– Я стоял на стуле, а потом вдруг упал. Мне показалось, что стул пошатнулся, но рядом со мной никого не было.
– Ты был в комнате один?
– Нет, с лакеем. Но этот парень стоял минимум в двух метрах от меня.
– Как тебя встретили в консульстве?
– Хорошо. Я позвонил в служебную дверь. Мне открыл слуга. Я сказал, что пришел заменить стекло... – Он останавливается, кривится и спрашивает: – Вас не затруднит вырвать у меня из носа волос? Мне хочется чихнуть.
Деликатную просьбу выполняет Толстяк, большой специалист в данном вопросе. Его толстые пальцы залезают в ноздрю Пинюша, ногти с широким слоем грязи под ними хватают волосок и выдирают его. Берю потрясает своим трофеем в бледном больничном свете
– Не тот, – протестует Пино, – ну да ладно.. Чтобы разговаривать с ним, нужно иметь ангельское терпение. Без штопора и вазелина Пино не родит.
– Ладно, – говорю, – ты сказал, что пришел заменить стекло. Что было дальше?
– Дальше? Слуга впустил меня в коридор и попросил подождать. Он пошел доложить обо мне одному типу, разговаривавшему по телефону в соседней комнате. Думаю, что был секретарь. Парень говорил громко. Когда он закончил, лакей ввел его в курс дела Он вышел. Молодой брюнет с бледной физией, весь в черном. Спросил, кто меня вызвал. Я ответил так, как ты мне велел: я только рабочий, начальник приказал, и я пришел. «Может, я ошибся этажом?» – добавил я.
Пино опять замолкает. Он никогда не может дать отчет о проделанной работе, не сделав дюжину остановок.
– Будьте добры, почешите мне лоб, – просит он.
Я чешу. Берю усмехается:
– Надеюсь, ты не вшивый, иначе я отваливаю!
– Что дальше, Пино?
– Тип в черном как будто заколебался, потом повел меня в комнату с закрытыми ставнями.
– Что она из себя представляет?
– Кабинет. Большое бюро с резьбой, мебель в стиле Луи Девятнадцатого и все такое... На месте разбитого стекла картон.
– Ты заметил что-нибудь необычное?
– Все было в порядке. Но одна вещь меня удивила...
– Какая?
– На министерском бюро лежала шаль. Большая такая шаль с бахромой. Она была расстелена на столе... Это выглядело странно.
– И все?
– Нет, подожди. Под тем же самым бюро из ковра вырезаны несколько кусочков и в этом месте виден пол.
– Интересно, – замечаю я.
– Ты так считаешь? – удивляется Берюрье.
– Еще бы! Предположи на секунду, что стрелок из дома напротив выпустил очередь по тому, кто сидел за столом.
– Ну и что?
– Возможно, часть пуль попала в бюро. Так же возможно, что жертва упала со стула и запачкала кровью ковер.
– Неплохое рассуждение, – оценивает Толстяк, охотно воздающий Цезарю то, что причитается его консьержке. – У тебя сегодня здорово работают мозги. Не хочу тебя хвалить, но ты в отличной форме.
Эта похвала идет прямо мне в сердце.
Мы прощаемся с дражайшим Пинюшем в тот момент, когда он начинает чувствовать зуд в заднице.
Комиссар отсутствует, но его секретарь принимает нас со всем почтением, подобающим нашему рангу. Это маленький человечек, близорукий и образованный, если судить по полоскам на его галстуке.
– А! – говорит он. – Дело стекольщика? Банальный инцидент, ставший – увы! – причиной смерти одного из наших ажанов.
– Вы допросили персонал консульства Алабании?
– Слугу, находившегося в комнате. Стекольщик был человек уже немолодой, довольно неловкий. Он встал на ненадежный стул, чтобы заменить стекло. Ножка стула сломалась под его весом, и этот болван вылетел из окна.
– Вы видели этот стул?
– Да. Стул эпохи Наполеона Третьего, черного дерева, с перламутровыми инкрустациями. Было безумием вставать на столь хрупкую вещь.
По-моему, секретарь комиссара несколько манерничает, а?
– Обычно, – продолжает он, – стекольщики пользуются стремянками.
– А он какой-то хренотой, – смеется Толстяк, на которого изысканность выражений и манер нашего собеседника не производит никакого впечатления.
Он хлопает меня по спине:
– Вывод: это просто несчастный случай. Я морщусь.
– Твой вывод несколько поспешен, Берю. Беру телефон и звоню в больницу, где лежит Пино. Медсестра справляется о моих желаниях, и я умоляю ее сходить спросить Пинюша, как выглядел стул, на который он вставал. Она, кажется, удивлена, но мое звание комиссара полиции и мой бархатный голос кладут конец ее колебаниям, и она идет к раненому.
– Ты прям как святой Фома, – хихикает Жирный. Через две минуты медсестра возвращается и передает, что Пино залез на кухонный стул, любезно принесенный слугой консульства. Довольный, я кладу трубку. У Берю, позволившего себе взять отводной наушник, морда напоминает сушащееся после стирки бельишко бедняка.
– Как ты догадался?
– Пино слишком осторожен, чтобы доверить свою жизнь стулу эпохи Наполеона Третьего, – говорю я.
– Что это значит?
– Что парни из консульства столкнули его и пожертвовали ножкой антикварного стула, чтобы подкрепить версию о несчастном случае.
Возвращается секретарь, любезно предоставивший нам в полное пользование телефон.
– Что-то не так, господин комиссар?
– Наоборот, – отвечаю. – Лучше и быть не может.
В машине Берю задает мне не дающий ему покоя вопрос:
– Согласен, это инсценировка, но как они могли выбросить Пинюша из окна, если слуга находился в двух метрах от него?
– Стул стоял на ковре, и слуге было достаточно дернуть ковер за край. Или сзади незаметно подкрался кто-то еще... Возможностей полно.
– А как по-твоему, почему они захотели избавиться от папаши Пинюша?
– Потому что никто в консульстве не вызывал стекольщика. Его приход показался им более чем подозрительным. Мое объяснение не полностью удовлетворяет Бугая.
– Это не выход. Кокнув его, они только усложняли дело, подумай сам. Это усиливало наши подозрения и давало полиции официальный повод посетить помещения консульства.
Аргумент меня поражает. То, что говорит Толстяк, совсем неглупо. В конце концов, чем они рисковали, позволив заменить стекло? Стоило ли из-за этого идти на убийство?
– Ты при пушке, Толстяк?
– Да, она в кобуре. А что?
– Ты нанесешь официальный визит в консульство.
– Ладно. А что я скажу алабанцам?
– Что ты полицейский, которому поручено провести дополнительное расследование, потому что стекольщик пришел в себя и заявил, что его столкнули. Посмотришь, как они среагируют...
Толстяк веселится.
– Ага.
– Не дрейфишь?
Он вмиг становится фиолетовым и злым.
– Слушай, Сан-А, ты когда-нибудь видел, чтоб я мандражировал? Дай мне только свободу рук, и, можешь поверить, они расскажут мне столько, что хватит на всю первую страницу «Паризьен либере»!
– Ты все-таки не слишком там расходись, Берю, ладно?
– Я очень ловкий человек. Тебе об этом расскажут все дамы.
– И главное, не намекай им на возможно имевшую место пальбу.
– Нет, честное слово, ты принимаешь меня за последнего идиота! – возмущается мой доблестный помощник. – Я знаю свою работу. Ты мог бы уже давно это заметить!
Глава 5
– Я вам не помешал, месье Морпьон?
Кажется, я впервые назвал учителя его прозвищем вслух. Я прикусываю губу, но Мопюи даже глазом не моргнул. Он привык.
– Нисколько, мой юный друг.
– Вы были дома, когда стекольщик...
– Да, но, увы, не у окна. Я услышал глухой удар, крики и гул толпы. Когда я выглянул, это уже произошло...
– Я снова попрошу у вас бинокль. Театр напротив продолжается. Утренний спектакль мы видели, сейчас начнется вечерний.
Он находит бинокль во временно пустующем помойном ведре и протягивает его мне. Я прячусь за разорванной занавеской. Жалюзи напротив опущены. Надеюсь, Толстяк сумеет заставить их поднять. С каким наслаждением мой острый взгляд устремится тогда в это дипломатическое логово! Те из вас, кто потупее, конечно, спрашивают себя, почему я сам не отправился с визитом в консульство, раз оно вызывает у меня такое любопытство. В порядке исключения признаю, что их удивление оправданно. Но запомните, гиганты мысли, что я появляюсь, когда без меня не обойтись. Сан-Антонио – это элитное подразделение, суперзвезда. По пустякам он силы не расходует.
Наставив на нужное окно бинокль, я жду.
– Выпьете со мной чашку какао? – шепчет Морпьон.
– Охотно, – рассеянно отвечаю я.
Напротив жалюзи поднимаются, и я вижу объемную физиономию Толстяка. Месье Берюрье ведет диалог с типом в черном, в котором я узнаю описанного Пинюшем секретаря. Я оставляю их, чтобы осмотреть комнату. В сером полумраке я различаю министерское бюро с потускневшей бронзой. Мрачноватый столик! Покрывающая его шаль придает ему вид катафалка. Зато, вопреки сказанному нашим прыгуном из окон, под бюро находится совершенно целый ковер. Я снова навожу бинокль на Берю и его собеседника. Они оживленно беседуют. Если бы на улице не стоял такой шум, я бы услышал их слова. Беседа длится добрую четверть часа, после чего Толстяк откланивается.
– Вот ваше какао! – сообщает любезный Морпьон и сует мне в руки чашку с дымящейся жидкостью. Я без предосторожностей отпиваю.
– Вы уверены, что это какао, учитель? – бормочу я. Морпьон делает глоток и спокойно качает головой.
– Нет, я ошибся. Это льняная мука, но какая разница? Главное утолить голод, мой юный друг, а гурманство – это форма обуржуазивания.
– Может быть, – соглашаюсь я. – А вам никогда не приходила мысль делать лечебные отвары, например, из бананов?
И после этой малопочтительной реплики я бегу присоединиться к Толстяку.
Берю сидит в машине, более задумчивый, чем статуя Будды. Его фиолетовый нос похож на клубнику, получившую на сельскохозяйственной выставке первую премию, да так и забытую там.
– У тебя недовольный вид, Берю, – прямо говорю я.
– А я недоволен, – так же прямо отвечает он.
– Почему?
– Потому!
Прямота, точность и лаконизм ответа ясны всем. Меня так он просто ослепляет.
– Ты великолепно владеешь языком, Берю, – восхищаюсь я, – всеми его тонкостями и нюансами. Ты владеешь им столь же виртуозно, как безрукий теннисной ракеткой... Как бы я хотел создать оду в честь твоего слога. Почему у меня нет одной десятой твоих талантов, чтобы воспеть оставшиеся у тебя девять!
Это немного опьяняет Берю. Его лоб, и так узкий, как лента пишущей машинки, сужается еще больше. Налитые кровью глаза кровенеют сильнее.
– Если ты считаешь, что сейчас время пороть чушь, я не возражаю, – брюзжит Жирдяй. – В этом деле мне нет равных. Я сдаюсь без сопротивления:
– Ну, Толстяк, как твой дипломатический визит?
– А никак! Эти макаки обвели меня вокруг пальца. Сильны они брехать! Ой сильны!
– Объясни...
– Сначала они мне сказали, что никогда не вызывали стекольщика. Каково, а?
– Да уж, сильны.
– Во, и я о том же. Во-вторых, они мне объяснили, что Пино встал на кухонный стул, чтобы подготовить раму. Потом он спустился вырезать стекло, а когда полез его вставлять, ошибся и встал на другой стул, оказавшийся поблизости: Это объяснение снимает наши возражения. Я же говорил, что они сильны!
– Ты сказал, что стекольщик утверждает, что его столкнули?
– Еще бы!
– И что они ответили?
– Это их рассмешило. Парень в черном, о котором рассказывал Пино, мне сказал, что стекольщик, должно быть, был пьян и что он может подать жалобу, если ему хочется. Знаешь, он выглядел чертовски уверенным в себе...
– Расскажи мне о кабинете.
– Шаль по-прежнему лежит на бюро, зато под него положили новый ковер. Я хотел поднять шаль, но секретарь начал орать, что я нахожусь на алабанской территории и не имею права выходить за рамки моих полномочий. Я предпочел замять это дело, тем более ты мне посоветовал...
– О'кей, малыш! Ты правильно сделал. Последняя формальность, и на этом пока закончим.
– О чем речь?
– Деликатно расспросить консьержку консульства, здесь ли живет консул или тут у них только служебные помещения.
Берю покорно удаляется снова. Он как хорошая собака, которой можно бросать мячик столько раз, сколько хочешь: будьте уверены, принесет.
– Ваш вывод? – спрашивает Старик.
Время девять часов вечера. Для начальников вокзалов уточняю: двадцать один час. Босс выглядит немного уставшим. Мне кажется, ему надо изредка выбираться на природу, хотя бы просто проветрить легкие. Спорю, он не видел траву лет двадцать. Мир для него – это картотеки, досье, полицейские... Надо быть Данте, чтобы описать то, что происходит в его голове.
– Ваш вывод? – повторяет он своим чарующим голосом, похожим на скрип спички о коробок.
– Неофициальный вывод, господин директор, – уточняю я.
– Естественно.
– По-моему, на днях было совершено покушение на кого-то из персонала консульства. Стрелок засел в квартире месье Мопюи и расстрелял человека, находившегося в кабинете напротив окна моего бывшего учителя. По неизвестным нам причинам работники консульства держат это в тайне. Он простерли свою заботу о секретности до того, что даже не стали заменять разбитое пулями стекло. Кто был убит? Неизвестно. Даже неизвестно, был ли вообще кто-то убит. Во всяком случае, у жертвы было обильное кровотечение, потому что часть ковра в кабинете была вырезана. Когда Пино явился к ним под видом стекольщика, они его раскусили и решили нейтрализовать навсегда. Думаю, они приняли его не за полицейского, а за представителя враждебной политической группировки, ведущей вооруженную борьбу против их правительства.
Большой Босс соглашается кивком головы.
– Все-таки странно, что они пошли на такую крайнюю меру. Это могло быть опасно.
– Таковы факты.
Но этим они не ограничиваются. Когда я договариваю эти мудрые слова, начинает звонить телефон Старика. Безволосый снимает трубку.
– Слушаю!
Он действительно слушает, да еще с огромным вниманием. Должно быть, ему сообщают нечто очень неприятное, потому что его лицо становится похожим на посмертную маску. Наконец он кладет трубку на рычаг.
– Это не лишено интереса, Сан-Антонио, – говорит он мне с интонациями довольного старого кота. Я жду продолжения.
– Мужчина, переодетый санитаром, проник в больницу Божон и расстрелял из револьвера пациента, лежавшего на соседней с Пино койке. Бедняга умер на месте.
Не успел он закончить, как я уже оказываюсь у двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13