала известна эта история.
— Откуда? — спросил Иван Дмитриевич.
— Подождите, не все сразу… Каменский написал и напечатал «Театр теней», после чего начал вас шантажировать. Он требовал часть полученных вами от Сюй Чженя денег.
— Не может быть, — тихо сказала Каменская.
— Действительно, на него не похоже, — поддержал ее Тургенев.
— Неужели вы, Иван Сергеевич, не заметили, — спросил Зейдлиц, что этот рассказ не закончен? Что в финале чего-то не хватает?
— Ничего удивительного. В последнее время Николай Евгеньевич не в состоянии был закончить ни одну из своих вещей.
— Он, однако, не выносил их в таком виде на публику. Здесь другое… Тем самым господину Довгайло давалось понять, что, если он заупрямится, последует окончание и там уж герои будут фигурировать под своими подлинными именами. Насчет денег, правда, я не уверен. Возможно, условия были какие-то другие, но не секрет, что покойный сильно нуждался в деньгах.
— Это верно, — признал Шахов.
— Но вы, — снова оборачиваясь к Довгайло, продолжал Зейдлиц, — в свою очередь решили запугать шантажиста. Под страшным секретом, как бы с риском для жизни нарушая данную вами клятву, вы рассказали Каменскому, что действовали якобы не по договоренности с Сюй Чженем, а под страхом расправы, по требованию неких религиозных фанатиков. Им, дескать, нужно было удостовериться, что Найдан-ван — сатанист, что он готов продать душу дьяволу и, значит, заслуживает смерти. Будто бы после того, как Рогов предъявил этим людям подписанный кровью договор, князь и был убит одним из членов этой секты. Сердечный приступ— легенда, сочиненная чиновниками из министерства иностранных дел, чтобы не портить отношений с Пекином. Более того! Вы по-дружески предупредили Каменского, что теперь, после опубликования «Театра теней», ему самому тоже вынесен смертный приговор. Мол, в нем видят потенциального доносчика, но приговор еще может быть отменен, если с его стороны будет проявлено благоразумие.
— И он поверил в этот вздор? — засомневался Шахов.
— Нет. Даже при его нездоровой фантазии, на что, собственно, и был расчет, поверить все-таки было трудно. Разозлившись, он решил немедленно предать гласности историю с Найдан-ваном и обратился в «Голос».
Иван Дмитриевич стоял у окна. Оно выходило на улицу, фонари горели ярко, но карниз мешал видеть то, что творится внизу.
— Судить вас никто не стал бы, — говорил Зейдлиц, — однако под угрозу была поставлена ваша карьера, ваша репутация в научных и дипломатических кругах, и вот тогда-то вы инсценировали покушение на Караванной. Сами вы находились внутри кареты, кучером в маске был Рогов как более молодой и физически сильный из вас двоих. Целил он мимо, убивать Каменского вы еще не собирались. Вы хотели убедить его, что эти фанатики существуют на самом деле, что они есть. На сей раз это вам удалось. Он отказался от мысли сделать заявление для прессы, но очень скоро понял, что его дурачат…
— Простите, — вставил Иван Дмитриевич, — вы так и не объяснили, от кого он узнал историю гибели Найдан-вана.
— Или от мадам Роговой, или, что вероятнее, от вас, мадам, — усмехнулся Зейдлиц, переводя взгляд на Елену Карловну. — Судьба не носит колокольчика на шее. Быть может, разглашая тайну, доверенную вам мужем, вы всего лишь хотели подарить любовнику оригинальный сюжет для рассказа. Говорят, ему не хватало сюжетов.
Он умолк. В тишине отчетливо прозвучал мерзлый голос вдовы:
— Стерва.
— Это говоришь мне ты? -стремительно повернулась к ней Елена Карловна. — Ты? Твой муж потому и застрелился, что ты ему изменяла.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Тургенев, поднимаясь.
— Не хотите узнать, что было дальше? — спросил Шахов.
— Нет. Спасибо.
— Напрасно. Каков сюжет!
— Не в моем вкусе.
Тургенев поцеловал руку вдове, ни слова не сказавшей ему на прощанье, холодно кивнул остальным и вышел. Дверь осталась открытой. В передней, выискивая под вешалкой свои калоши, вытягивая шарф из рукава пальто, он еще слышал голос Зейдлица:
— Разоблачение не заставило бы себя ждать, и вы решились на крайнее средство. Все было продумано заранее. Зная, что в это время Каменский будет один дома, вы вошли в квартиру, а после покинули ее, никем не замеченные, но или вы слишком рано выдали свои намерения, или, как я уже говорил, револьвер осекся. Каменский успел схватить вас за горло, тогда вы или Рогов…
Внезапно на лестнице раздались шаги. В дверь позвонили.
Из записок Солодовникова
К вечеру восьмого дня пути открылся между холмами небольшой монастырь в тибетском стиле, с плоскими крышами храмов. Кирпичная оградка приветливо белела на фоне щебенистых осыпей, но чем ближе мы подъезжали, тем явственнее ощущался дух запустения. На дороге не видно было следов скота, площадка перед застенными субурганами поросла травой. Из ворот никто не вышел, в тишине слышался лишь тоскливый в своей безжизненной однотонности стук молитвенной мельницы, вращаемой ветром на кровле главного дугана. Внутри мы нашли разоренные кумирни и несколько скелетов, дочиста обглоданных лисами и дикими собаками. Очевидно, еще осенью тут бесчинствовала китайская солдатня, одни ламы были убиты, другие бежали и не спешили возвращаться, пока не падет Барс-хото. Мне объяснили, что, если обитель осквернена убийством и покинута, она становится жилищем злых духов. Чтобы отогнать их, мои спутники то и дело хлопали в ладоши. Ночевать тут никому не хотелось, лагерь был разбит за оградой. Быстро стемнело. В прозрачной атмосфере нагорья звезды горели ярко и сильно, созвездия резко бросались в глаза.
После ужина Баабар предложил прогуляться до монастыря, обещав показать кое-что любопытное. На всякий случай я прихватил карабин, и мы отправились. От луны было светло как днем. «Меня привозил сюда отец перед отъездом в Париж, — рассказывал Баабар. — Ширетуем этого монастыря был мой дядя, но сейчас он пережидает смутные времена в Эрдени-Дзу».
Мы подошли к главному дугану, посвященному, как выяснилось, все тому же Майдари. По углам крыши торчали медные не то трезубцы, не то трилистники на шестах, отдаленно напоминающие лилию Бурбонов. Я знал, что они каким-то образом символизируют будущее торжество буддизма над всеми остальными религиями. Под луной вдруг начинал блестеть то один, то другой, и золоченый ганжир соседней часовни отвечал им таким же воинственным блеском, не похожим на свет истины.
Ветер утих, молитвенная мельница умолкла. Мы свернули за угол, рогатая голова демона внезапно выросла из тьмы. От неожиданности я вздрогнул, но тут же увидел, что это всего лишь чучело быка. Оно стояло у входа в храм, как автомобиль у подъезда, чтобы Майдари или кто-то из его свиты в случае нужды мог воспользоваться им как транспортным средством.
Я провел рукой по вздыбленной распорками бычьей спине. В пальцах остался клок шерсти. «Мы отлично умеем бальзамировать мертвецов, но таксидермисты из нас неважные», — сказал Баабар. Лишь сухой воздух полупустыни предохранял это чучело от окончательного распада.
Скоро мы вышли к отдельно стоящему субургану, который еще издали показался мне странным. Насколько я мог судить в меру своего дилетантизма, он не относился ни к одной из восьми канонических разновидностей. Подойдя ближе и встав спиной к луне, я с удивлением понял, что передо мной не что иное, как громадный, грубо вытесанный из камня фаллос в полтора человеческих роста, священный «лингам» шиваитов, но слишком натуралистичный, чтобы видеть в нем только условный знак творящей божественной силы.
Нижнюю часть глыбы скульптор оставил необработанной, едва наметив эллипсоидные контуры двух ядер, как бы скрытых под естественными складками породы. Столп вырастал из нее, она составляла с ним одно целое и в то же время оделяла его энергией преодоленной тяжести. Выше, однако, не оставалось уже никаких недомолвок. Могучий ствол отвесно вздымался вверх, всей своей каменной мощью готовый раздвинуть, пронзить, распереть, извергнуть.
Я вопросительно взглянул на Баабара. Тот улыбнулся: «Ну как?» «Похож, если вы это имеете в виду».
«Я, — сказал он, — предпочел бы более обобщенные формы, но такова традиция».
Затем я услышал историю о том, как Брюссон тоже поначалу был поражен, обнаружив сходное изваяние в каком-то горном монастыре на границе между Монголией и Амдо. Он обратился к настоятелю и узнал, что года три назад монахи этого хурэ один за другим начали слагать с себя обеты, уходили в окрестные кочевья, женились. Никто не понимал, в чем тут причина, пока не вскрылось, что каждый из ушедших был соблазнен прилетающей с гор дакиней, злым духом в женском облике. Не в силах противиться искушению, монахи с ней совокуплялись, а когда она переставала их посещать, забыть ее уже не могли и покидали монастырь, чтобы в объятиях смертной женщины найти хотя бы слабое подобие пережитых наслаждений.
Возникла опасность, что обитель совсем опустеет. В отчаянии настоятель решил прибегнуть к давно забытому способу, который применялся еще во времена Чингисхана и Хубилая и состоял в следующем: если по ночам дакини обессиливали своими ласками воинов, подолгу вынужденных обходиться без женщин, с вечера посреди походного лагеря ставился вырезанный из дерева мужской детородный орган таких размеров, чтобы эти твари сполна могли удовлетворить на нем свою похоть. Тем самым боеспособность монгольских войск поддерживалась на должном уровне.
Настоятель использовал опыт предков с иными целями, но с не меньшим успехом. Дакиня перестала соблазнять монахов. По утрам они видели на столбе зловонную влагу ее лона, с омерзением отворачивались и продолжали катить колесо учения.
«Здесь были те же проблемы, — сказал Баабар, обводя рукой залитый лунным сияньем безмолвный монастырь. — Я рекомендовал дяде описанный Брюссоном способ, и, насколько мне известно, помогло. Когда слух дошел до Богдо-гэгэна, тот, правда, встретил это в штыки, но дядя убедил его, что тут нет никаких новаций».
Я поинтересовался, действительно ли эти дакини так хороши собой. Баабар ответил, что если смотреть анфас, то да: спереди они имеют вид прекрасных молодых женщин, но задняя половина тела у них отсутствует, все внутренности наружу.
«Фантазия в духе Салтыкова-Щедрина», — сказал я.
«Но прилипчивая, — засмеялся Баабар. — Смотришь, бывало, в Париже на какую-нибудь очаровательную мадмуазель и думаешь: а какова ты, милая, со спины?»
Мы двинулись обратно. «Нет, разумеется, — продолжал он уже серьезно, — в отличие от моего дяди я не смешиваю создания народной фантазии с реальностью, но и не считаю наши древние поверья всего лишь предрассудками. Хотя природа этого явления нам непонятна, эффект налицо. Возможно, такие изваяния представляют собой что-то вроде громоотвода или антенны: они улавливают и отвлекают на себя рассеянные в космосе элементы мирового зла…»
Я пишу эти строки с мыслью о Брюссоне. Кто он? Мистификатор? Или банальный жулик? Или один из «князей ветра», как в Монголии называют безземельных дворян-тайджи? Среди этой публики нередко попадаются любители поговорить о якобы принадлежащих им владениях с призрачными табунами, стадами скота, данниками. В любом случае, на кончике его пера возник целый мир, в котором, оказывается, человек может жить и быть счастлив. Не это ли есть тайная цель каждого пишущего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40