купить душевой уголок с поддоном 120х90 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Кузнецов Олег Александрович
Однажды в кабаньем детстве
Олег Александрович КУЗНЕЦОВ
Однажды в кабаньем детстве...
Рассказ
Под утро - не было еще и трех - потрепанный, с комками линялой шерсти на спине лис предпринял сомнительное в смысле надежды на добычу путешествие в глубь трущобистого низинного частолесья, по направлению к старому болоту. Низина только позавчера оттаяла, все на ней было дрянь, слякоть, по сухому пройти нечего и надеяться, воды же кое-где по брюхо. И как она омерзительно чавкает, шумит на весь лес!
Стало уже светать, когда зверь достиг нужного места. Он вскочил на поваленное трухлявое дерево и, забелев в полутьме роскошно отмытой грудью, забыв даже встряхнуться, стал слушать с напряженнейшим интересом.
Звуков было немного: где-то впереди шуршало и потрескивало.
Наслушавшись вволю, лис с явным выражением удовлетворения на лукавой мордочке спустился со ствола, но направился не в сторону шума, а вправо и, сделав зачем-то порядочную круглину по этой сырой местности, выбрался уже почти засветло на твердую, пожалуй, даже грибную по осени полянку. Здесь хищник успешно поймал полёвку, подбросил ее ради игры в воздух и затем съел, пискнувшую, вместе с шерстью.
Вскоре грянули дневные птицы, покончили с тишиной. Из дымчатого сумрака появились березы; их влажная берестяная одежда замерцала оранжевыми бликами. Где-то всходило солнце.
Дождавшись, когда тепло и свет перелились с вершин деревьев в густое безветрие, лис прилег на краю овражка на мягкой хвойной подстилке. Тут он разомлел, стал поклевывать носом, но по временам, вспомнив о чем-то, быстрым несонным движением поворачивал голову туда, откуда пришел. Он пристально смотрел на стену леса; чуть заметно шевелились черные волоски усов по бокам его морды и шире раскрывались масленые ноздри.
Ночные усердные хлопоты и это все не проходящее беспокойство относились к утаенному у старого болота логову веприцы, хотя, разумеется, меньше всего рыжего интересовала тамошняя хозяйка: семипудовая и все же скорая на воинственные действия и, прямо сказать, ужасная в таких случаях, она вызывала в нем лишь чувство повышенной осторожности. Но именно возле нее каждый год в эту примерно пору появлялись существа иные, мелкие. Они-то и побуждали пройдоху и рисковать, и тратить силы на глубокую разведку, и прорву времени - ночи и дни! - маяться в районе кабаньего обитания. Так случалось всякой весной: он делался вроде одержимого.
Вот и теперь - и лис это узнал точно - упругие, шустрые существа, такие горячие и хмельно-пахучие, копошились в логове веприцы. Хищник угадал даже, что кабанят нынче очень много. Но, конечно, не мог он знать, что их ровно двенадцать.
...Большая семья - забот-то сколько!.. Еще во времена, когда повсюду лежал снег, когда ничего еще толком не было известно, веприца, видимо что-то предчувствуя, затеяла расширить и как следует обстроить старое гнездо. Тащила все, что попадалось. Ветки на укрепление и возведение стен годились, да и для крыши тоже, мох - для подстилки; его добывала из-под сугробов и, набрав в рот, с болтающимися клочьями, как с усами, носилась вприпрыжку. Очень была одушевлена!
Зато теперь дом как дом, хотя не всякий поймет это: с виду завал, куча хворосту.
Разнежась в лучах солнца (очень кстати легко проникавших сквозь новую крышу), веприца, притворно ворча, все старалась скосить глазом себе на брюхо. Ей как бы хотелось пересчитать кабанят: может, их все-таки не двенадцать, а тринадцать? Ведь тогда понятно, отчего такая возня: одному не хватает соска...
А утро ярчало, разогревалось. На истоптанную вокруг логова грязь лег серый налет сухости; будто накалились докрасна стволы дальних сосен; и уже на куполах муравейников образовались шелестящие, мерцающие пятна, с которых ручейками стекали обнадеженные муравьи.
Но плотно и упрямо повсюду стояла талая вода - то прозрачная над затопленными травинками, то голубая голубизной небес, то заштрихованная отражениями ветвей, то черная в глубоких канавах и бочагах и ослепительная там, где о ее поверхность сломились солнечные лучи. Она всем мешала. Заливалась в норы грызунов; муравьям не давала ходу к источникам пищи; птиц вынуждала отсиживаться на деревьях, хотя многие из них не прочь были бы и побегать. Холодной, неприступной она выглядела сверху.
Но один лесной шустрый воробей, рискнув глотнуть из большой мелководной лужи, чирикнул с недоумением: "Теплая!" Он тотчас залез в лужу обеими ногами, ударил крыльями и завопил: "Теплая! Теплая! Теплая!" Целую зиму не мылся, а тут - банька!
И в мрачном бочаге, похожем на могилу, оказывается, тоже не так уж смертельно холодно. Плавают, извиваются в глубине резвые личинки мелких рачков...
Наступил час, когда утро, все спешившее на соединение с днем, как бы опомнясь, стало на месте, когда у каждого, кто азартно работал, кормился, пел, появляется желание отдышаться, замереть, прикорнуть на минутку, да хоть просто оглядеться вокруг и порадоваться весне. Пестрый дятел, прилежно долбивший чуть ли не с самого рассвета, уперся хвостом в кору, откинулся назад и висит просто так, ничего не делая. Заяц запрыгнул на большой пень, возится не спеша со шкурой, издалека смахивая на мужичка, который, промокнув, присел переобуться и подсушить на солнышке портянки. А на высокую березу, чьи пряди тонких ветвей свисают почти над самым логовом веприцы, мирно тарахтя, присели две сороки. Эти тоже попытались устроиться для отдыха, да где уж таким непоседам! Раскачали только зазря несколько веток. Причем одна из сорок неожиданно заметила шевеление в громоздившейся внизу куче хвороста. Это на нее так подействовало, что об отдыхе на удобной березе уже не могло быть и речи. Застрекотав, она напугала подружку, и обе в панике нырнули с березы прочь.
Веприца, стоя над только что уснувшим выводком, некоторое время равнодушно (на слух - медленным движением ушей) следила за полетом сорок, потом шумно вздохнула, обмякла. Как-то сразу она вся изменилась. Исчезло веселое благодушие, владевшее ею, пока кабанята играли и кормились. То был уже другой зверь - хмурый, с потухшим взглядом, с ломкой, как солома, спутанной шерстью, с обвисшим голодным брюхом.
Давно, еще перед первым своим материнством, она нашла это по виду хорошее для семейного жилья место: впереди кустарник, объятый полукольцом густых елей, сзади болото. И еще две березы: высокая, над логовом, и кривая, приметная, немного поодаль. Увы, тогда веприца не разгадала, что здесь повсюду земля почему-то неохотно взращивает растения с пригодными в пищу сочными корнями, а болото с его заманчивыми зарослями тростника весной неприступно. Потом-то ей все открылось, но она осталась верна своему выбору и приходила сюда каждый год - всегда на одни и те же муки.
Сегодня веприца даже не попробовала поискать возле логова - здесь обследован каждый бугорок и подобрано все, что хоть немного напоминает съедобное. А голод настойчив, и невольно представляются чудесные проплешины на краю соснового бора, где в хвойном слое таятся куколки каких-то бабочек. Самое время для них; потом, когда замотыляют повсюду неуловимые летуны, в земле останутся только пустые коконы.
Знала веприца, что, как только выберется из логова, сороки, не улетевшие далеко, возмущенно прокричат, сделав вид, что ее беда касается лично их. Да и потом, когда она будет торопливо насыщаться, эти извечные охотники до чужих неприятностей первыми сообщат, что беда свершилась, как они и предсказывали! Веприца не сразу сможет оторваться от пищи, потому что будет не властна над собой, а вернувшись к логову, найдет следы, которые зажгут в ней пыл безысходного мщения.
Непонятная, безнадежно прочная цепь событий... А идти все-таки надо!
Осторожно цепляя зубами слежавшуюся моховую подстилку, веприца принялась бросать ее поверх уютно прижавшихся кабанят. Когда замысловатый чертеж, образованный соединенными полосками их шкурок исчез, груда мха зашевелилась посредине, и в ней возникла мордочка с изумленно блестевшими глазами. В досаде прихрюкнув, веприца схватила пухлый ком подстилки и бросила на кабаненка. Молниеносно увернувшись, он покорно затаился, кажется, даже лег. Теперь все было в порядке.
Веприцын путь вначале лежал через трущобистый кустарник, по незаметному, ею же проделанному проходу с тропинкой. Затем, миновав полукольцо елей, она оказалась в березовой редине и там сразу же приступила к обманным действиям, которые должны были ввести в заблуждение неизвестного недруга: под вскрик сорок кинулась в одну сторону, потом с невинным видом потрусила в другую и с такими маневрами постепенно добралась до соснового бора.
Обычно на этой точке предвкушение жировки уже начинало вытеснять из нее страх за судьбу оставленного дома, но теперь страх, как ни странно, не уменьшался. Большая семья как бы держала во власти свою защитницу. Словно на длинной привязи, веприца забирала все влево и влево, пока ее рыло не оказалось направленным прямо на логово. Тут, несколько удивленная, она помедлила и, вдруг вообразив что-то ужасное, ринулась вперед, не разбирая дороги.
Ей понадобились мгновения, чтобы пролететь березняк, пробиться сквозь коридор в кустарнике и выскочить на площадку перед логовом. И она сразу же заметила в самом центре прикрытия пустую ямину, а колебание воздуха обозначило перед ней еще отпечатанную на нем фигуру тайного хищника.
И в прошлые годы ярость бросала веприцу в погоню - всегда безуспешно. Но сегодня лис был рядом, не дальше чем в двадцати, десяти шагах! Веприца точно знала, где он, и, как глыба, рухнула туда, прошибая стенку логова, и вынеслась наружу, таща на себе обломки веток.
На этот раз он влип, этот хитрец, слишком положившийся на опыт прежних лет. Ярко-пламенный, он удирал, будто прожигаясь сквозь тесный подлесок. Он весь обратился в движение и вряд ли уже помнил, что в зубах у него кабаненок.
Впереди красивой аркой изгибалась кривая береза. Корявый ее комель был наклонен под очень небольшим углом - никто бы не подумал, что на него сможет влезть такой зверь, как лис, но хищник в тот самый момент, когда белый кончик его хвоста извивался от скорости чуть ли не у самого рыла веприцы, внезапно рыскнул к комелю и - чудо! - взбежал на горб арки с совершенно кошачьей легкостью! В тот же самый момент веприца, увлекаемая инерцией, врезалась, миновав березу, в бересклетовый куст, который пружинистым отпором помог ей развернуться.
Она опять увидела своего обидчика. Только что показавший ловкость кошки, лис проявлял качества канатоходца: ствол наверху был круглым и скользким, туповатые когти в него не впивались.
Добыча еще больше ухудшала положение. Во время бегства ударами о встречные препятствия ее как бы заклинило в поневоле разинувшуюся до предела пасть; теперь кабаненок, еще живой, слабо шевелил ножками, мешая сохранять равновесие. Прикончить его не было никакой возможности.
А веприца, вся раскосматившаяся, ощетиненная, не спуская с лиса маленьких, но горящих страшными красноватыми огоньками глаз, носилась вокруг бересклета. В ярости она поддевала рылом и отбрасывала попадавшиеся ей кочки, какие-то сырые коряжинки и обломки хвороста. Эта жуткая расчистка должна была, конечно, до смерти устрашить незадачливого похитителя, но тот пока стоял как изваяние. Только голова его, отягченная ношей, клонилась все ниже.
Наконец ему стало невмоготу держать кабаненка. С отчаянной осторожностью он тряхнул головой, добыча вывалилась, упруго стукнулась о ствол и полетела в бересклетовый куст, где застряла, не долетев до земли. Лис облегченно облизнулся.
Веприца, не признав в свалившемся комке свое чадо, продолжала метаться. Лис имел чуть ли не безмятежный вид.
И вдруг пронзительный визг огласил лес. Это потерпевший, очухавшись, обнаружил, что жизнь стала невыносимой.
Затрепетав, мать ринулась на помощь. Мощный удар рылом в самую гущу бересклета вызвал сотрясение ветвей, и тело кабаненка совершило звонкое, как если бы он был набит монетами, приземление. Продолжая верещать, бедняга выбрался на открытое место, но бежать никуда не захотел, встал. Мать засуетилась возле, испытывая необходимость прекратить невыносимый звук. Кабаненок же упивался своим горем.
Выло в его крике что-то противоестественное, не лесное - почти безумное! В удивлении замолкли певчие птицы, и многие из них - чтоб от греха подальше, - вспорхнув, пересели на другие ветки. Мелкий зверь такой, как полёвка, убрался в нору, а такой, как белка, взметнулся по стволу и невольно оказался на высоте, принадлежавшей дроздам. Те, разумеется, возмутились. Невзирая на поросячью руладу, а возможно, и подхлестнутые ею, они вдруг появились из крон и стали яростно кидаться на белку, стараясь побольней ударить ее кончиками крыльев.
Только лис сохранял отменное равнодушие. Он смотрел вдаль, словно хотел показать, что маленькие семейные сценки его ничуть не интересуют.
Наконец мать догадалась предложить пострадавшему молока. И тогда крик сразу же прервался - на высоком взлете - и даже оставил впечатление незаконченности. И тотчас восстановился порядок: беспечно полились голоса птиц; белка, образумясь, спустилась на ту незначительную высоту, где ей разрешалось находиться, и, растрепанная, осела на толстом суку; дрозды исчезли; а полёвки, наоборот, повылазили из нор и принялись с шорохом переворачивать сухие листья, разыскивая под ними приготовленные к жизненному прозрению семена леса.
Лишь для хищника не получилось никакого облегчения. Лежа, веприца не переставала косить на него глазом, и с такой выразительностью, что ему, видно, в конце концов сделалось совсем не по себе. Он попытался выйти из поля зрения своей неприятельницы, просеменив немного вперед, - очень рискованно, потому что берестяной ствол под ним потончал и держаться на белой, холодной его гладкости стало еще труднее.
Судя по всему, близилась развязка: треск растоптанных ребер, предсмертный хрии, в клочья разодранное и, возможно, с потрохами съеденное тело, а потом - кровью окрашенная весенняя вода.
1 2 3 4


А-П

П-Я