в последнее время мною овладело странное чувство беспокойства. - Этельберта посмотрела на меня с любопытством, но ничего не сказала, и я продолжил: - Это утомительное однообразие жизни, эта сплошная череда тихих, безоблачных дней) способны вселить беспокойство в кого угодно.
- Нашел, на что жаловаться, - сказала Этельберта. - Кто знает, наступят пасмурные дни, и не думаю, что они) придутся нам по душе.
- А я в этом не так уж и уверен, - ответил я. - В жизни, наполненной одними лишь радостями, даже боль, представь себе, может явиться желанным разнообразием. Я иногда задумываюсь, не считают ли святые в раю полнейшую безмятежность своего существования тяжким бременем. По мне, вечное блаженство, не прерываемое ни одной контрастной нотой, способно свести с ума. Возможно, я странный человек, порой я сам себя с трудом понимаю. Бывают моменты, - добавил я, - когда я себя ненавижу.
Частенько такой маленький монолог, заключающий намек на некие тайны, скрытые в глубинах нашего сознания, трогает Этельберту, но сегодня, к моему удивлению, он не произвел на нее должного впечатления. Насчет жизни в раю она посоветовала мне не волноваться, заметив, что это мне не грозит; то, что я - человек странный, всем известно, тут уж ничего не поделаешь, и если другие меня терпят, то нечего и расстраиваться. От однообразия жизни, добавила она, страдают все, тут она со мною согласна.
- Ты даже представить себе не можешь, как иногда хочется, - сказала Этельберта, - уехать куда-нибудь, бросив все, даже тебя. Но я знаю, что это невозможно, так что всерьез об этом и не задумываюсь.
До этого я никогда не слышал, чтобы Этельберта разговаривала в таком тоне. Это меня озадачило и безмерно опечалило.
- С твоей стороны очень жестоко говорить мне такие слова. Хорошие жены так не думают.
- Я знаю, - ответила она, - поэтому раньше и не говорила. Вам, мужчинам, этого не понять, - продолжала Этельберта. - Как бы женщина ни любила мужчину, порой он ее утомляет. Ты даже представить себе не можешь, как иногда хочется надеть шляпку и пойти куда-нибудь, и чтобы никто тебя не спрашивал, куда ты идешь и зачем, как долго тебя не будет и когда ты вернешься. Ты даже представить себе не можешь, как мне иногда хочется заказать обед, который понравился бы мне и детям, но при виде которого ты нахлобучил бы шляпу и отправился в клуб. Ты даже представить себе не можешь, как мне иногда хочется пригласить подругу, которую я люблю, а ты терпеть не можешь; встречаться с людьми, с которыми я хочу встречаться, ложиться спать, когда клонит в сон, и вставать, когда захочется. Два человека, живущие вместе, вынуждены приносить в жертву друг другу свои желания. Надо все же иногда расслабляться.
Теперь, хорошенько обдумав слова Этельберты, я понимаю, насколько они мудры, но тогда, признаться, они меня возмутили.
- Если ты желаешь избавиться от меня...
- Не петушись, - сказала Этельберта. - Я хочу избавиться от тебя всего лишь на несколько недель. За это время я успею забыть, что в тебе есть два-три острых угла, и вспомню, что в остальном ты очень милый, и буду с нетерпением ждать твоего возвращения, как, бывало, ждала тебя раньше, когда мы виделись не так часто. А теперь я перестаю замечать тебя - ведь перестают же замечать сияние солнца, и всего лишь потому, что видят его каждый день.
Тон, взятый Этельбертой, мне не понравился. Проникнуть в суть вещей она не может, и не ей рассуждать на столь деликатную тему, как эта. То, что женщина с вожделением предвкушает трех-четырехнедельное отсутствие мужа, показалось мне ненормальным: хорошие жены об этом не мечтают. На Этельберту это было не похоже. Мне стало не по себе; я понял, что никакой поездки мне не надо. Если бы не Джордж и Гаррис, я бы от нее отказался. Но так как мы уже договорились, то отступать было некуда.
- Отлично, Этельберта, - ответил я, - будь по-твоему. Если хочешь отдохнуть от меня, отдыхай на здоровье. Боюсь показаться чересчур навязчивым, но, как муж, все же осмелюсь полюбопытствовать: что ты собираешься делать в мое отсутствие?
- Мы хотим снять домик в Фолькстоне, - сообщила Этельберта, - мы едем туда вместе с Кейт. И если ты хочешь удружить Кларе Гаррис, - добавила она, - уговори Гарриса поехать с тобой, и тогда к нам присоединится Клара. Когда-то - вас еще мы не знали - мы славно проводили время втроем и теперь с радостью вспомним былые денечки. Как по-твоему, - продолжала Этельберта, тебе удастся уговорить Гарриса?
Я сказал, что постараюсь.
- Золотко ты мое, - добавила Этельберта. - Постарайся как следует. Можете взять с собой Джорджа.
Я ответил, что брать с собой Джорджа нет никакого резона, намекая на то, что Джордж холостяк и ничью жизнь не портит. Но женщины иносказаний не понимают. Этельберта лишь заметила, что бросить Джорджа одного было бы жестоко. Я пообещал передать это ему.
Днем в клубе я встретил Гарриса и спросил, как у него дела.
- А, все в порядке, меня отпустили, - ответил он. Но, судя по тону, было не похоже, что это приводило
его в восторг. Я стал вытягивать из него подробности.
- Все шло как по маслу, - продолжал он. - Она сказала, что Джордж хорошо придумал и мне это пойдет на пользу.
- По-моему, все в порядке, - сказал я. - Что же тебе не нравится?
- Все было в порядке, но на этом дело не кончилось. Затем разговор зашел о другом.
- Понятно.
- Ей взбрело в голову установить в доме ванну, - продолжал он.
- Уже наслышан, - сказал я. - Эту же самую мысль она подсказала Этельберте.
- Что ж, мне пришлось согласиться: меня застали врасплох, и я не мог спорить - ведь обо всем другом мы так мило договорились. Это обойдется мне не меньше ста фунтов.
- Неужели так дорого? - спросил я.
- Дешевле не выйдет, - ответил Гаррис, - сама ванна стоит шестьдесят фунтов.
Мне было больно слышать это.
- Потом еще кухонная плита. Во всех бедах, случившихся в доме за последние два года, виновата эта кухонная плита.
- Это мне знакомо. За годы совместной жизни мы сменили семь квартир, и все семь плит были одна хуже другой. Наша нынешняя - мало того, что ни на что не годится, еще и издевается. Она заранее знает, когда будут гости, и тогда на ней вообще ничего не приготовишь.
- А мы покупаем новую, - сказал Гаррис, но без всякой гордости. - Клара считает, что так мы сэкономим на ремонте. По-моему, если женщине вздумается купить бриллиантовую тиару, она объяснит, что таким образом экономит на шляпках.
- Во сколько, по-твоему, вам обойдется плита? - спросил я. Этот вопрос меня заинтересовал.
- Не знаю, - ответил Гаррис, - наверное, еще в двадцать фунтов. А потом речь зашла о пианино. Ты когда-нибудь замечал, чем одно пианино отличается от другого?
- Одни звучат громче других. Но к этому привыкаешь.
- В нашем первая октава никуда не годится, - сказал Гаррис. - Между прочим, что такое первая октава?
- Это справа, такие пронзительные клавиши, - пояснил я, - они орут, как будто им наступили на хвост. По ним колотят в конце всех попурри.
- Одного пианино им мало. Мне велено старое передвинуть в детскую, а новое поставить в гостиной.
- Что еще?
- Все, - сказал Гаррис. - На большее ее не хватило.
- Когда ты придешь домой, они придумают еще кое-что.
- Что? - сказал Гаррис.
- Домик в Фолькстоне, сроком на месяц.
- Зачем ей домик в Фолькстоне? - сказал Гаррис.
- Жить, - высказал предположение я. - Жить там летом.
- На лето она с детьми собиралась к родственникам в Уэльс; нас туда звали.
- Возможно, она съездит в Уэльс до того, как отправится в Фолькстон, а может, заедет в Уэльс на обратном пути, но, несомненно, ей захочется снять на лето домик в Фолькстоне. Возможно, я и ошибаюсь - вижу, что тебе этого хочется, - но есть у меня предчувствие, что я всетаки прав.
- Похоже, наша поездка нам дорого обойдется.
- Это была идиотская затея с самого начала.
- Мы были дураками, что послушались его. То ли еще будет!
- Вечно он что-нибудь выдумывает, - согласился я.
- Упрямый болван, - добавил Гаррис.
Тут мы услышали голос Джорджа в передней. Он спрашивал, нет ли ему писем.
- Лучше ему ничего не говорить, - предложил я. - Теперь уже поздно отступать.
- В этом нет никакого смысла, - ответил Гаррис. - Покупать ванну и пианино мне все равно придется, так или иначе.
Вошел Джордж. Он был в отличном настроении.
- Ну, - сказал он, - все в порядке? Удалось?
Что-то в его тоне мне не понравилось. Я заметил, что и Гарриса он возмутил.
- Что удалось? - сказал я.
- Ну, отпроситься, - уточнил Джордж.
Я понял, что настало самое время объяснить Джорджу, что к чему.
- В семейной жизни, - провозгласил я, - мужчина повелевает, женщина подчиняется. Это ее долг: жена да убоится мужа своего.
Джордж сложил руки и возвел очи горе.
- Мы можем зубоскалить и острить на эту тему, - продолжал я, - но, когда доходит до дела, получается вот что. Мы известили своих жен, что уезжаем. Естественно, они огорчились. Они были не прочь поехать с нами, но, поняв, что это невозможно, стали умолять нас не покидать их. Но мы разъяснили им, что думаем на этот счет, и - на этом все кончилось.
Джордж скептически хмыкнул:
- Простите меня, в этих вещах я не разбираюсь. Я всего лишь холостяк. Мне говорят одно, другое, третье, а я - слушаю.
- И поступаешь неверно. Если тебе будет нужно что-нибудь узнать, приходи ко мне или Гаррису, и мы предоставим тебе исчерпывающую информацию по вопросам этики семейной жизни.
Джордж нас поблагодарил, и мы сразу же перешли к делу.
- Когда мы выезжаем? - спросил Джордж.
- Мне кажется, - сказал Гаррис, - с этим не надо тянуть.
По-моему, он стремился уехать раньше, чем миссис Гаррис придумает еще что-нибудь. Мы остановились на следующей среде.
- Как насчет маршрута? - поинтересовался Гаррис.
- У меня есть идея, - сказал Джордж. - Я полагаю, что вы, друзья, естественно, горите желанием расширить свой кругозор.
Я заметил:
- Вообще-то, дальше его расширять нам уже некуда. Но, впрочем, если это не повлечет за собой излишних затрат и чрезмерных физических усилий, то мы не прочь.
- На этот счет можете быть спокойны, - сказал Джордж. - Мы повидали Голландию и Рейн. А теперь я предлагаю доехать на пароходе до Гамбурга, осмотреть Берлин и Дрезден, а затем отправиться в Шварцвальд через Нюрнберг и Штутгарт.
- Мне говорили, что есть прекрасные уголки в Месопотамии, - пробормотал Гаррис.
Джордж сказал, что Месопотамия уж слишком не по пути, но его маршрут вполне приемлем. К счастью ли, к несчастью, но он нас убедил.
- Средства передвижения, - сказал Джордж, - как договорились. Я и Гаррис на тандеме, Джей...
- Я не согласен, - решительно перебил Гаррис. - Ты и Джей на тандеме, а я - на одноместном.
- Мне все равно, - согласился Джордж. - Я и Джей на тандеме, Гаррис...
- Можно установить очередность, - перебил я, - но всю дорогу везти Джорджа я не намерен. Груз нужно распределить поровну.
- Ладно, - согласился Гаррис, - давай распределим. Но нужно решительно потребовать, чтобы он работал.
- Кто работал? - не понял Джордж.
- Ты работал, - объяснил ему Гаррис. - Во всяком случае, на подъеме.
- Боже праведный! - воскликнул Джордж. - Неужели вам не хочется слегка поразмяться?
Тандем - вещь неприятная. Человек, сидящий спереди, уверен, что сидящий сзади ничего не делает; той же точки зрения придерживается и сидящий сзади: единств венная движущая сила - это он, а сидящий спереди попросту валяет дурака. Эта тайна так никогда и не раскроется. Чувствуешь себя неуютно, когда, с одной стороны. Благоразумие подсказывает тебе: "Не переусердствуй, твое сердце не выдержит такой нагрузки", а Справедливость нашептывает: "Почему ты все должен делать один? Это не кеб. Он не пассажир", - а твой напарник, в свою очередь, орет: "Эй, что случилось? Упустил педаль?"
Гаррис во время свадебного путешествия доставил сам! себе массу хлопот, и все из-за того, что никак невозможно понять, чем занят твой напарник. Они с женой путешествовали на велосипеде по Голландии. Дороги там мостят булыжником, и машину основательно трясло.
- Пригнись, - сказал Гаррис, не поворачивая головы. Миссис Гаррис решила, что он сказал: "Прыгай!" Почему она решила, что он сказал: "Прыгай!", когда он сказал: "Пригнись!", никто из них объяснить не может.
Миссис Гаррис считает: "Если бы ты сказал "Пригнись!", с какой стати я бы стала прыгать?"
Гаррис считает: "Если бы я хотел, чтобы ты спрыгнула, с какой стати я бы сказал: "Пригнись!"
Горечь тех дней прошла, но и сейчас они спорят по этому поводу.
Как бы то ни было, но факт остается фактом: миссис Гаррис спрыгнула, а Гаррис продолжал усиленно нажимать на педали, считая, что она все еще сидит сзади. Поначалу ей казалось, что он летит в гору лишь затем, чтобы показать, на что способен. Тогда они оба были молоды и он любил выкидывать подобные фокусы. Она думала, что в конце подъема он спрыгнет на землю и, опершись на велосипед, приняв позу, полную небрежного изящества, станет поджидать ее. Когда же, увидев, что, преодолев подъем, он и не думает останавливаться, а напротив, поднажав на педали, мчится по длинному пологому спуску, она сначала удивилась, затем возмутилась и, наконец, испугалась. Она взбежала на горку и крикнула, но он даже не обернулся. Она видела, как он проехал по дороге мили с полторы, а затем исчез в лесу. Она села на дорогу и заплакала. Утром они немного повздорили из-за какого-то пустяка, и она стала думать, не воспринял ли он ссору всерьез и не решил ли ее бросить. Денег у нее не было, голландского она не знала. Подошли люди, стали ее жалеть. Она попыталась объяснить им, что случилось. Они поняли, что она что-то потеряла, но что именно - взять в толк не могли. Ее проводили до ближайшей деревни и там нашли полицейского. Из ее пантомимы он заключил, что какой-то мужчина украл у нее велосипед. Связались по телеграфу с окрестными деревнями и в одной из них обнаружили несчастного мальчишку, ехавшего на дамском велосипеде допотопной конструкции. Мальчишку задержали и доставили к ней на телеге, но так как она не выказала ни малейшего интереса ни к нему, ни к его велосипеду, то мальчишку отпустили подобру-поздорову.
Тем временем Гаррис в отличном настроении продолжал свой путь.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4