— Ну, Зинаида. Где же Келсо? Это очень важно.
В какой-то момент ему показалось, что она скажет. Но ее лицо приняло жесткое выражение.
— Вы! — сказала она. — Мне плевать, кто вы такой. Быть шлюхой честнее.
— Что ж, может быть, вы и правы, — признал Суворин. И вдруг швырнул ей деньги. Пачка шлепнулась ей на колени и между ног соскользнула на пол. Она даже не нагнулась, чтобы их поднять, а просто посмотрела на него. И вдруг он ощутил неизбывную печаль — ему стало жаль себя, жаль, что он до этого дошел. Сидеть на диване у шлюхи и пытаться ее подкупить ее же собственными деньгами… Жаль и ее — потому что Бунин прав, она чокнутая. Но ему все равно нужно ее сломить.
20
Казалось, что по-настоящему светло никогда не станет, хотя прошло уже два часа после рассвета. Складывалось впечатление, что день махнул на себя рукой, так и не начавшись. Небо было по-прежнему серым, и длинная бетонная лента дороги, убегавшая прямо вперед исчезала в сырой тьме. По обе стороны шоссе лежала сморщенная мертвая земля — ржавые болота и болезненно желтый пустырь — предполярная тундра, переходящая вдали в густые хвойные леса.
Начался снегопад.
По дороге двигались военные колонны. О'Брайен обогнал длинную цепь бронемашин с водянистым светом фар, и вскоре появились первые признаки человеческого обитания: лачуги, сараи, части сельскохозяйственной техники и даже здание правления колхоза с искореженными серпом и молотом и старым лозунгом над воротами: «Производительность труда — залог победы социализма».
Через несколько километров они пересекли железную дорогу, и впереди во мгле возникли огромные трубы, дышащие сажей в снежное небо.
— Похоже, приехали, — сказал Келсо, поднимая голову от карты. — Шоссе М8 кончается здесь, на южной окраине города.
— Черт возьми!
— В чем дело?
О'Брайен показал вперед движением подбородка:
— Блокпост.
В ста метрах впереди два сотрудника ГАИ со светящимися жезлами и автоматами за спиной останавливали все машины подряд для проверки документов. О'Брайен посмотрел в зеркало заднего вида, но подавать назад было поздно — позади них уже замедляла ход длинная вереница машин. Бетонные барьеры посередине дороги не позволяли развернуться и уехать обратно. Ничего не оставалось, как ползти в однорядной колонне.
— Как вы это назвали? — сказал Келсо. — Я имею в виду мою визу. Мелочи жизни?
О'Брайен забарабанил пальцами по рулю.
— По-вашему, это обычная проверка или они ищут именно нас?
Келсо посмотрел на застекленную будку. Внутри сидел инспектор и читал газету.
— По-моему, обычная.
— Слава богу, если так. — О'Брайен начал рыться в бардачке. — Поднимите капюшон куртки и завернитесь с головой в спальный мешок, — сказал он. — Притворитесь спящим. Я скажу им, что вы мой оператор. — Он достал смятую пачку документов. — Вы Вуков, ясно? Фома Вуков.
— Фома Вуков? Что это за имя?!
— Вы предпочитаете отправиться прямиком в Москву? Так? В вашем распоряжении две секунды, чтобы принять решение.
— А сколько лет этому Фоме?
— Двадцать с небольшим. — О'Брайен потянулся к заднему сиденью и достал пакет с тетрадью. — У вас есть вариант получше? Суньте это под сиденье.
Мгновение поколебавшись, Келсо положил пакет вниз, натянул на голову спальный мешок и закрыл глаза. Путешествовать без визы — преступление. Путешествовать без визы по чужим документам — это, подумал он, преступление куда более серьезное.
Машина медленно ползла вперед и наконец остановилась. Он услышал, как О'Брайен выключил двигатель и опустил стекло. В кабину ворвалась струя холодного воздуха. Хриплый мужской голос сказал по-русски:
— Пожалуйста, выйдите из машины.
«Тойота» приподнялась на пружинах, когда О'Брайен вылез. Келсо пяткой задвинул пакет дальше под сиденье.
Через открывшуюся заднюю дверцу в машину ворвалась новая струя холода.
Звуки передвигаемых ящиков, щелканье замков. Шаги вокруг машины. Тихий разговор.
Под боком Келсо распахнулась дверца. Он слышал едва различимое шуршание падающего снега, чье-то дыхание. Наконец дверца захлопнулась — мягко, веж-ливо, чтобы не разбудить спящего пассажира, и Келсо понял, что опасность миновала.
Он услышал, как О'Брайен захлопнул заднюю дверцу и сел на водительское место. Неторопливо включил двигатель.
— Это просто поразительно, как действует стодолларовая купюра на милиционера, шесть месяцев не получавшего зарплату, — сказал О'Брайен. Потом стянул с головы Келсо спальный мешок. — Пора просыпаться, профессор. Добро пожаловать в Архангельск.
По железному мосту они переправились на другой берег Северной Двины. Широченная река отдавала желтизной, под стать тундре. Вспученные водовороты на ее поверхности переливались, как мускулы под грязной кожей. Две крупные баржи, соединенные буксирным тросом, плыли на север, к Белому морю. На другом берегу сквозь снежный фильтр и пролеты моста виднелись фабричные трубы, подъемные краны, кварталы жилых домов, высокая телебашня с мигающим красным маяком.
Когда открылась более широкая панорама города, настроение упало даже у О'Брайена. Он сказал, что такой жалкой дыры еще никогда не видел.
Сбоку от них по железнодорожной ветке прогромыхал товарняк. За мостом они свернули влево по направлению к тому, что производило впечатление центральной части города. Все пребывало в запустении. На обшарпанных фасадах домов шелушилась краска. На дороге то и дело возникали выбоины. Видавший виды трамвай горчичного цвета дребезжал, как чугунная цепь, волочащаяся по булыжнику. Прохожие под снегом брели, как пьяные.
О'Брайен медленно вел машину, качая головой, а Келсо подумал: что он, собственно, ожидал увидеть? Международный пресс-центр? Отель, полный коллег? Они выехали на широкую площадь со стоянкой автобусов. В дальнем ее конце, на набережной, четыре отлитых в бронзе красноармейца стояли, прижавшись друг к другу спинами, обратив взоры во все четыре стороны света и победно подняв над головами винтовки. У их подножия свора собак рылась в помойной куче. Неподалеку находилось невысокое длинное здание из стекла и бетона с крупными буквами под крышей: «Управление архангельского порта». Если в городе есть центр, то, вероятно, он именно здесь.
— Давайте припаркуемся, — предложил О'Брайен.
Они проехали по краю площади и остановились, уткнувшись бампером в чугунную ограду, прямо за которой виднелась река. Бродячий пес равнодушно посмотрел на них, поднял заднюю ногу и принялся со всей силой вычесывать блох у самой шеи. Вдалеке за снежной пеленой можно было различить очертания танкера.
— Вы понимаете, что мы на краю света? — тихо сказал Келсо, глядя прямо перед собой на водное пространство. — Мы здесь в ста километрах от Полярного круга, и между нами и Северным полюсом нет ничего, кроме моря и льда. До вас дошло? — Он расхохотался.
— Что тут смешного?
— Ничего. — Он посмотрел на О'Брайена и попытался перестать смеяться, но у него ничего не вышло; в явном унынии репортера было что-то на редкость смешное. Келсо хохотал до слез. — Простите, — выдавил он из себя, — простите.
— Давайте, давайте, веселитесь, — заметил О'Брайен с горечью. — Такой, по-моему, и задумана чертова пятница. Проехать восемьсот миль и очутиться в дыре, похожей на Питтсбург после ядерной войны, чтобы разыскать подружку Сталина… — Он хмыкнул и тоже расхохотался. Потом выдавил сквозь смех: — Знаете, чего мы не сделали?
Келсо наконец отдышался и перестал хохотать:
— Чего же?
— Мы не съездили на вокзал и не проверили уровень радиации… Мы возможно… черт возьми… облучились!
Они смеялись от души, до слез. «Тойота» подпрыгивала и вибрировала вместе с ними. Снег продолжал валить, а бродячий пес смотрел на них удивленно, слегка склонив голову набок.
О'Брайен запер машину, и они двинулись, обходя предательские выбоины в асфальте, к зданию портового управления.
Келсо нес пакет в руках.
Их обоих слегка пошатывало, и объявление о рейсах в Мурманск и на Соловецкие острова вызвало у них новый приступ смеха:
— Соловки?!
— Ну ладно. Хватит. Нас ждет здесь работа.
Внутри здание оказалось просторнее, чем выглядело снаружи. На первом этаже расположились магазины, точнее, маленькие киоски, торгующие одеждой и туалетными принадлежностями, а также кафе и билетная касса. Еще ниже, под гроздью ламп дневного света, частично разбитых, находился мрачный подземный рынок — тут в ларьках продавались семена, книги, пиратские кассеты, обувь, шампуни, колбаса, прочные русские бюстгальтеры неимоверных размеров черного и бежевого цвета.
О'Брайен купил две карты — города и области, затем они поднялись к билетной кассе, где Келсо в обмен на долларовую купюру, предложенную подозрительному типу в грязной форменной одежде, получил возможность заглянуть в телефонную книгу Архангельска. Книга была небольшая, в твердом красном переплете, и менее чем за тридцать секунд Келсо установил, что ни Сафонов, ни Сафонова в ней не значатся.
— Что теперь? — спросил О'Брайен.
— Теперь надо поесть, — ответил Келсо.
Кафе представляло собой старорежимную столовку, забегаловку самообслуживания с грязным полом, мокрым от тающего снега. В воздухе стояло теплое облако крепкого табачного дыма. За соседним столиком два немецких моряка резались в карты. Келсо взял большую тарелку щей — супа из капусты с плавающей посередине солидной порцией сметаны, черный хлеб и пару крутых яиц. Воздействие этой еды на его пустой желудок было незамедлительным. Он испытывал едва ли не эйфорию. Все будет в порядке, подумал он. Здесь они не пропадут. Никто их тут не найдет. И если они будут действовать грамотно, то уложатся за один день.
Он плеснул половину миниатюрной бутылочки коньяка в стакан с растворимым кофе, посмотрел на нее и подумал: черт возьми, почему бы и нет? — и вылил остальное. Закурил сигарету и огляделся. Люди здесь выглядели трезвее, чем в Москве. Они пялились на иностранцев. Но когда вы пытались перехватить их взгляд, они отводили глаза.
О'Брайен отодвинул свою тарелку в сторону.
— Я все думаю об этом институте — как он там назывался? Академия Максима Горького? Там ведь должны сохраниться архивы. И была еще эта девушка, ее сокурсница. Как ее звали, ту, некрасивую?
— Мария.
— Точно, Мария. Давайте найдем курсовой журнал и разыщем Марию.
Курсовой журнал? — подумал Келсо. За кого ее принимает О'Брайен? Королеву 1950 года Академии Максима Горького? Но у него было слишком благодушное настроение, чтобы затевать спор.
— Или же, — сказал он дипломатично, — мы могли бы разыскать местную партийную организацию. Помните, она ведь была комсомолка. У них могли сохраниться старые личные дела.
— О'кей. Тут вам карты в руки. Как их найти?
— Нет ничего проще. Дайте мне план города.
О'Брайен вынул из внутреннего кармана карту города и пододвинул свой стул поближе к Келсо. Они разложили карту на столике.
Основная часть Архангельска теснится на широком мысу километров шесть с половиной в поперечнике, ленточки новых кварталов тянутся вдоль Двины по обоим ее берегам.
Келсо ткнул пальцем в карту.
— Здесь, — сказал он. — Вот где они. Или были раньше. На площади Ленина, в самом большом здании. Эти мерзавцы всегда занимали самые хорошие здания.
— И вы думаете, они нам помогут?
— Нет. Уж во всяком случае, не по доброй воле. Но О'Брайен запер машину, и они двинулись, обходя предательские выбоины в асфальте, к зданию портового управления.
Келсо нес пакет в руках.
Их обоих слегка пошатывало, и объявление о рейсах в Мурманск и на Соловецкие острова вызвало у них новый приступ смеха:
— Соловки?!
— Ну ладно. Хватит. Нас ждет здесь работа.
Внутри здание оказалось просторнее, чем выглядело снаружи. На первом этаже расположились магазины, точнее, маленькие киоски, торгующие одеждой и туалетными принадлежностями, а также кафе и билетная касса. Еще ниже, под гроздью ламп дневного света, частично разбитых, находился мрачный подземный рынок — тут в ларьках продавались семена, книги, пиратские кассеты, обувь, шампуни, колбаса, прочные русские бюстгальтеры неимоверных размеров черного и бежевого цвета.
О'Брайен купил две карты — города и области, затем они поднялись к билетной кассе, где Келсо в обмен на долларовую купюру, предложенную подозрительному типу в грязной форменной одежде, получил возможность заглянуть в телефонную книгу Архангельска. Книга была небольшая, в твердом красном переплете, и менее чем за тридцать секунд Келсо установил, что ни Сафонов, ни Сафонова в ней не значатся.
— Что теперь? — спросил О'Брайен.
— Теперь надо поесть, — ответил Келсо.
Кафе представляло собой старорежимную столовку, забегаловку самообслуживания с грязным полом, мокрым от тающего снега. В воздухе стояло теплое облако крепкого табачного дыма. За соседним столиком два немецких моряка резались в карты. Келсо взял большую тарелку щей — супа из капусты с плавающей посередине солидной порцией сметаны, черный хлеб и пару крутых яиц. Воздействие этой еды на его пустой желудок было незамедлительным. Он испытывал едва ли не эйфорию. Все будет в порядке, подумал он. Здесь они не пропадут. Никто их тут не найдет. И если они будут действовать грамотно, то уложатся за один день.
Он плеснул половину миниатюрной бутылочки коньяка в стакан с растворимым кофе, посмотрел на нее и подумал: черт возьми, почему бы и нет? — и вылил остальное. Закурил сигарету и огляделся. Люди здесь выглядели трезвее, чем в Москве. Они пялились на иностранцев. Но когда вы пытались перехватить их взгляд, они отводили глаза.
О'Брайен отодвинул свою тарелку в сторону.
— Я все думаю об этом институте — как он там назывался? Академия Максима Горького? Там ведь должны сохраниться архивы. И была еще эта девушка, ее сокурсница. Как ее звали, ту, некрасивую?
— Мария.
— Точно, Мария. Давайте найдем курсовой журнал и разыщем Марию.
Курсовой журнал? — подумал Келсо. За кого ее принимает О'Брайен? Королеву 1950 года Академии Максима Горького? Но у него было слишком благодушное настроение, чтобы затевать спор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46