Сюда не доходит солнечный свет. Сюда опускаются неприкаянные души.
Валдаеву не верилось, что все вот так кончится. Ему показалось, что он будет сидеть так вечно…
Но вечно не получилось.
Дверь отворилась. И появился профессор Ротшаль.
Вид у него был рассеянный. Его белый балахон с пляшущими на нем красными бликами ниспадал складками вниз, капюшон был откинут. И исчерченное тенями, освещенное факелом лицо выглядело зловещим.
— Уже готовы? — осведомился он. Слова прозвучали не к месту буднично. Он поглядел на часы. — Недолго осталось, — его лицо на миг схватила судорога, и наружу выступило совершенно другое существо и тут же спряталось. — Это будет забавно.
— Забавно, — скривился Валдаев.
— Валерий Васильевич, — Ротшаль прошелся по помещению, вытащил зажигалку и зажег черную метровую свечу, стоявшую в подсвечнике в углу. — Я не играю ни в карты. Ни в шахматы. Но я азартен. Самая азартная игра — в людей.
— Как?
— Когда заставляешь делать так, как тебе хочется. Когда переставляешь эти фигурки на доске. И выигрываешь. Мы всегда выигрываем…
— Но зачем все это? Зачем вы делаете все это?
— Вы не атеист и не верующий человек. Вы во всем — ни рыба ни мясо. Нечто среднее. Вы не принимаете крайностей. Вам нравится серый цвет. Я выбрал черный цвет. Это цвет силы…
— Силы, — повторил Валдаев.
— Сила. Где сила — там власть. И там настоящая свобода.
— Свобода, — как заведенный повторил за ним Валдаев.
— Именно, — речь Ротшаля становилась лихорадочно возбужденной. — Представьте, вы движетесь по полю, а за одежду цепляется репей привязанностей, ноги опутывают корни сантиментов и моральных принципов. А мы скользим над землей. Истинная свобода — это освобождение от условностей. Чистый полет алчущего духа, не стесненный условностями долга.
— А долг Князю Тьмы?
— Вот это действительно долг. Мы берем взаймы у НЕГО силу. Человек слаб. Обречен ползать. А ОН дарит нам крылья. И взимает за это плату. В отличие от других, ОН знает, что мы не можем не отдать плату. Это самый взыскательный кредитор.
— Но как можно? Так вот с людьми?
— Вся ваша беда, что людей, с которыми вы общаетесь, вы воспринимаете как часть себя. Вы не думали, как просто было в былые времена утверждать расстрельные списки? Берешь фамилию и ставишь галочку. И нет человека. Ты не видишь его, не вступаешь с ним ни в какие отношения. Другое дело, когда человек стоит перед тобой. А еще хлеще, если он твой знакомый. Или еще пуще — родственник. Ты связан с ним множеством нитей. И вот тогда галочку поставить куда труднее. А каково самому нажать спусковой крючок? Каково видеть обреченность в глазах человека, отчаяние и мольбу? Нехорошо, да? Жалко, да?
Валдаев кивнул.
— Обыватель отмечен этим клеймом личных отношений, разъеден ржавчиной морали. — Ротшаль помолчал, с улыбкой глядя на пленника. Прошелся по залу. И воскликнул:
— Ох эта зараза жалости… Мы — другое дело. Для меня нет разницы, против кого ставить галочку. Я не даю иллюзии отношений с кем бы то ни было брать надо мной верх.
— Вы… — Валдаев запнулся, пытаясь подобрать слово, но Ротшаль властно поднял руку.
— Не скатывайтесь до площадной ругани… Знаете, я лишен и того, чтобы чьи-то мучения доставляли радость. Садизм — это оборотная сторона тех же жалких человеческих чувств. Для меня человек — лишь фигура на доске. И не думайте, что такого равновесия в душе достичь легко.
— Человек-машина. Вот ваш идеал…
— Ну что вы. У нас богатая внутренняя жизнь. В свободе и силе есть своя эстетика. Есть свое очарование. Только глупцы могут назвать нас бесчувственными чурбанами…
— Вы — вампиры. Вы питаетесь человеческой кровью.
— Оставьте дешевый пафос.
— Почему я? Почему вы выбрали меня?
— Большинство людей — обычное быдло. Они живут как коровы в стойле, они жуют жвачку телесериалов, из кожи вон лезут, чтобы заработать побольше денег, растят своих сопливых ублюдков. Но есть люди, которые умеют подчинять других и обстоятельства. А есть такие, кто ощущает дисгармонию окружающего мира, но не способен ни на что. Кстати, их больше всего любит бить быдло со словами: «очки и шляпу надел, интеллигент».
— Это я?
— А кто же?.. Бесполезные созерцатели и мечтатели, вы погрязли в самокопании и страхах. Вы живете мечтами о справедливости. Хотя на деле грезите о том обществе, где в Конституции заложено одно право — «право человека на слабость». У вас слишком слабые челюсти. Наши времена — не для вас. Не согласны?
— Согласен, — кивнул Валдаев, осознавая, что в словах профессора есть своя логика.
— Вам нет места на земле. Вы — жертвенные коровы. Это ваше истинное призвание.
Все правильно, подумал Валдаев. И возразить тут нечего. Кроме того, что очень хочется жить. Очень хочется попытаться что-то изменить в себе. Но нет никаких шансов вырваться от них, тех, кто выбрал тебя жертвой. Они — сильны. И хотят стать еще сильнее. Старая истина — закон сохранения всего, что ни есть в природе. Если хочешь что-то взять, то не возьмешь из ниоткуда. Должен у кого-то отнять. И к жизненной силе это относится даже более, чем к чему бы то ни было другому на свете.
— А вы не боитесь, что с такими же мерками кто-то подойдет к вам? — спросил Валдаев.
— Не боюсь. Иначе на что мне сила? — Профессор поглядел на часы. — Скоро начнем.
Больше всего Валдаева пугала будничность, с которой профессор произносил эти слова.
— Вы слишком тяжело переносите боль, — покачал он головой. — Тут вам не повезло. Боли будет много. Он пригладил на плече балахон. И вышел из помещения…
В храме стали появляться люди. Все они были облачены в черные балахоны, капюшоны скрывали лица. Они молчали. Это было царство немых. Двое принесли жаровню, на которой краснели угли. Еще один принес черные свечи и начал расставлять их в нескольких подсвечниках, стоявших у стен.
Потом они ушли. Появилась хрупкая женщина с сосудом. И стала обрызгивать стены. Жидкость дурно пахла какой-то химией. Женщина негромко пропела невразумительные слова непонятно на каком языке. Удалилась. Еще с четверть часа никто не появлялся.
Свечи трещали и чадили. Они потихоньку оплывали.
Близилось начало церемонии.
Дверь напротив Валдаева распахнулась, и снова появились люди в черных балахонах. На сей раз их было куда больше, в каждой руке — по горящей черной свече. Одну они ставили на пентаграмму на полу. Другая оставалась у них. Они выстраивались вдоль стен и застывали все в том же молчании. Их невозмутимости и недвижимости позавидовали бы солдаты роты почетного караула. Казалось, эти люди даже не дышат.
Если бы о чем-то подобном Валдаеву рассказали месяц назад, он постеснялся бы публиковать такую небывальщину в своей газете. Но человек очень быстро осваивается с новыми реалиями. Еще недавно ему казалось, что такое просто невозможно — подземные храмы, жертвоприношения, тайные службы Князю Тьмы. Ему казалось, что все это россказни, которыми приятно пугать читателей. Но все это было на самом деле. И стало неожиданно частью жизни Валдаева… И его смертью…
Вдоль стен выстроилось человек двадцать. Один из них затянул тонким голосом варварскую мелодию на незнакомом языке. Остальные его поддержали. Язычки свечей заплясали.
Потом повисла такая тишина, что можно было различить звук слабого дыхания, слегка колышущего капюшоны.
В помещение вошла женщина в белом балахоне. Валдаев по движениям, по неуловимым признакам узнал в ней Эллу. В руках она держала ларец.
— Мастер, приди! — визгливо, противно прокричала-прокаркала она и преклонилась на одно колено.
Присутствующие затянули один унылый звук — он напоминал уже не песню, а напев ветра в изрезанных временем руинах.
И в храме появился Мастер.
В том же белоснежном балахоне, причудливо колышущемся в неустойчивом свете свечей и факела.
Мастером был Ротшаль.
Сейчас в нем не было ничего от того милого человека, который поит гостей кофе и вином и рассуждает о программе «Геном человека». Сейчас он вообще не походил на человека. Он был выражением древней, темной мощи, противной Богу и человеку черной силы.
Он был и судьей. И палачом. Он был Мастером сатанинского ордена.
Начался ритуал.
Подробности происходящего Валдаев воспринимал с трудом. Мастер играл словами и звуками, как на флейте, и они, наполненные жутковатым, первобытным ритмом, затягивали в свой водоворот. Сначала Мастер читал молитву на незнакомом языке. Потом, переходя с утробного рыка на шепот, с ликования на стон, проклинал Бога, славил сатану. Молил дать силу против врагов, к которым, казалось, относил все человечество. Покорно клялся в верности Тьме…
«Побыстрее бы», — вдруг подумал Валдаев.
Эта мысль резанула ножом. Побыстрее. А потом что?
Удар ножа? Мучения?.. Но хуже всего это ожидание. Хуже всего эта стискивающая обручем виски церемония.
Неожиданно Валдаеву стало спокойно на душе. Он будто отрубил, отринул от себя звуки и ритм черной мессы. И наполнился светлым осознанием — пусть жил он тлей, но умрет, как мученик. И в этом было освобождение духа. И еще он понял, что даже если случится чудо и он останется жив, то уже никогда не будет таким, как был. В его душе будто наносную грязь смыло ожидание страдания и готовность принять его. Он вдруг понял, что все-таки он ЧЕЛОВЕК. Мастер откинул капюшон.
— Мы приносим тебе, Князь Мира сего, очищенную жертву, — наконец торжественно, во весь голос, океанским прибоем пророкотал Мастер, так что вздрогнули огоньки свеч и красные блики пробежали, оживляя застывшее, как высеченное из камня, бледное лицо.
Трое черных «балахонов» ринулись к жертве. Молотком сбили цепь.
Валдаев попытался ударить одного из «балахонов». Куда-то даже попал ногой, но никто не проронил ни звука. Валдаева скрутили. Связали — наручников не было на этот раз, а вязали грубыми толстыми веревками. Подтащили к алтарю и бросили на пол. Огромный «балахон» наступил на него ногой, так что ребра затрещали.
Мастер сделал жест, «балахон» отошел на пару шагов, готовый в любой момент пресечь любое неповиновение или агрессивные действия жертвы.
— Осознаешь ли ты, что скоро предстанешь перед лицом Сияющего? — Мастер смотрел сверху, с высоты не только своего роста, но и с высоты занесшего топор палача.
Сияющий — это Люцифер. Падший ангел, восставший против Господа.
Валдаев попытался приподняться, но «балахон» пнул его ногой в спину, потом поставил на колени.
Валдаев обвел взглядом присутствующих.
— Вы… — воскликнул он. — Вы же боитесь жить. Вы одержимы самыми гнусненькими, самыми мелкими, самыми презренными страстишками, какие только можно представить, и не можете их воплотить. Вы хотите чужой кровью купить себе право на них. И вы хотите залить чужой кровью свой страх. Выторговать для себя льгот у смерти. Ничего у вас не получится… Вы…
Мастер, не шелохнувшись, выслушивал последнее слово жертвы. Похоже, здесь много чего наслушались. Вряд ли эта сбивчивая речь могла сильно задеть кого-то… И Валдаев обессиленно склонил голову. Он выдохся. Он готов был принять смерть.
— Жертвенный нож! — потребовал Мастер.
Элла встала перед ним на колени. Она держала в руках окованный медью, очень древний ларец.
Ротшаль кривил душой, когда говорил о своем равнодушии к чужой боли, к убийству. Его ноздри хищно раздулись. Его лицо озарило темное ликование. Он был счастлив.
Ударил гонг… Нет, не гонг. Это зазвучали часы. Они скрывались в темноте в дальнем углу храма и до сих пор не обращали на себя внимания тиканьем.
— Час пришел, — сказал Мастер. — На алтарь, — указал он на жертву кивком головы и откинул крышку ларца. И отпрянул. Застыл. Потом неживым голосом произнес:
— Что это?..
Что-то изменилось в атмосфере. Воздух будто сгустился, налился электричеством.
Элла поднялась с колен, тоже откинула капюшон и выпрямилась, с вызовом глядя в глаза Мастеру.
— Где жертвенный клинок? — с угрозой произнес Ротшаль.
— Его нет.
— Объясни.
— Ты больше не владеешь им. Он не для нечестивых рук.
— Как смеешь ты?!
— Пришло и твое время, Мастер.
— Не тебе определять время.
— Ты много сделал, Мастер. Пришла пора предстать пред НИМ.
— Взять ее! — махнул рукой Мастер. — Сегодня у нас будут две жертвы,
Никто не сдвинулся с места.
— Что, никто не слышал моих слов? — Мастер обвел тяжелым взором присутствующих.
Изваяния в черных капюшонах остались неподвижными.
— Да, — произнесла спокойно Элла. — Сегодня у нас будет еще одна жертва.
Она сделала плавный, ленивый, уверенный жест рукой.
И все пришло в движение. «Капюшоны» только и ждали ее сигнала.
Из чьей-то глотки исторгнулся безумный, радостный вопль. Кто-то поддержал его, издав звук, похожий на поросячий визг. И вот уже поднялся отчаянный гвалт. Будто растревоженные нетопыри устремились вперед на Хому Брута.
Ротшаль ударил ногой одного из нападавших — так сильно, что человек рухнул на землю. Другому нанес сокрушительный удар кулаком. Но потом на него навалилась вся масса. И клубок тел сплелся с ликующе-жадным визгом.
Они визжали, ругались грязно и гнусно. Рычали от боли и от возбуждения. Они были будто вырвавшиеся из плена на свободу бесы. В этой сцене была тошнотворная, неописуемая мерзость. Фурункулом вспухла и зловонным гноем разлилась по капищу ненависть!
За дисциплиной и чинным спокойствием скрывались самые низкие и необузданные человеческие страсти.
Валдаев съежился у алтаря. Он боялся, что драка перекатится сюда, достанется и ему. Он на миг забыл, что смерть рядом, и думал только о том, чтобы не попасть в эту молотильную машину.
Даже с его нечеловеческой яростью и силой, позаимствованной у Тьмы, Мастер не мог долго сопротивляться. Его одолели, начали осыпать ударами.
Он извивался, тщетно пытаясь освободиться, когда его привязывали веревками к медным кольцам, выступавшим из алтаря.
— Вы не посмеете, не посмеете, — все повторял и повторял Ротшаль.
— Разве? — улыбнулась сладко Элла. — Почему? Мы слишком уважаем тебя. Мастер, чтобы избрать тебе иную участь. Ты набрал слишком много силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29