Потом еще более медленным движением он подтянулся на уровень этой балки. Тут главное было не торопиться. Спешка могла все погубить. Разрушить его единство с этой конструкцией. Так горнолыжник, стрелой промчавшийся по крутому склону, торопится в отель, чтобы поскорее похвастаться своими успехами, и, споткнувшись на ступеньках, ломает себе руку. Нет, главное — не торопиться. Поспешишь — людей насмешишь.
Римо перебросил тело через балку и оказался на небольшой площадке. Он стоял на верхушке Эйфелевой башни и смотрел на раскинувшийся внизу Париж.
— Никто не предупреждал, что башня насквозь вся проржавела, — проворчал Римо. — Впрочем, эти французишки кладут тертый сыр в картошку... Разве можно ожидать от тех, кто ест картошку с сыром, что они станут беречь башню от ржавчины?
Собеседник Римо уверил худощавого, с широкими запястьями американца, что он прав. Совершенно, абсолютно, несомненно прав.
Француз знал, что у Римо сильные руки, потому что только их он мог толком и разглядеть, болтаясь вверх ногами над городом Парижем.
Римо промолчал, и тогда француз добавил еще несколько «совершенно верно» и «сущая правда», отчего его аккуратная бородка клинышком запрыгала вверх и вниз.
— Я уже лет десять не ел картошки, — заметил Римо. — Но когда я угощался этой едой, никакой сыр я туда не клал.
— Да, да, только американцы знают, как правильно питаться, — отозвался француз, в поле зрения которого появилась худая фигура Римо, потому как налетел порыв ветра, болтающееся туловище француза повернулось в воздухе, и подвешенный увидел краем правого глаза крепкую руку Римо, обнявшую его за шею.
Римо кивнул и сказал:
— А бифштекс? Помнишь бифштекс?
Француз уверил последнего Римо, что готов лично отвезти его в дюжину, нет, даже в две дюжины ресторанов, где тот может отведать самый лучший, самый сочный, самый нежный бифштекс. Один бифштекс, два бифштекса, десяток бифштексов, стадо бифштексов, ранчо бифштексов...
— Я и бифштексов больше не ем, — отозвался на это Римо.
— Я вам обеспечу все, что вы только пожелаете, — с жаром пообещал француз. — Можем отправиться прямо сейчас. Куда только скажете. Полетим в моем личном самолете. Только втащите меня на башню. Необязательно даже на площадку. Мне бы только оказаться в непосредственной близости от перил. А я уж как-нибудь спущусь сам. Я видел, как вы ловко карабкались...
Француз судорожно сглотнул и попытался изобразить на лице улыбку. У него был вид очищенного волосатого грейпфрута.
— А лететь вниз даже легче, чем лезть наверх, — согласился Римо. — Хочешь попробовать?
Он разжал руку, и француз, пролетев в воздухе пять футов, упал на металлическую перекладину. Он попытался зацепиться за нее, но его руки, не выполнявшие работы более тяжкой, нежели поднятие ведерка со льдом для бутылки рома или шампанского, не могли удержать тяжесть туловища. Француз чувствовал, как мокрые хлопья ржавчины отделяются от перекладины и летят вниз. Его руки, которые не держали ни грамма из тех сотен килограммов героина и кокаина, которые он экспортировал из года в год, не выдерживали такой нагрузки. Его ноги, которые служили ему для того, чтобы из машины попадать в дом и из дома в машину, тоже не соответствовали поставленной задаче.
Француз отчаянно пытался закрепиться на перекладине, но несмотря на все усилия, у него ничего не вышло, и он почувствовал, как ноги его оказались над бездной. Француз разинул рот и издал такой вопль, какой издает свинья, столкнувшаяся с овцой на скорости шестьдесят миль — или сто километров — в час.
Внезапно рука американца снова ухватила его за шею, и он оказался в метре от Эйфелевой башни, над Парижем.
— Ну, видишь? — спросил его Римо. — Если бы не я, ты бы полетел вниз. А я вовсе не хочу, чтобы это случилось. Я хочу сбросить тебя туда сам.
Француз побледнел, и дули его ушла в пятки.
— О-хо-хо-хо! — выдавил он из себя, стараясь не шевелиться. — Вы всегда шутите. Ох и забавники вы, американцы!
— Нет, — отрезал Римо. Он закончил вычищать ржавчину из-под ногтей левой руки и теперь перехватил этой рукой француза, а сам стал освобождать от ржавчины ногти правой руки.
— Очень ух вы крутые ребята, американцы, — пробормотал француз. — Одни такие весельчаки зажали мне пальцы ящиком стола... Но когда я дал им то, что они хотели... Я и вам дам кое-что... Отдам часть своего бизнеса, только оставьте меня в покое. Сколько хотите? Половину? Все?
Римо покачал головой и снова начал карабкаться по металлическим переплетениям.
Француз залопотал что-то в том смысле, что, дескать, всегда был верным другом Америки. Римо не слышал его, потому что думал совсем о другом. Он сосредоточился на том, чтобы слиться воедино с рыжим осыпающимся железным каркасом — он двинулся вверх, то сгибая, то выпрямляя ноги и одну руку.
Он пытался выбросить из головы сетования на то, что никто не предупредил его о ржавчине. Он старался не злить себя мыслью о том, каким легким делом казалась кое-кому эта операция. Его задание состояло в том, чтобы припугнуть французских торговцев наркотиками. Но американское правительство не могло назвать имена виновных, речь шла только о подозреваемых. А это означало, что министерство финансов, управление по борьбе с наркотиками и десяток других организаций будут лезть из кожи вон, чтобы добыть и предъявить доказательства вины тех или иных лиц. Ну а от ЦРУ было мало толку, потому что они слишком много времени тратили на то, чтобы удостовериться: не расстегнулась ли собственная ширинка. А уж операциями за рубежом им заниматься было и вовсе недосуг.
Поэтому все замыкалось на нем, Римо, и он решил упростить все сложности путем прямого и пристрастного допроса.
Раскалывайся или... погибай. Простая тактика, но действенная. Вот так Римо и вышел на крупного наркодельца, француза с бородкой клинышком.
А француз все говорил о том, как Америка помогала его родной стране в годы первой мировой войны, когда Франция рухнула после первого же выстрела немцев.
Когда Римо добрался до второго туристского уровня Эйфелевой башни, закрытой для посещения на ночь, француз в его руке уже стал вспоминать, как Америка помогала его родной стране в годы второй мировой войны, когда глупые французы прятались за линией Мажино и играли в безик, а силы вермахта сначала обошли их с тыла, а затем и победили.
Когда Римо преодолел половину расстояния до третьего уровня, а башня сделалась гораздо круче, француз выказал полнейшую солидарность с Америкой в сражении за цены на нефть.
— Франция — верный партнер Америки, — заявил француз. — Мне нравятся очень многие американцы. Спиро Агню, Джон Коннели, Фрэнк Синатра...
Римо взглянул на Париж во время короткого привала на своде, расположенном над третьей площадкой обозрения на высоте девятьсот пятьдесят футов над уровнем моря.
Ночь выдалась ясная, и французская столица была залита огнями квартир, кафе, театров, дискотек и офисов. Казалось, в Париже горели все возможные огни. Нет, здесь и речи не могло быть об энергетическом кризисе, с какой стати — когда французские политики обшарили все карманы и перецеловали все задницы!
Торговец наркотиками запел песнь «Янки Дудль». Римо подождал, пока тот споет «...и в шляпу воткнул перо» — и отпустил его.
Наркобизнесмен врезался в землю, не успев закончить соло.
Гулкий удар тела о землю заставил прохожих поднять взоры на башню. Они увидели только человека на второй площадке, который напоминал ночного сторожа. Он тоже смотрел наверх. Несколько секунд спустя «ночной сторож» продолжил свой обход, а прохожие сосредоточили все внимание на разбитом всмятку человеке на мостовой.
Ночной же сторож, насвистывая «Братец Жак», спустился по ступенькам, перемахнул через железный забор высотой в восемь с половиной футов и растаял в толпе.
Римо шагал в утренней толпе парижских подростков-тинейджеров, пытающихся походить на американцев, с их дискотеками, гамбургерами и джинсами.
Римо был американцем и никак не мог взять в толк, чего этим французам не хватает. В их возрасте он не танцевал до утра, закусывая в «Макдональдсе». Римо Уильямс был патрульным в Ньюарке, штат Нью-Джерси, а если и танцевал, то только перед собственным начальством, чтобы иметь возможность жить дальше.
Но его юношеский идеализм привел лишь к тому, что на него навесили обвинение в убийстве, а наградой за его усердия стала путевка на электрический стул.
Только стул оказался не до конца электрическим.
Римо поплутал по извилистым улочкам, пока не оказался у бокового входа в парижский «Хилтон». Он содрал с себя одежду ночного сторожа, швырнув в мусорный бак и разгладил морщинки на синих легких брюках и черной тенниске, которые у него были поддеты внизу.
Жизнь и смерть Римо Уильямса. Позаимствованная униформа ночного сторожа, подъем по Эйфелевой башне, которую французам было лень чистить от ржавчины. Демонстративная расправа над торговцем наркотиками с тем, чтобы желающие заступить на освободившуюся вакансию крепко призадумались, стоит ли игра свеч. Приведение в порядок синих брюк и черной тенниски.
«Смерть» Римо на электрическом стуле выглядела куда живописнее. Его смерть была инсценировкой, дабы он начал работать на секретную организацию КЮРЕ. Далеко не все было в порядке в Соединенных Штатах Америки. Чтобы убедиться в этом, достаточно было высунуть голову из окна. Те, кто после этой процедуры умудрялись сохранить ее на плечах, убеждались, что дело было плохо. Волна преступности захлестывала страну.
Потому-то молодой президент и создал организацию КЮРЕ, нигде и никогда официально незарегистрированную. В ее ряды и вступил Римо Уильямс, официально считавшийся скончавшимся. Его задача заключалась в том, чтобы неконституционными методами защищать Конституцию.
Первым и единственным директором этой организации был Харолд В. Смит. Впрочем, в глазах Римо он тоже, в общем-то, и не существовал. Рационалист, логик, аналитик, Смит был начисто лишен воображения. Он жил в мире, где дважды два всегда равнялось четырем, хотя даже дети из выпуска шестичасовых новостей могли узнать, что жизнь устроена похитрее.
Римо шел по вестибюлю парижского «Хилтона», прокладывая себе дорогу через толпу улыбающихся, усатых служащих в беретах, которые сосредоточенно выказывали свое полное равнодушие.
Кроме них, в вестибюле не было ни души, и никто не воспрепятствовал молодому темноволосому американцу, который прошел к лестнице и пешком поднялся на девятый этаж, минуя «le coffee shop», «le drug store», «le souffle restoaurant», «le bistro» и магазин одежды «Ласкот».
Несколько мгновений спустя Римо оказался в номере люкс на девятом этаже, где и увидел Чиуна. Тот был точно там же, где Римо оставил его, уходя на задание: сидел на плетеном коврике на полу посреди гостиной.
Для всякого, кто впервые увидел бы Чиуна, тот показался бы маленьким, хрупким пожилым восточным господином с кустиками седых волос, окаймлявших большую лысину. Это было внешне правильно, но не более того. Точно так же можно сказать о дереве, что оно зеленое.
Дело в том, что Чиун был также Мастером Синанджу, последним представителем корейской династии великих специалистов в искусстве убивать. Именно Чиун обучил Римо искусству Синанджу.
От Синанджу произошли все прочие боевые искусства: каратэ, кунг-фу, айкидо, тай-кван-до, и каждое из них напоминало Синанджу, примерно как кусок ростбифа напоминает быка. Некоторые из этих дисциплин представляли собой окорок, некоторые филе из вырезки, но Синанджу являло собой единое целое.
Чиун научил Римо и ловить пули, и убивать такси, и лазить по ржавым эйфелевым башням. Все это достигалось с помощью бесконечных ресурсов силы мышления и мускульной силы.
Поначалу все было просто. Президент Соединенных Штатов Америки хлопал Смита по плечу, тот указывая перстом и говорил: «Уничтожить», и Римо, естественно, уничтожал то, на что указывал перст начальства.
Поначалу это было даже занятно. Но одно задание неизбежно тянуло за собой другое, третье, десятое, двадцатое, и в конце концов Римо уже не мог вспомнить ни одного лица своих многочисленных жертв. Изменилось его сознание — изменился и весь организм. Римо, например, больше не мог питаться, как все прочие представители человечества. Равно как спать и любить.
Чиун был великим Мастером своего дела, а потому под его неусыпным надзором Римо превратился в нечто большее, чем простой смертный. А впрочем, и в нечто меньшее тоже. У него отсутствовало то самое качество, что отличает человека от машины, — способность к несовершенству.
Римо один мог уничтожить целую армию — в любое время и в любом месте. Вдвоем с Чиуном они были способны выпустить кишки земному шару.
Но сейчас Мастер Синанджу был не в самом лучезарном настроении, что выводило Римо из состояния покоя.
— Римо, — осведомился он тонким голосом, в котором, казалось, сосредоточилась вся скорбь земная. — Это ты?
Римо двинулся через комнату по направлению к ванной. Чиун прекрасно знал, что это он, Римо, и, скорее всего, догадался об этом, когда тот еще был на седьмом этаже, но Римо поспешил ответить, потому как безошибочно распознал интонации в голосе Чиуна: пожалейте этого бедного, всеми оплеванного корейца, который вынужден держать на своих хрупких плечах всю планету, не получая никакой поддержки от своего неблагодарного американского партнера.
— Да, это я, чемпион Америки по уничтожению всех, кто того заслуживает, наделенный силой и навыками, каких нет у простых смертных. Это я — Римо. Тот, кто способен менять политику коррумпированных правителей, голыми руками сгибать юристов и подковы.
Римо вошел в ванную, не переставая говорить.
— Быстрее молнии, мощнее урагана, способный одним прыжком перемахнуть через континент.
Римо включил воду, надеясь, что ее шум заглушит голос Чиуна. Но когда тот заговорил, то без труда перекрыл грохот маленького водопада.
— Кто поможет бедному несчастному старику добиться мира и спокойствия? — вопрошал Чиун. — Когда же эти несправедливости прекратятся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18