https://wodolei.ru/catalog/ekrany-dlya-vann/170sm/
И что же делал поток?
— Если позволите, сэр, он журчал.
— Нет-нет. Журчат ручьи, а потоки…
— Ревут, сэр.
— Он ревел. А почему он ревел?
Это был трудный вопрос. Один мальчик — умом он не блистал — высказал предположение, что из-за девушки. Чтобы помочь нам, учитель задал наводящий вопрос:
— Когда он ревел?
Третий ученик опять поспешил нам на выручку, объяснив, что он ревел, когда ударялся о камни. Тут, сдается мне, многие из нас подумали, что поток, который ревет по столь ничтожному поводу, должно быть, порядочный нытик; другой бы на его месте, не сказав ни слова, потер ушибленное место и пошел бы дальше. Поток, который ревет всякий раз, как падает на камни, — жалкий хлюпик, но учитель, судя по всему, ответом остался доволен.
— А кто еще жил в лесу кроме девушки? — последовал новый вопрос.
— Птицы, сэр.
— Да, в лесу жили птицы. А кто еще?
На птицах наша фантазия иссякла.
— Ну, — сказал учитель. — Как называется животное с пушистым хвостом, которое лазает по деревьям?
Мы немного подумали, и затем кто-то назвал кошку.
Вышла промашка — о кошках поэт ничего не говорил; белки — вот чего добивался от нас учитель.
Что еще было в том лесу, я уже позабыл. Помню лишь, что было небо. На полянках, попадающихся то здесь, то там, можно было, если задрать голову, увидеть небо; небо было частенько затянуто тучами, и время от времени девушка, если я ничего не путаю, промокала под дождем.
Я потому остановился на этом случае, что, как кажется, он великолепно отвечает на вопрос о литературных описаниях природы. И тогда я не понимал, да и сейчас мне невдомек, почему учителю показалось недостаточным описание леса, предложенное первым мальчиком. Отдавая должное поэту, как бы там его ни звали, мы все же должны признать, что лес тот был «самым обыкновенным лесом» и иным быть не мог.
Я мог бы дать длинное описание Шварцвальда. Я мог бы перевести Хебеля, тамошнего поэта. На целые страницы я мог бы растянуть описание диких ущелий и веселых долин, горных склонов, покрытых соснами, скалистых вершин, пенящихся потоков (в тех местах, где аккуратные немцы не успели навести порядок и не упрятали их в трубы или не пустили по деревянным лоткам), беленьких деревушек, одиноких хуторов.
Но есть у меня сильное подозрение, что всего этого читать вы не станете. А на всякий случай — вдруг среди моих читателей попадутся люди добросовестные или, избави вас Бог, слабоумные, я, поскольку уже все сказано и написано, — передам вам свои впечатления, прекрасно изложенные простым языком обыкновенного путеводителя:
«Живописный горный район, ограниченный с юга и запада долиной Рейна, куда шумно низвергаются его многочисленные притоки. Горный массив сложен в основном из различных пород песчаника и гранита; невысокие вершины, густо поросшие сосновым лесом. Район обильно орошается многочисленными потоками; плодородные равнины густо заселены; развитое земледелие. Гостиницы хорошие, но иностранцам рекомендуется с большой осторожностью подходить к дегустации местных вин».
Глава VI
Как нас занесло в Ганновер. — Что за границей делают лучше, чем у нас. — Как в английской школе обучают искусству вести беседу на иностранном языке. — Как все было на самом деле. — Шут гороховый. — Отцовские чувства Гарриса. — Высокое искусство поливания улиц. — Патриотизм Джорджа. — Что должен был сделать Гаррис. — Что он сделал. — Мы спасаем Гарриса от неминуемой расправы. — Бессонный город. — Лошадь в роли критика
В пятницу мы прибыли в Гамбург; путешествие по морю прошло спокойно и без всяких приключений. А из Гамбурга мы отправились в Берлин через Ганновер. Это не самый прямой путь. Объяснить, что нас занесло в Ганновер, я могу лишь словами одного негра, который объяснял суду, как он очутился в курятнике местного священника.
— Да, сэр, полицейский не врет, сэр; там-то меня и застукали.
— Значит, ты этого не отрицаешь? А теперь скажи, что ты делал в курятнике пастора Абрахама в двенадцать ночи с мешком в руках?
— Сейчас все объясню, сэр. Значит, так, сэр. Я отнес масса Джордану мешок дынь. Значит, так, сэр, и масса Джордан — добрый человек, надо сказать, сэр, — пригласил меня зайти.
— Ну и что?
— Да, сэр, очень добрый человек этот масса Джордан. У него мы все сидели, и все разговаривали, разговаривали…
— Вполне возможно. Но мы хотим знать, что ты делал в курятнике пастора?
— Значит, так, сэр, это-то я вам и собираюсь объяснить. Когда я уходил от масса Джордана, было уже поздно. И дернул же меня черт ступить не с той ноги! Ну, Улисс, говорю себе, влип ты, задаст тебе твоя старуха перцу. Ох и болтлива она у меня, сэр, ох и болтлива…
— Ладно, оставь ее в покое. Лучше на себя посмотри. Если ты шел домой от мистера Джордана, как ты попал к пастору Абрахаму? Ведь это совсем не по пути?
— Что ж, сэр, стало быть, я дал крюка.
Вот и мы, стало быть, дали крюка. На первый взгляд, Ганновер кажется неинтересным городом, но потом он начинает нравиться все больше и больше. По сути дела, это два города. Город современных, широких, красивых улиц и со вкусом разбитых садов существует бок о бок с городом шестнадцатого века, где старые бревенчатые дома нависли над узкими переулками, где за низкими подворотнями проглядывают дворики с галереями, в которых когда-то стояли оседланные кони или запряженные шестериком колымаги, поджидая своего богатого хозяина-купца и его флегматичную дородную фрау, и где сейчас взапуски носятся дети и цыплята, а на резных балконах вывешено для просушки выстиранное белье.
Сугубо английская атмосфера царит в Ганновере, особенно по воскресеньям, когда закрываются лавки и во всех церквях звонят в колокола, что создает полную иллюзию воскресного Лондона. Если бы эта британская воскресная атмосфера ощущалась только мной, я бы отнес ее на счет своего воображения, но даже Джордж почувствовал ее. Мы с Гаррисом, вернувшись как-то в воскресенье с небольшой послеобеденной прогулки, вышли покурить и застали его в курительной комнате мирно спящим в мягком кресле.
— В конце концов, — сказал Гаррис, — есть что-то такое в британском воскресенье, что влечет к себе человека, в жилах которого течет английская кровь. Что бы там ни говорило молодое поколение, мне будет очень жаль, если отношение к воскресенью изменится.
И, удобно разместившись на обширном диване, мы присоединились к Джорджу.
Говорят, в Ганновер надо ехать, чтобы выучить язык, — по-немецки здесь говорят лучше всех в Германии. Беда лишь в том, что за пределами Ганновера — а это всего лишь маленькая провинция — этот великолепный немецкий никому не понятен. Так что вам остается решать: выучить хороший немецкий и оставаться в Ганновере или выучить плохой и путешествовать по Германии. В этой стране, на протяжении столетий раздробленной на дюжину княжеств, на беду немцев существует множество диалектов. Немцам из Позена для общения со своими соотечественниками из Вюртемберга приходится затрачивать столько же усилий, сколько англичанину при беседе с французом, а почтенные вестфальцы, затратив немалые средства на образование своих детей, с недоумением вдруг замечают, что их отпрыски не в состоянии понять мекленбуржцев. Конечно же, иностранец, говорящий по-английски, вряд ли поймет жителей йоркширских пустошей или обитателей трущоб Уайтчепела, но это совсем другое дело. В Германии на диалектах говорят не только в глухих деревушках и говорит не только необразованная публика. В каждой земле существует свой, практически самостоятельный язык, который сохраняют и которым гордятся. Образованный баварец в разговоре с вами наверняка согласится, что северонемецкий более правилен, но сам будет говорить на южнонемецком и учить ему своих детей.
Мне кажется, что к концу столетия Германия все же решит языковую проблему и сделает это с помощью английского. Каждый ребенок из средней немецкой семьи говорит по-английски. Если бы английское написание хоть чуть побольше соответствовало произношению, наш язык, несомненно, через несколько лет сделался бы мировым. Все иностранцы признают, что нет ничего проще английской грамматики. Немец, сравнивая английский язык со своим родным, в котором употребление каждого слова в каждом предложении обусловлено, по крайней мере, четырьмя совершенно различными и не зависящими друг от друга правилами, скажет вам, что в английском нет грамматики. Да и немалое число англичан придерживается такого же мнения, но они ошибаются. На самом деле английская грамматика существует, и настанет день, когда ее признают школьные учителя и наши дети начнут ее изучать, а ее правил — чем черт не шутит? — будут придерживаться писатели и журналисты. Но в настоящее время мы вынуждены согласиться с иностранцами, что английская грамматика — величина, которой можно пренебречь. Английское произношение — камень преткновения на пути к прогрессу. Английское правописание, похоже, специально было придумано для того, чтобы слова читались неправильно. Ясно, что все делается с целью сбить спесь с иностранца, в противном случае он выучил бы английский за год.
В Германии система обучения языкам крайне отлична от нашей, в результате чего немецкий юноша или девушка, окончив в пятнадцать лет гимназию — так здесь называют среднюю школу, — могут понимать и говорить на том языке, которому обучались. У нас в Англии существует пока еще непревзойденный метод обучения иностранным языкам: при максимальных затратах времени и денег умудряются добиться минимальных результатов. Выпускник хорошей английской средней школы с большим трудом и крайне медленно может побеседовать с французом о садовницах и тетушках; если же ему попадется человек, у которого нет ни того ни другого, разговор тут же увянет. Встречаются отдельные яркие исключения, которые могут сказать, который час, и высказать пару осмысленных замечаний о погоде. Конечно же, наш выпускник без труда перечислит несколько десятков неправильных глаголов, но, к сожалению, мало кого из иностранцев это сможет заинтересовать. Помнит он и несчетное количество на диво неупотребительных французских выражений, которых современный француз не то что никогда не слышал, а просто не понимает.
В девяти случаях из десяти это объясняется тем, что он изучал французский по учебнику Ана «Французский язык для начинающих». История этого знаменитого пособия занятна и поучительна. Книга была написана одним остроумным французом, несколько лет прожившим в Англии. Автор сатирически высмеивал штампованный язык английского общества. С этой точки зрения, книга превосходна. Он предложил ее одному лондонскому издательству. Редактор был тертый калач. Он прочитал всю книгу. Затем пригласил автора.
— Вы написали, — сказал он, — очень умную книгу. Я смеялся до слез.
— Рад это слышать, — ответил польщенный француз. — Я хотел сказать всю правду, стараясь при этом никого не обидеть.
— Получилось просто великолепно, — согласился редактор, — однако, если пустить ее как сатиру, она не пойдет.
На лице автора выразилось недоумение.
— Ваш юмор сочтут натянутым и экстравагантным, — продолжал редактор. — Люди утонченного ума поймут вас, но их так мало, что и не стоит брать в расчет. Спросом ваша книга пользоваться не будет. Но у меня есть идея, — продолжал редактор. Он огляделся, как бы убеждаясь в том, что в комнате, кроме них, никого нет, наклонился к автору и прошептал:
— Я собираюсь издать ее как серьезный труд, как школьный учебник.
От изумления автор лишился дара речи.
— Я знаю нашего учителя, — сказал редактор, — эта книга ему очень понравится. Она точно соответствует его методе. Трудно найти еще что-нибудь глупей и бесполезней. Учитель набросится на вашу книгу, как щенок на кремовый торт.
Автор, принеся искусство в жертву Маммоне, согласился. Они придумали новое заглавие, добавили словарь, но содержание не тронули.
Что из этого вышло, знает каждый школьник. Учебник Ана стал библией английского филологического образования. Если сейчас он и не является столь универсальным, как в былые годы, то только потому, что были написаны другие, еще менее приемлемые для обучения пособия.
И все же если, несмотря ни на что, английский школьник и усвоит, пусть даже и из учебников, подобных руководству Ана, отрывочные знания французского, наша система образования готовит ему новые препоны в лице «джентльменов — носителей языка» — так они подают себя в газетной рекламе. Этот учитель-француз, который, как впоследствии выясняется, оказывается бельгийцем, является, безусловно, весьма достойным джентльменом и, надо отдать ему должное, превосходно понимает и довольно бегло изъясняется на своем родном языке. Иными талантами Господь его обидел. Неизменно вам попадается человек, обладающий крайне редкой неспособностью научить кого-либо чему-либо. Он призван не столько обучать, сколько развлекать юношество. Это всегда комический персонаж. Ни одна английская школа ни за что не примет на работу француза, обладающего приличной внешностью. Чем в большей мере природа одарила его чертами, вызывающими беззлобную улыбку, тем большим спросом пользуется он у администрации. Ученики, естественно, смотрят на него как на ходячий анекдот. Уроки французского пользуются в школе успехом, которому позавидовали бы античные комедиографы. Ученики с нетерпением ожидают этих двух или четырех уроков в неделю, они вносят приятное разнообразие в монотонную школьную жизнь. А затем, когда гордый родитель вместе со своим сыном и наследником отправляются в Дьепп, где и выясняется, что его оболтус не может нанять извозчика, он принимается честить не систему, а ее невинную жертву.
Я ограничиваю свои наблюдения французским языком, потому что он — единственный, которому мы пытаемся обучать наших детей. Знание немецкого расценивается как измена Родине. Особо почитается полное незнание иностранных языков. Языками у нас владеют лишь журналисты, подвизающиеся в юмористических журналах, да авторы дамских романов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Если позволите, сэр, он журчал.
— Нет-нет. Журчат ручьи, а потоки…
— Ревут, сэр.
— Он ревел. А почему он ревел?
Это был трудный вопрос. Один мальчик — умом он не блистал — высказал предположение, что из-за девушки. Чтобы помочь нам, учитель задал наводящий вопрос:
— Когда он ревел?
Третий ученик опять поспешил нам на выручку, объяснив, что он ревел, когда ударялся о камни. Тут, сдается мне, многие из нас подумали, что поток, который ревет по столь ничтожному поводу, должно быть, порядочный нытик; другой бы на его месте, не сказав ни слова, потер ушибленное место и пошел бы дальше. Поток, который ревет всякий раз, как падает на камни, — жалкий хлюпик, но учитель, судя по всему, ответом остался доволен.
— А кто еще жил в лесу кроме девушки? — последовал новый вопрос.
— Птицы, сэр.
— Да, в лесу жили птицы. А кто еще?
На птицах наша фантазия иссякла.
— Ну, — сказал учитель. — Как называется животное с пушистым хвостом, которое лазает по деревьям?
Мы немного подумали, и затем кто-то назвал кошку.
Вышла промашка — о кошках поэт ничего не говорил; белки — вот чего добивался от нас учитель.
Что еще было в том лесу, я уже позабыл. Помню лишь, что было небо. На полянках, попадающихся то здесь, то там, можно было, если задрать голову, увидеть небо; небо было частенько затянуто тучами, и время от времени девушка, если я ничего не путаю, промокала под дождем.
Я потому остановился на этом случае, что, как кажется, он великолепно отвечает на вопрос о литературных описаниях природы. И тогда я не понимал, да и сейчас мне невдомек, почему учителю показалось недостаточным описание леса, предложенное первым мальчиком. Отдавая должное поэту, как бы там его ни звали, мы все же должны признать, что лес тот был «самым обыкновенным лесом» и иным быть не мог.
Я мог бы дать длинное описание Шварцвальда. Я мог бы перевести Хебеля, тамошнего поэта. На целые страницы я мог бы растянуть описание диких ущелий и веселых долин, горных склонов, покрытых соснами, скалистых вершин, пенящихся потоков (в тех местах, где аккуратные немцы не успели навести порядок и не упрятали их в трубы или не пустили по деревянным лоткам), беленьких деревушек, одиноких хуторов.
Но есть у меня сильное подозрение, что всего этого читать вы не станете. А на всякий случай — вдруг среди моих читателей попадутся люди добросовестные или, избави вас Бог, слабоумные, я, поскольку уже все сказано и написано, — передам вам свои впечатления, прекрасно изложенные простым языком обыкновенного путеводителя:
«Живописный горный район, ограниченный с юга и запада долиной Рейна, куда шумно низвергаются его многочисленные притоки. Горный массив сложен в основном из различных пород песчаника и гранита; невысокие вершины, густо поросшие сосновым лесом. Район обильно орошается многочисленными потоками; плодородные равнины густо заселены; развитое земледелие. Гостиницы хорошие, но иностранцам рекомендуется с большой осторожностью подходить к дегустации местных вин».
Глава VI
Как нас занесло в Ганновер. — Что за границей делают лучше, чем у нас. — Как в английской школе обучают искусству вести беседу на иностранном языке. — Как все было на самом деле. — Шут гороховый. — Отцовские чувства Гарриса. — Высокое искусство поливания улиц. — Патриотизм Джорджа. — Что должен был сделать Гаррис. — Что он сделал. — Мы спасаем Гарриса от неминуемой расправы. — Бессонный город. — Лошадь в роли критика
В пятницу мы прибыли в Гамбург; путешествие по морю прошло спокойно и без всяких приключений. А из Гамбурга мы отправились в Берлин через Ганновер. Это не самый прямой путь. Объяснить, что нас занесло в Ганновер, я могу лишь словами одного негра, который объяснял суду, как он очутился в курятнике местного священника.
— Да, сэр, полицейский не врет, сэр; там-то меня и застукали.
— Значит, ты этого не отрицаешь? А теперь скажи, что ты делал в курятнике пастора Абрахама в двенадцать ночи с мешком в руках?
— Сейчас все объясню, сэр. Значит, так, сэр. Я отнес масса Джордану мешок дынь. Значит, так, сэр, и масса Джордан — добрый человек, надо сказать, сэр, — пригласил меня зайти.
— Ну и что?
— Да, сэр, очень добрый человек этот масса Джордан. У него мы все сидели, и все разговаривали, разговаривали…
— Вполне возможно. Но мы хотим знать, что ты делал в курятнике пастора?
— Значит, так, сэр, это-то я вам и собираюсь объяснить. Когда я уходил от масса Джордана, было уже поздно. И дернул же меня черт ступить не с той ноги! Ну, Улисс, говорю себе, влип ты, задаст тебе твоя старуха перцу. Ох и болтлива она у меня, сэр, ох и болтлива…
— Ладно, оставь ее в покое. Лучше на себя посмотри. Если ты шел домой от мистера Джордана, как ты попал к пастору Абрахаму? Ведь это совсем не по пути?
— Что ж, сэр, стало быть, я дал крюка.
Вот и мы, стало быть, дали крюка. На первый взгляд, Ганновер кажется неинтересным городом, но потом он начинает нравиться все больше и больше. По сути дела, это два города. Город современных, широких, красивых улиц и со вкусом разбитых садов существует бок о бок с городом шестнадцатого века, где старые бревенчатые дома нависли над узкими переулками, где за низкими подворотнями проглядывают дворики с галереями, в которых когда-то стояли оседланные кони или запряженные шестериком колымаги, поджидая своего богатого хозяина-купца и его флегматичную дородную фрау, и где сейчас взапуски носятся дети и цыплята, а на резных балконах вывешено для просушки выстиранное белье.
Сугубо английская атмосфера царит в Ганновере, особенно по воскресеньям, когда закрываются лавки и во всех церквях звонят в колокола, что создает полную иллюзию воскресного Лондона. Если бы эта британская воскресная атмосфера ощущалась только мной, я бы отнес ее на счет своего воображения, но даже Джордж почувствовал ее. Мы с Гаррисом, вернувшись как-то в воскресенье с небольшой послеобеденной прогулки, вышли покурить и застали его в курительной комнате мирно спящим в мягком кресле.
— В конце концов, — сказал Гаррис, — есть что-то такое в британском воскресенье, что влечет к себе человека, в жилах которого течет английская кровь. Что бы там ни говорило молодое поколение, мне будет очень жаль, если отношение к воскресенью изменится.
И, удобно разместившись на обширном диване, мы присоединились к Джорджу.
Говорят, в Ганновер надо ехать, чтобы выучить язык, — по-немецки здесь говорят лучше всех в Германии. Беда лишь в том, что за пределами Ганновера — а это всего лишь маленькая провинция — этот великолепный немецкий никому не понятен. Так что вам остается решать: выучить хороший немецкий и оставаться в Ганновере или выучить плохой и путешествовать по Германии. В этой стране, на протяжении столетий раздробленной на дюжину княжеств, на беду немцев существует множество диалектов. Немцам из Позена для общения со своими соотечественниками из Вюртемберга приходится затрачивать столько же усилий, сколько англичанину при беседе с французом, а почтенные вестфальцы, затратив немалые средства на образование своих детей, с недоумением вдруг замечают, что их отпрыски не в состоянии понять мекленбуржцев. Конечно же, иностранец, говорящий по-английски, вряд ли поймет жителей йоркширских пустошей или обитателей трущоб Уайтчепела, но это совсем другое дело. В Германии на диалектах говорят не только в глухих деревушках и говорит не только необразованная публика. В каждой земле существует свой, практически самостоятельный язык, который сохраняют и которым гордятся. Образованный баварец в разговоре с вами наверняка согласится, что северонемецкий более правилен, но сам будет говорить на южнонемецком и учить ему своих детей.
Мне кажется, что к концу столетия Германия все же решит языковую проблему и сделает это с помощью английского. Каждый ребенок из средней немецкой семьи говорит по-английски. Если бы английское написание хоть чуть побольше соответствовало произношению, наш язык, несомненно, через несколько лет сделался бы мировым. Все иностранцы признают, что нет ничего проще английской грамматики. Немец, сравнивая английский язык со своим родным, в котором употребление каждого слова в каждом предложении обусловлено, по крайней мере, четырьмя совершенно различными и не зависящими друг от друга правилами, скажет вам, что в английском нет грамматики. Да и немалое число англичан придерживается такого же мнения, но они ошибаются. На самом деле английская грамматика существует, и настанет день, когда ее признают школьные учителя и наши дети начнут ее изучать, а ее правил — чем черт не шутит? — будут придерживаться писатели и журналисты. Но в настоящее время мы вынуждены согласиться с иностранцами, что английская грамматика — величина, которой можно пренебречь. Английское произношение — камень преткновения на пути к прогрессу. Английское правописание, похоже, специально было придумано для того, чтобы слова читались неправильно. Ясно, что все делается с целью сбить спесь с иностранца, в противном случае он выучил бы английский за год.
В Германии система обучения языкам крайне отлична от нашей, в результате чего немецкий юноша или девушка, окончив в пятнадцать лет гимназию — так здесь называют среднюю школу, — могут понимать и говорить на том языке, которому обучались. У нас в Англии существует пока еще непревзойденный метод обучения иностранным языкам: при максимальных затратах времени и денег умудряются добиться минимальных результатов. Выпускник хорошей английской средней школы с большим трудом и крайне медленно может побеседовать с французом о садовницах и тетушках; если же ему попадется человек, у которого нет ни того ни другого, разговор тут же увянет. Встречаются отдельные яркие исключения, которые могут сказать, который час, и высказать пару осмысленных замечаний о погоде. Конечно же, наш выпускник без труда перечислит несколько десятков неправильных глаголов, но, к сожалению, мало кого из иностранцев это сможет заинтересовать. Помнит он и несчетное количество на диво неупотребительных французских выражений, которых современный француз не то что никогда не слышал, а просто не понимает.
В девяти случаях из десяти это объясняется тем, что он изучал французский по учебнику Ана «Французский язык для начинающих». История этого знаменитого пособия занятна и поучительна. Книга была написана одним остроумным французом, несколько лет прожившим в Англии. Автор сатирически высмеивал штампованный язык английского общества. С этой точки зрения, книга превосходна. Он предложил ее одному лондонскому издательству. Редактор был тертый калач. Он прочитал всю книгу. Затем пригласил автора.
— Вы написали, — сказал он, — очень умную книгу. Я смеялся до слез.
— Рад это слышать, — ответил польщенный француз. — Я хотел сказать всю правду, стараясь при этом никого не обидеть.
— Получилось просто великолепно, — согласился редактор, — однако, если пустить ее как сатиру, она не пойдет.
На лице автора выразилось недоумение.
— Ваш юмор сочтут натянутым и экстравагантным, — продолжал редактор. — Люди утонченного ума поймут вас, но их так мало, что и не стоит брать в расчет. Спросом ваша книга пользоваться не будет. Но у меня есть идея, — продолжал редактор. Он огляделся, как бы убеждаясь в том, что в комнате, кроме них, никого нет, наклонился к автору и прошептал:
— Я собираюсь издать ее как серьезный труд, как школьный учебник.
От изумления автор лишился дара речи.
— Я знаю нашего учителя, — сказал редактор, — эта книга ему очень понравится. Она точно соответствует его методе. Трудно найти еще что-нибудь глупей и бесполезней. Учитель набросится на вашу книгу, как щенок на кремовый торт.
Автор, принеся искусство в жертву Маммоне, согласился. Они придумали новое заглавие, добавили словарь, но содержание не тронули.
Что из этого вышло, знает каждый школьник. Учебник Ана стал библией английского филологического образования. Если сейчас он и не является столь универсальным, как в былые годы, то только потому, что были написаны другие, еще менее приемлемые для обучения пособия.
И все же если, несмотря ни на что, английский школьник и усвоит, пусть даже и из учебников, подобных руководству Ана, отрывочные знания французского, наша система образования готовит ему новые препоны в лице «джентльменов — носителей языка» — так они подают себя в газетной рекламе. Этот учитель-француз, который, как впоследствии выясняется, оказывается бельгийцем, является, безусловно, весьма достойным джентльменом и, надо отдать ему должное, превосходно понимает и довольно бегло изъясняется на своем родном языке. Иными талантами Господь его обидел. Неизменно вам попадается человек, обладающий крайне редкой неспособностью научить кого-либо чему-либо. Он призван не столько обучать, сколько развлекать юношество. Это всегда комический персонаж. Ни одна английская школа ни за что не примет на работу француза, обладающего приличной внешностью. Чем в большей мере природа одарила его чертами, вызывающими беззлобную улыбку, тем большим спросом пользуется он у администрации. Ученики, естественно, смотрят на него как на ходячий анекдот. Уроки французского пользуются в школе успехом, которому позавидовали бы античные комедиографы. Ученики с нетерпением ожидают этих двух или четырех уроков в неделю, они вносят приятное разнообразие в монотонную школьную жизнь. А затем, когда гордый родитель вместе со своим сыном и наследником отправляются в Дьепп, где и выясняется, что его оболтус не может нанять извозчика, он принимается честить не систему, а ее невинную жертву.
Я ограничиваю свои наблюдения французским языком, потому что он — единственный, которому мы пытаемся обучать наших детей. Знание немецкого расценивается как измена Родине. Особо почитается полное незнание иностранных языков. Языками у нас владеют лишь журналисты, подвизающиеся в юмористических журналах, да авторы дамских романов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26