— серьезно спросил Шаланда.— Какие пятьдесят миллионов? — Пафнутьев был не менее серьезен.— Ну, о которых ты только что рассказывал, — Шаланда начал раздражаться.— Я?!— Значит, так, — Шаланда понял, что над ним издеваются, и перешел на сухой тон. — Убийца в доме, это совершенно ясно. Согласен?— Могли стрелять в окно, — заметил Пафнутьев. — Объячев любил спать при открытом окне. Когда его нашли, окно было распахнуто настежь. Стрелять могли откуда угодно, вокруг полно недостроенных домов.— Так ведь это... Твой Худолей говорил даже о позе, в которой якобы находился убийца в момент выстрела.— Худолей говорил о горизонтальном полете пули. Но это имеет значение только в том случае, если бы Объячев действительно лежал головой на подушке.— А как ему еще лежать?— Он мог находиться в полулежачем положении, мог сидеть, опершись о спинку кровати.— Ты так думаешь? — растерянно спросил Шаланда.— А что касается утерянных им заправочных станций... Он мог их продать, а деньги вложить в дом.— Тоже верно. Как бы там ни было, Паша, но дом надо перевернуть вверх ногами. Надо искать оружие.— Нашли, — негромко сказал Пафнутьев.— Кто нашел? — воскликнул Шаланда.— Худолей.— Но ты ведь сам только что говорил, что стреляли с соседнего участка! — возмутился Шаланда.— Я этого не утверждал, — Пафнутьев оставался невозмутимым. — Просто предположил — не стреляли ли в окно? А что касается пистолета, глушителя... Да, Худолей все это обнаружил и приобщил к делу. Но твои ребята тоже неплохо сработали.— Да? — польщенно протянул Шаланда. — Они у меня такие!— Как сели возле дверей, так и не поднялись. Никого из дома не выпустили. Даже мне с трудом удалось пробиться и выскочить в город.— Так, — крякнул, как от удара, Шаланда. — Хорошо, Паша. Все это очень хорошо. Ты разговаривал с патологоанатомом?— Нет еще... А что?— Поговори с ним, Паша. У вас должен получиться разговор. Надеюсь, он будет содержательным.— Кстати... Что с гадалкой? Она в самом деле предсказала Объячеву смерть в собственной постели?— Работаем, Паша, работаем. Будут результаты — доложу, — и Шаланда положил трубку.Патологоанатом встретил Пафнутьева потрясающим своим взглядом — сквозь толстые и, кажется, зеленоватые стекла очков на мир смотрели не то человеческие глаза, не то просто за стеклами шла какая-то своя, таинственная жизнь.— Здравствуйте! — сказал Пафнутьев громко и радостно, чтобы хоть голосом попытаться нарушить стылую какую-то, холодящую тишину морга.— Рад вас видеть в добром здравии, — эксперт поморщился, что, очевидно, означало радостную улыбку.— Говорят, у вас новости?— А у нас всегда найдется, чем порадовать хорошего человека.— Сегодня утром доставили труп Объячева...— Пообщались мы с вашим Объячевым, познакомились.— Как я понимаю, смерть наступила от выстрела в голову?— Не сказал бы, не сказал бы, — пропел эксперт.— От чего же?! — невольно воскликнул Пафнутьев.— Сие есть тайна великая, — эксперт скорчил безутешную гримасу. — Великая и непознаваемая.— Простите... Может, мы говорим о разных людях?— Здесь не говорят о людях... Здесь говорят о том, что от них осталось. Да, конечно, я вынужден с вами согласиться — в голове трупа зияет большая сквозная дыра. Все в наличии — входное отверстие, выходное отверстие... Жить с такой раной невозможно. И если вы вздумаете убеждать меня, что это не так...— Ни в коем случае! — поспешно вставил Пафнутьев.— И правильно, — кивнул эксперт. — Не надо меня в этом убеждать. К сожалению, я не был знаком с этим человеком при жизни, но люди, которые его знали, говорят о нем разное... Кто он был на самом деле... Сие есть тайна великая.— Да, скорее всего, — поддержал Пафнутьев разговор, маясь от неопределенности. — Вы сказали, что он умер не от выстрела в голову?Эксперт помолчал, скорбно рассматривая сидящего перед ним Пафнутьева, потом принялся что-то изучать на своих ладонях, красных от постоянного мытья, потом оборотил свое лицо к окну, и оно осветилось — слепящее солнце било прямо ему в глаза.— В самое сердце поразил его убийца.— В сердце?! — присел от неожиданности Пафнутьев.— Пойдемте, — эксперт поднялся и быстрыми, частыми шагами направился к выкрашенной белой масляной краской двери.Не любил Пафнутьев бывать в моргах, не любил и всячески избегал этих гнетущих посещений, увиливал, но иногда, как в этом случае, ему попросту некуда было деваться. И он покорно, склонив голову, поплелся вслед за экспертом. А тот едва вошел в морг, включил яркий свет — и Пафнутьев сразу увидел на возвышении накрытое чем-то грязноватым тело Объячева. Подойдя к трупу, эксперт резким движением отдернул простыню и обернулся к поотставшему Пафнутьеву.— Смотрите, — он ткнул пальцем в едва заметную красноватую точку чуть пониже левого соска. — Вот сюда, точно в сердце вошла игла.— Игла?— Назовите ее шилом, как угодно назовите... Но если вы позволите мне немного...— Позволяю.— Дело в том, что это, конечно, не игла и не шило. Это был длинный острый предмет небольшого сечения. Скажем, в диаметре где-то около двух-трех миллиметров. Отсюда можно предположить и материал. Сталь. Это наверняка был не алюминий, не медь, не железо, не чугун... — исчерпав свои познания в металлах, эксперт замолчал.— А длина? — спросил Пафнутьев.— В тело предмет проник сантиметров на двадцать, может быть, на двадцать пять. Но что касается двадцати сантиметров, то это совершенно точно. А вот уже про двадцать пять ручаться не могу, потому что...— Значит, стреляли в мертвого? — Пафнутьев и сам не заметил, как перебил эксперта.— У меня тоже такое впечатление.— Но здоровый, сильный мужчина в расцвете физических, духовных, сексуальных сил... Как он мог позволить совершить такое над собой?— Сие есть тайна великая, — смиренно ответил эксперт.— Значит, стреляли в мертвого... — повторил Пафнутьев, пытаясь осознать открывшиеся перед ним события. — Скажите, а разве человек, который стрелял с близкого расстояния, мог не заметить крови на груди?— Ее могло не быть. Ну, выступила капелька, ну, выступила вторая... Если на нем был пестрый свитер, махровый халат, одеяло с пододеяльником... Вполне могло случиться так, что стрелявший и не заметил, что перед ним полноценный труп. Особенно если этот выстрел прозвучал вскорости после убийства. Мне все время хочется задать вам один вопрос...— Слушаю внимательно.— Не допускаете ли вы, что этот гражданин, который лежит перед вами в данный момент... Не допускаете ли вы, что он во время убийства был пьян?— Он наверняка был пьян.— Именно это я и хотел сказать, но не решался, поскольку такого вопроса передо мной не стояло, а навязывать свое видение происходящего... Я бы не хотел произвести впечатление человека, который лезет не в свое дело, простите за грубость выражения.— Я вам чрезвычайно благодарен за это уточнение. И подтверждаю — он действительно был пьян.— Но не слишком, — глаза эксперта за зеленоватыми стеклами неподвижно уставились на Пафнутьева.— В каком смысле?— Видите ли... Он, конечно, выпил в тот вечер... Но количество алкоголя, распределенное на столь большое тело, не должно было произвести на него сильное потрясение. Настолько сильное, что он не почувствовал, как в него втыкают стальную спицу.— Вы сказали спицу?— Я так сказал? — удивился эксперт. — Ну, что ж, — рассудительно продолжал он, — если я так сказал, значит, так можно сказать.— А что это еще может быть?— Понятия не имею. Вязальная, велосипедная... Остро заточенная спица... Она войдет в тело очень легко, почти без усилий.— И смерть наступает сразу? — уточнил Пафнутьев.— Без промедления. Но я, с вашего позволения, вернусь к разговору о состоянии этого человека перед смертью... Смею заметить, что вы несколько поспешно осмотрели эту маленькую ранку.— Я чего-то не увидел?— Да, с вашего позволения. Прошу обратить внимание. — Пафнутьев вынужден был подойти к самому трупу и склониться над ним, чтобы рассмотреть нечто совершенно маленькое. — Видите?— Да, ранка.— Я не о ней. Рядом с ранкой еще один, почти незаметный укол.— Да, что-то такое просматривается.— Человек, совершивший убийство, был неопытен в этом деле. Поначалу он хотел уколоть чуть ниже... И в таком случае промахнулся бы, в сердце бы не попал.— И он исправил свою ошибку?— Я не об этом, — с чрезвычайной терпимостью произнес эксперт. — Я о другом. Если человека хотят уколоть в одно место, но не доводят преступный замысел до конца и, чтобы исправить оплошность, колют в другое место, более удачное для осуществления задуманного... О чем это говорит?— Этот человек не слишком опытен.— Я о другом, — эксперт опустил голову, как бы ожидая, пока в комнате заглохнет эхо от глупых слов Пафнутьева. — В каком же состоянии должен был находиться человек, который позволяет совершить над собой все эти попытки? Он не был связан? На нем не было наручников? Его никто не приковывал к батарее? Я не обнаружил на теле никаких следов насилия.— И как все это понимать? — спросил Пафнутьев растерянно.— Сие есть тайна великая.— Ну... великая или не очень великая сия тайна... Разберемся.— Нисколько в этом не сомневаюсь. У меня есть некоторые предположения, но говорить о них преждевременно. Мне необходимо во всем убедиться самому.— Может, поделитесь?— Позвоните мне завтра.— У меня тоже есть некоторые предположения, — задумчиво протянул Пафнутьев. — И я тоже хочу кое в чем убедиться сам. Ну и дом построил Объячев себе на погибель! — пробормотал он. — Ну и народец собрал под одной крышей!— Человек этот жизнь прожил насыщенную. С виду он, конечно, производит впечатление здорового, крупного, сильного... Но в нем все настолько изношено, настолько запущено... Проживи он еще пять лет, на него свалилось бы такое количество всевозможных болезней... Кто знает, кто знает, — может быть, такой конец для него наиболее приемлемый.— В смысле — счастливый? — спросил Пафнутьев уже в кабинете эксперта.— Любой конец назвать счастьем весьма рискованно, однако мысли такие посещают и меня.Уже выйдя на улицу, на солнце, на свежий, весенний воздух, к живым людям, которые ругались, воровали, пили водку, подличали и плодились, Пафнутьев вдруг вспомнил Худолея, который ко всем приставал с каким-то совершенно дурацким капризом — крови-то мало, маловато крови выплеснулось из простреленной головы Объячева. Все тогда воспринимали его слова как неуместную шутку, а мужик-то дело говорил. Потому и крови было мало, что стреляли в мертвого, в которого уже можно было и не стрелять.А как понимать эти уколы в грудь? Как бы крепко ни спал человек, как бы ни был пьян, но укол острой спицей заставит проснуться кого угодно. А он не проснулся, позволил сделать второй укол, более точный и глубокий — двадцать пять сантиметров глубины допускает эксперт.— Как понимать? — в который раз задавал себе Пафнутьев вопрос и не находил, не находил ответа. Ведь когда Объячев встал из-за стола и отправился к себе в спальню, ужин продолжался. Сроднившиеся, хотя нет, сжившиеся под одной крышей люди и без хозяина продолжали пить вино и виски, болтали, смотрели телевизор, наверняка говорили о том, что весна затянулась, что пора бы уже наступить теплу, чтобы закончилась бесконечная грязь на дороге, во дворе, во всем этом крутом поселке...И время от времени кто-то отлучался — то один, то другой.Мало ли какие надобности у кого были — сходить в туалет, высморкаться, помыть руки после курятины, принести бутылку вина или виски... Ужин продолжался несколько часов: поскольку в каминном зале работал телевизор, идти было некуда, и спешить никому не было надобности — из-за стола можно было отправиться только спать.Объячев ушел первым, раньше обычного, — ему стало плохо. Вот тут надо и копать — ему стало плохо. Или устал? Или хотел уединиться? С кем-нибудь...Уединился.За столом остались его жена Маргарита, секс-секретарша Света, телохранитель Вохмянин с женой, гость Вьюев, два строителя — Васыль и Степан.Двое из них — убийцы.Пока двое. * * * Труп бомжа Михалыча болтался в петле, и ноги его едва не доставали до пола. Вытянись он чуть посильнее, мог бы, наверное, дотянуться кончиками пальцев до досок. Рядом валялась перевернутая табуретка, что должно было сказать опытному человеку, как все произошло — стал бедолага повыше, затянул петлю на тощеватой, небритой шее, перекрестился мысленно и оттолкнул ногами последнюю опору в своей жизни.Дернулся несколько раз, прохрипел что-то нечленораздельное и затих навсегда.Худолей, заглянувший к утреннему своему собутыльнику где-то к вечеру, обнаружил бомжа уже мертвым. Несколько часов он проболтался в петле. И ничто за это время в доме не говорило о новой смерти, неожиданной и бестолковой. Если убит владелец дома и у каждого домочадца могло возникнуть желание лишить жизни тирана, то кому мешало это безобидное существо?"Никому оно не мешало, — подумал Худолей, и ему с грустью пришлось признать, что скорее всего Михалыч сам покончил с собой. Выпил еще стаканчик виски, и показалось, что нет ему места на земле, никому он не нужен, никто его не любит, а если он сам кого-то еще любит, то тем хуже для него же...Последние два слова в сознании Худолея неожиданно соединились в одно, и образовалось новое слово, которое чем-то понравилось — негоже...— Негоже, — проговорил он, вслушиваясь в звучание слова. Всмотрелся в лицо бомжа, которое, хотя и было искажено предсмертными судорогами, но хранило в себе, все-таки хранило остатки удивления, впрочем, это могло быть и удовлетворение. Может, ему уже виделись картины потусторонней жизни, описаниями которых переполнены все нынешние газеты и журналы. Может, он сам удивился своему поступку, столь решительному и бесповоротному, удивился пронесшейся перед его глазами собственной жизни, закончившейся так печально...Дойдя до этого места в своих невеселых рассуждениях, Худолей, сам того не замечая, потянулся к стоявшей на столе бутылке виски. Рука его уже обрела твердость и цель, мысли направились в нужную сторону, но за долю секунды до того, как пальцы сомкнулись на бутылке, он почти в ужасе отдернул руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32