– О! Интуиция. И последний вопрос на засыпку… Скажите мне, ребята… Только честно… Чем вы занимаетесь в свободное время? Про охоту я знаю. Про то, что вы иногда охотитесь друг за другом, тоже. А еще? В моей таблице осталась одна свободная колонка… Записываю. Феклисов?– Даже не знаю… В домино иногда выйдешь во двор сыграть с соседями… К родне съездишь…– Ясно. Пахтусов?– Дача, огород. Соленья, варенья…– Прекрасно. Васысь?– Трудно сказать так сразу… Книги, фотографии.– Тоже неплохо. Ясин?– Ничем определенным не занимаюсь… Ружье чищу, патроны заряжаю, об охоте мечтаю.– Хуздалев?– Дача.– Асташкин?В кабинете наступила тишина. Все переглянулись, с недоумением посмотрели на Ксенофонтова, повернулись к Зайцеву – объясни, мол, этому гражданину, что Асташкин ничем уже в свободное время не занимается.– Ну что же вы? Когда жив был, занимался чем-то?– А, когда жив был, – с облегчением проговорил Пахтусов, – тогда другое дело. Теннисом.При нашем заводе корт есть, вот он и попросил меня устроить его туда. А раньше, знаю, в бассейн ходил.– Больше вопросов нет, – сказал Ксенофонтов, закрыл блокнот и сунул его в карман.– Ну что ж, – растерянно пробормотал Зайцев, не ожидавший столь резкого окончания, – раз так… Прошу всех подписать протокол очной ставки и… И можете быть свободны.Охотники столпились у стола, по очереди, передавая ручку друг другу, подписали голубоватые бланки, исписанные мелким зайцевским почерком, и, попрощавшись вразнобой, ушли.– У тебя есть фотография Асташкина? – спросил Ксенофонтов, когда дверь за охотниками закрылась.– Сколько угодно, – Зайцев вынул из стола и бросил перед Ксенофонтовым черный пакет.Вынув снимки, Ксенофонтов убедился, что Асташкин любил сниматься. Вот он на теннисном корте с ракеткой, залитый солнцем, подтянутый и веселый, скорее всего после победы, а вот он после удачной охоты – одна нога на земле, вторая на туше громадного кабана с клыкастой мордой, вот у своего гастронома – в светлом костюме, при галстуке, с плоским черным чемоданчиком… Короткая стрижка, худощавое лицо, насмешливый взгляд, чуть оттопыренные уши, что, впрочем, нисколько его не портило.– В детстве, наверно, рыжим был, – задумчиво проговорил Ксенофонтов.– Да, там есть один цветной снимок…– Чем же он их допек… Чем-то он их допек… Ну, ладно, старик, мне пора, – Ксенофонтов поднялся. – Позвони как-нибудь… Через денек-второй.– Пожалуйста, – в голосе Зайцева прозвучало разочарование, он все-таки надеялся на помощь Ксенофонтова. – Конечно, позвоню. Я могу позвонить и через недельку-вторую… Могу вообще не звонить. – Зайцев устало складывал в стол фотографии, запихивал в переполненный сейф уголовное дело с подшитыми протоколами.– Ты все-таки позвони. Мало ли чего… Вдруг мыслишка какая посетит, вдруг пивка достанешь…– Думаешь, стоит посуетиться? – спросил Зайцев, и мелькнула все-таки в его голосе надежда.– А почему бы и нет? Пиво всегда в радость, независимо от того, пойман убийца или продолжает безнаказанно разгуливать на свободе. Как говорил один мой знакомый петух – не догоню, так согреюсь, – сделав прощальный жест рукой, Ксенофонтов величественно удалился. *** На следующий день Ксенофонтов исправно пришел в редакцию и уселся за свой маленький фанерный стол в любимой позе – вытянув из-под него ноги и скрестив руки на груди. Взгляд его, то ли сонный, то ли усталый, еле пробивался из-под век. В редакции уже привыкли к тому, что их незадачливый сотрудник время от времени, злонамеренно уклоняясь от работы, помогает своему другу из прокуратуры разоблачать опасных преступников.Вошла машинистка Ирочка. Постояла, со скорбью глядя на неподвижного Ксенофонтова.– Главный сказал, что он тебя выгонит, если сегодня к вечеру ты не сдашь двести строк на машинку.– Ирочка, скажи, пожалуйста… Ты смогла бы изменить своему мужу?– С тобой? Да.– Значит, вопрос заключается только в одном – с кем?– Для меня – да.– Спасибо, Ирочка. Теперь он не уйдет.– Кто?!– Убийца.– Боже, Ксенофонтов! Тебе плохо?– Передай главному, что завтра… Завтра я ему сдам на машинку четыреста строк. Может быть, это его утешит.Ксенофонтов снова углубился в себя. И наступил наконец момент, когда что-то произошло – чуть дрогнули веки, медленно вытянулись под стол длинные ноги, локти легли на стол, и вот уже в позе Ксенофонтова проступила готовность вскочить и мчаться куда-то.Что он и сделал.Выйдя на улицу, Ксенофонтов посмотрел в дождливое небо, поднял воротник плаща, сунул руки в карманы и уверенно зашагал по тротуару. Через пятнадцать минут он был у пятиэтажного дома. По блокноту сверил адрес, поднялся на третий этаж и позвонил.Дверь открыла женщина. Ксенофонтов удовлетворенно перевел дух, будто узнал ее или очень боялся разочароваться в ней.– Здравствуйте! – сказал он, беззаботно улыбаясь.– Здравствуйте, – ответила хозяйка, ничто не дрогнуло в ее лице. Под глазами темнели круги, она выглядела не просто усталой, а какой-то убитой. Ничуть не удивилась Ксенофонтову, не выразила желания узнать, кто он, зачем пришел, к кому. Она просто стояла и ждала.– Моя фамилия Ксенофонтов. Вчера мы встречались в прокуратуре с вашим мужем… если не возражаете, я зайду на минутку?– Мужа нет дома.– Это не важно. Я хочу поговорить с вами.– Проходите, – без выражения ответила женщина и прошла в комнату, оставив дверь открытой. – Можете раздеться, – донеслось до Ксенофонтова из глубины квартиры. Он воспользовался разрешением и повесил свой плащ в прихожей, разговор в верхней одежде мог получиться скомканным и бестолковым, как бутерброд на ходу.Войдя в комнату, Ксенофонтов увидел, что женщина сидит на диване, напряженно распрямив спину и положив ладони на колени. И ее колени он увидел. Красивые колени. И женщина красивая – отмечал он про себя с такой настойчивостью, будто пришел специально для того, чтобы убедиться в этом.– Ваш муж… простите, скоро придет?– Не знаю.– Но он придет?– Надеюсь.– Вы давно замужем?– Это важно для прокуратуры?– Да. Мне показалось, что будет удобнее, если мы поговорим здесь, а не в казенном помещении…– Пожалуй. Мы женаты десять лет.– Есть дети?– Сын. Ему пять лет.– У вас много друзей?– Что вы имеете в виду? У кого – у вас? – Лицо женщины чуть дрогнуло. До сих пор она отвечала как бы механически, вопросы Ксенофонтова не вывели ее из печально-сосредоточенного состояния.– Я имею в виду друзей семьи…– Не так чтобы очень… В основном это друзья мужа. Охотники… – в ее голосе прозвучала едва уловимая ирония.– Вы знакомы со всеми охотниками?– Одно время мы довольно часто встречались… Праздники, юбилеи, вылазки на природу…– Сейчас это… в прошлом?– Можно и так сказать.– А отчего так случилось?Не знаю… Потеряли интерес друг к другу, возникли всякие обстоятельства… Знаете, когда люди слегка чужие – это удобнее. Никто не пытается перейти некую грань, каждый остается на своей территории, не нарушает границы ближнего… А чуть сблизятся – почему-то решают, что вправе судить о чужой жизни, о чужих поступках, следуют выводы, советы, предостережения…– Другими словами, у вас не со всеми сложились отношения?– Если точнее, то у меня со всеми не сложились, – улыбнулась женщина.– С охотниками?– Скорее с их домочадцами. Охотники проще… И потом, им есть чем заняться, о чем поговорить, как выразить себя…– Вас осудили? – прямо спросил Ксенофонтов.– Что-то вы уж больно… в лоб, – женщина насмешливо посмотрела на Ксенофонтова.– Я тоже переступил грань?– Пока нет… Но мне кажется, вы можете это сделать.– Ошибка. Не переступлю. Единственное, что я себе позволю, – это повторить вопрос.– Осудили ли меня? Я ведь уже ответила… Выводы, советы, предостережения.– Вы знали Асташкина?– Конечно.– Он был хороший человек?– Странный вопрос…Почему? – Ксенофонтов с таким вниманием склонил голову, что казалось, для него нет сейчас ничего важнее, чем узнать мнение этой женщины об Асташкине.– Это как-то перестало иметь значение – хороший человек, плохой человек… Сейчас другие показатели – нужный, полезный, влиятельный… А Асташкин… Да, можно сказать, что он был хорошим человеком.– А полезным был?– В каком смысле?– Ну… Как директор гастронома?– А, вы об этом… – в голосе собеседницы прозвучали снисходительность и облегчение. – Просьбами мы его не утруждали, но если сам догадывался… Не отказывались.В это время из прихожей раздался звонок. Женщина поднялась, быстро и легко прошла мимо Ксенофонтова. Из прихожей послышался ее голос. Он показался Ксенофонтову неожиданно теплым, как бы ожившим. Через минуту в комнату вошел мальчик.– Это Кирилл, – сказала женщина. – Знакомьтесь, – она улыбнулась, и Ксенофонтов опять похвалил себя за проницательность – у женщины оказалась красивая улыбка, ровные белые зубы. И только потом он взглянул на мальчика, настороженно стоявшего рядом. Его веснушчатая мордашка была необыкновенно румяной.– Привет, малыш! – сказал Ксенофонтов без тени превосходства. – Как поживаешь?– Хорошо поживаю.– Молодец! Я рад, что мне удалось познакомиться с тобой. Ты отличный парень.– Я знаю.– О! Да ты еще лучше, чем я думал. Скоро в школу?– Через год. Я пойду с шести лет.– А спортом занимаешься?– Мы его в бассейн водим, – сказала женщина. И после этих ее слов в душе Ксенофонтова защемило что-то, он даже чуть слышно простонал от прозрения.– Не боишься воды? – спросил Ксенофонтов, потрепав мальчика по жестким рыжеватым волосам.– А чего ее бояться? Она теплая.– Красивый ты парень… Весь в мать.– А папа говорит, что я в отца.– Наверное, и папа прав.– Ладно, хватит болтать! – сказала женщина с неожиданной резкостью. – Иди мой руки, будем ужинать. У вас еще что-нибудь? – обернулась она к гостю.– Нет-нет, у меня все. Я пришел немного некстати, простите великодушно. Всего доброго!– Что-нибудь передать мужу?– Скажите, что приходил тот длинный детина из прокуратуры и продолжал задавать свои бестолковые вопросы. Да, и последнее… Чтоб я уж пришел не совсем зря… Что вы думаете об убийстве? Кто мог пойти на это?Вопрос произвел на женщину совершенно неожиданное впечатление – она отшатнулась к стене, прижала ладонь ко рту и смотрела на Ксенофонтова чуть ли не с ужасом.– Асташкин давно был у вас в гостях?– Простите, – женщина с трудом взяла себя в руки. – Давно. Обычно мы собирались у Хуздалевых… У них квартира большая… Извините, Кирилл проголодался…На улице совсем стемнело, но мелкий дождь продолжался. Над дорогой вспыхнули фонари, машины шли с включенными подфарниками. Появилось больше прохожих – люди возвращались с работы. Привычно подняв воротник и сунув руки в карманы плаща, Ксенофонтов размеренно зашагал к своему дому. *** Открывая дверь, Ксенофонтов услышал в квартире настойчивые телефонные звонки. Не раздеваясь, он бросился к трубке.– Поздно гуляешь, дорогой, – он узнал голос Зайцева.– О правосудии пекусь. Тебе дай волю – всех пятерых посадишь. И будешь прав.– Прав? – изумился Зайцев. – В каком смысле?– В прямом. Одного – за убийство, остальных – за недоносительство. Ты еще сажаешь тех, кто не доносит? А то в газетах по этому поводу разное пишут…– Не понял…– Приходи, поговорим.– А ты… это… уже знаешь?Зайцев! – величественно произнес Ксенофонтов. – Ты напоминаешь обманутого мужа! Все знают, кроме тебя.– С твоими шуточками… – не находя слов, Зайцев уже хотел было повесить трубку, но Ксенофонтов его остановил.– Обижаться будешь в кабинете прокурора. Когда он вызовет, чтобы сообщить о твоей отставке. Приезжай. Убийцу в самом деле знают все. Даже я. Не забудь прихватить пива. В киоске, недалеко от твоей конторы, я видел баночное.– Ты что, ошалел?! Одна банка стоит моей недельной зарплаты!– Для правосудия я сберег не одну неделю твоих бестолковых метаний. – Больше Ксенофонтов произнести ничего не успел – в трубке раздались частые короткие гудки.Зайцев пришел так быстро, что стало ясно – он звонил из ближайшего автомата, а до этого бродил вокруг ксенофонтовского дома. В его движениях все еще чувствовалась оскорбленность. Плащ он повесил на угол двери, чтобы не намокли вещи на вешалке, а пройдя в комнату, со значением поставил на стол пиво.– Как все меняется, старик, – печально заметил Ксенофонтов. – Когда-то ты приходил ко мне с целой сумкой пива, с пакетом вяленой рыбы… Неужели придут времена, когда вот эту жалкую баночку мы будем вспоминать с восторгом и умилением… Сколько в ней, бедной?А! – Зайцев махнул рукой. – Триста граммов. – Он сковырнул алюминиевую пластинку, и из отверстия поднялось легкое пивное облачко. А когда он разлил пиво по стаканам, в каждом оказалось не более половины. – Двадцать рублей стоит такая баночка… А эту я конфисковал у спекулянта.– Он не возражал?– Он был бы счастлив подарить мне сотню банок. Но тогда пришлось бы не только отпустить его на волю, но и отпускать впредь.– Старик, ты поступил мужественно. Я бы так не смог, – сказал Ксенофонтов и одним долгим глотком выпил свое пиво. – Если бы все поступали так… Но это, к счастью, невозможно.– Я тебя слушаю.– Ты хочешь узнать, кто убийца? Скажу. Но доказывать его вину тебе придется самому. Хотя я и не уверен, что мне хочется наказать этого человека… Возможно, он поступил правильно, хотя и слишком уж категорично.– Так кто же?!– Васысь.– Не может быть! Я почти доказал, что это…– Не надо, – остановил его Ксенофонтов. – Не срамись. Понимаешь, Зайцев, здесь главное – найти причину. Теплая многолетняя компания положительных, обеспеченных людей… Дружба и взаимовыручка, даже взаимовыгодность… И вдруг – заряд картечи в спину… Должна быть причина.– Ты ее нашел?– Еще там, на берегу. Причина стала мне ясна, как только ты сказал про перышко в шляпе Асташкина.– Скажите, пожалуйста! – с усмешкой воскликнул следователь.– Да, Зайцев, да! Когда пиво стоит двадцать рублей стакан, а достать его можно только преступным путем с помощью следователя по особо важным делам… С людьми начинают происходить чудовищные превращения… Но поскольку эти превращения происходят со всеми, они остаются незамеченными.
1 2 3 4 5