— Мне необходимо срочно позвонить… Мариам, дайте, пожалуйста, ключ от кабинета начальника…
Не поднимая головы, девушка роется в ящике стола. Фарид бледнеет.
— По мою душу, батя, да?
— Ошибаешься, парень, не по твою. Успокойся. Но не стану скрывать — твою просьбу не забыл, сейчас вторично продублирую ее…
Белый аппарат, судя по наклейке — больничная связь. Значит, красный — городской.
— Дежурный по управлению…
— Дайте домашний телефон капитана Гошева,
— Кто просит?
— Генерал Вербилин.
Неудобоваримое словосочетание «в отставке» умышленно пропущено. Одно дело — действующий генерал, совсем иное — отставник.
— Одну минутку, Семен Семенович.
Ишь ты, имя-отчество запомнил, стервец! Уже около года минуло с того дня, когда я покинул кабинет в управлении, а ребята не забыли, Не стану скрывать — приятно до слез!
Записал номер телефона Николая и тепло поблагодарил.
— Пожалуйста, товарищ генерал… Здоровья Заходите, все вам будут рады…
Душа согрета этими словами. Обычными, но самое главное — неофициальными идущими от сердца.
Первый час ночи. Сейчас меня вместо тепла встретят холодом. Ни одна жена не любит, когда в такое время беспокоят уставшего мужа Наташа, к примеру, высказала бы ночному абоненту все, что она о нем думает…
Длинные гудки — один, второй…, четвертый… Представляю себе, как женщина, не открывая заспанных глаз, тянется к телефонной трубке… «Не сердись, милая, — мысленно уговариваю я Гошеву. — Я ведь по делу, отложить разговор на утро просто нельзя… Потерпи, разбуди Колю. Он не рассердится…»
Неведомыми путями моя мольба доходит до гошевской спальни.
— Слушаю вас…
— Простите за поздний звонок…
— Вам — Николая Викторовича?
— Да… понимаете, приходится беспокоить… Извиниться в десятый раз не успел. В трубке — голос Гошева. Вовсе не сонный, такой же, как обычно, на службе.
— Слушаю вас?
Извиниться перед женщиной — сам Бог велел, а вот перед капитаном извиваться дождевым червем не стану!
— Николай, узнаешь?
— Конечно… Что случилось?
В голосе — тревога. После убийства Павла она вполне обоснованна. Я, к примеру, подобный ночной звонок воспринял бы этаким сигналом бедствия.
— Ничего страшного. Просто я его, кажется, вычислил… Почти вычислил, — суеверно поправился я. — Похоже, за ним охотятся. Ни в коем случае нельзя допустить в условиях больницы разборку. Знаешь, чем это пахнет?
— Все понятно. Немедленно приму меры… Как ваше здоровье?
— Поправляюсь. Не волнуйся.
— Переехать в другую больницу по-прежнему нет желания?
— Нет!
— Тогда… Завтра, вернее, сегодня в вашей палате появится новый больной… Вы меня поняли?
— Понял… Помнишь мою просьбу в отношении невесты «нефтяника»?
— Все надежно.
— Появилось сто двадцать пятое серьезное предупреждение. «Нефтяник» в панике…
— Проверю… Его приятель не появлялся?
Гошев привык бить в лет. Не какого-нибудь захудалого тетерева, а опасного ястреба. Спрашивает, об Ухаре. Ибо «нефтяник» — Фарид, а вычисленный мною «такелажник» видный авторитет.
— Ничего уже не изменить. Повязать — дело техники, главное выследить, — осторожно ответил я. — Завтра же постараюсь свести знакомство с его подружкой…
— Ни в коем случае! -спохватившись, Гошев, сменил слишком приказной тон. — Очень прошу ничего больше не предпринимать…
— Не беспокойся. Температуры нет, бедро почти не болит. Кстати, долго говорил с известным тебе «колбасником». Приятель «нефтяника» и до него добрался…
Намёк мой прозрачен до идиотизма — младенец распознает. Но ничего лучшего не придумано. Остаётся надеяться, что телефон начальника отделения не прослушивается.
Видимо, такая же мысль пришла в голову и Николаю. Он отбросил условности и заговорил на всем понятном языке.
— Отдыхайте, лечитесь и — все… Никакой самодеятельности, Простите за тон, но обстановка слишком накалена. Люди нацелены, работают. Вас будут охранять, но и сами на рожон не лезьте. В отношении подруги «нефтяника» тоже приняты дополнительные меры безопасности…
— Это крайне важно… Я пообещал Фариду.
— Сделаем… Теперь слушайте меня. На днях, может быть, даже сегодня Гену навестит его брат. Учтите, он — под подозрением. Возможен контакт с «такелажником». Будьте внимательны, но ничего не предпринимайте… Баба, которая вертелась около Павлика и сейчас интересуется вами — наводчица авторитета, которого мы разыскиваем.
— Спасибо…
— Брать ее -нет оснований. Я уже переговорил с кем надо, ее изолируют. Скажем, постельный режим. Ваш сосед тоже повязан с тем же «такелажником». Его сегодня переведут в другое отделение — место займет наш человек… Что еще?
Иносказания отброшены, можно говорить открытым текстом. Иначе мне не выдать следующую дозу информации…
— Банкир — Махов Никита Дмитриевич, — тороплюсь я завершить разговор. — Владелец банка, финансирующего преступные группировки. Кстати, похоже, именно этот банк оплачивает лечение «такелажника» и его приятелей. Именно на него нацелился Ухарь…
— И это проверим…
Не отделение — змеиный заповедник, обитатели которого жалят друг друга. Заодно «ужалили» отличного парня, отличного сыщика — Павлушку…
— Фарид, пожалуйста, проводи меня до палаты. Бедро разболелось — спасу нет… Да и моторчик, — я выразительно прижал ладонью левую часть груди, — стучит не в лад…
Боли в бедре я не ощущаю, сердце работает, как никогда, четко и ровно, но мне необходимо переговорить с парнем в отсутствие девушки. Она и без того что-то заподозрила и не сводит с меня вопрошающего взгляда.
— Я тоже провожу…
— Силенок не хватит, — важно изрекает Фарид, беря меня под руку. — И без того за вечер набегалась — тому «утку», тому укол, тому лекарство, тому клизму… Посиди, отдохни, — заботливо добавил он. — Учебник по фармакологии читай, к экзаменам готовься. Провалишь — отшлепаю!
Мариам улыбнулась наивной угрозе, но послушалась: села за свой стол, придвинула стопку книг.
— Учится! — с гордостью пояснил парень. — Скоро будет врачом и моей женой… Хорошо, да?
26
Мы медленно пошли по «проспекту» по направлению к палате. Отделение спит. Лишь изредка проковыляет к туалету темная фигура больного в накинутом на плечи халате. Или кто-то, измученный бессонницей, шаркая тапочками, пройдет к дежурной медсестре за снотворным.
Три женские палаты объединены в своеобразный «бабский блок». Располагается он за туалетом, перед выходом на лестничную площадку. До туалета находятся мужские палаты, примыкающие к солидному, неизвестного назначения помещению с одной стороны, и к ординаторской — с другой.
Пост дежурной медсестры — напротив туалета, на границе между «бабскими» и «мужицкими» палатами. Отсюда отлично просматриваются весь «проспект», выходы из палат.
Обитательниц «бабского блока» я откровенно побаиваюсь. Прежде всего, там обитает настырная шестерка «такелажника». Женщина — а стоит ли ее называть женщиной? — которая выследила и предала Павлушку, тем самым осудив его на смерть.
В этих же дамских «апартаментах» лечится неизвестно от какой хворобы некая подруга Ухаря.
Кроме двух этих причин моей нелюбви к женским палатам, имеется еще одна. Немаловажная и опасная.
С мужиками — проще, они более грубы и менее изворотливы, их поступки, как правило, поддаются анализу. Женщины предельно изворотливы и хитры, и поэтому закрыты.
— Устал, батя? Может быть, присядем — отдохнешь?
С ума сошел парень! Сидеть в коридоре ночью, подставив себя под возможные взгляды наводчиц и наводчиков? Это все равно, что объявить по внутрибольничной трансляции о таинственной связи двух больных — Семена Вербилина и Фарида Имаева…
— Не получится. Давай лучше свернем на лестничную площадку и покурим. Дело обычное — страдают мужики бессонницей, вышли побалдеть, — выдвигаю я встречное предложение.
Фарид мнется, ежится. Покурить ему хочется, очень хочется, но в кармане пусто: ни денег, ни сигарет.
Я освободил руку, дружески обнял парня за плечи.
— Знаю — нет курева. Ничего страшного — у меня найдется. Жена смилостивилась, прислала…
На лестничной площадке светло и уютно. Конечно, светло относительно, но по сравнению с полутемным коридорным «проспектом» и ночниками в палатах — благодать. К тому же никто не храпит, не бормочет.
Закурили. Помолчали.
— Ухарь больше не появлялся?
— Нет… Осторожен бандюга, тени своей, и то боится…
— Ничего не передавал?
Фарид молчит, изучая мою невинную физиономию. Я так и не заслужил у него полного доверия. Почему этот пожилой мужик так расспрашивает? Обычное соболезнование к человеку, попавшему в беду, или что-то другое?
— Зачем вам все это знать, батя? Меня подозреваете, да?
— Нужно знать, очень нужно. Ради твоей и Мариам безопасности. А тебя мне подозревать нечего…
— Вы кто — мент? — осторожно шепчет Фарид, боязливо оглядываясь. — Не надо от меня таиться, батя, да! Сейчас я приму помощь даже от сатаны, не то, что от ментов…
— Скажи, Фарид, за что ты так ненавидишь милицию? Даже с сатаной сравниваешь.
— А за что мне ее любить? — вскипает парень, поднимая голову и обжигая меня взглядом. — На каждом углу документы проверяют. Откажешься — дубинками бьют… Будто не человек перед ними, а безмозглый ишак…
Мне понятно возмущение гордого азербайджанца. Я не только понимаю его гнев — разделяю его. И от этого понимания на душе тошно, словно подбросили туда кусок дерьма. Поэтому стараюсь уйти от колючей темы.
— И все же, что тебе передали от Ухаря?
— Прости, батя, но сначала признайся: кто ты?
— Предположим, сыщик, — решился я на откровенность. — Скажем — мент… Но, поверь мне, не из тех, кто бьет людей…
Снова — изучающий взгляд. И нерешительное молчание. Интересный человек этот Фарид. Ведь мы уже нашли с ним общий язык. Мало того, он открылся, фактически выдал «Ухаря», поведал все, что приключилось с ним на зоне. А теперь вдруг замкнулся…
— Можно попросить еще одну сигаретку, а?
Закурили по второй.
— Маляву я тебе отдал?… После нее появился какой-то мужик. Его не знаю, никогда раньше не видел… Передал на словах. Ухарь предупреждает: скурвлюсь, пойду к ментам — замочат и меня и Мариам. Это — первое… Потом добавил новый срок для выполнения его задания… Два дня… Не замочу конкурента, меня не тронут, отыграются на Мариам… Понимаешь, да?
— Как это отыграются? — не понял я. — Убьют?
— Эх, батя, батя… Говоришь, сыщик?… Не верится…
— Почему?
— Не знаешь ты воровских законов. Они могут сделать, что угодно: убить, изувечить, изнасиловать, пустить на «коллективку», прислать расчлененку…
Теперь понятны нерешительность азербайджанца, его изучающие взгляды, неестественная бледность, покрывшая всегда румяное лицо.
— Уж лучше пусть замочат меня, понимаешь, да?… Батя, ты пообещал защитить Мариам, да? Шестеркой твоей стану на всю жизнь, обувь языком чистить буду, стирать-варить, делать все, что пожелаешь… Только спаси мою Мариам, очень прошу… Хочешь на колени стану, а?
Пришлось насильно заставить парня отказаться от дурацкого намерения, упасть передо мной на колени.
— Сделаю все, что в моих силах… Кстати, твою девушку уже охраняют. Надежно… Когда Ухарь снова появится в больнице, не знаешь?
— Он появляется всегда неожиданно. Боится попасть в засаду. Будто зверь, которого преследуют охотники… Погоди, батя, дай вспомнить, что мне еще говорил вонючий мужик… — Фарид вцепился пятерней в кудлатую шевелюру, нагнал на лоб мелкие морщинки. — Память отшибло, да!… Нет, вспомнил! Ухарь хочет лично принять мою «работу»… Значит, через два дня… Может быть, и через три… Для него главное — убедиться, что конкурента замочили…
Прости, батя, мне к Мариам нужно. Боюсь оставлять ее одну… Мало ли что может приключиться…
— Последний вопрос… Ты зазнобу Ухаря знаешь? Которую он тогда навещал в палате, помнишь?
— На всю жизнь запомнил, батя… Мариам показала мне девку. Издали… Как вы, русские, говорите, ни рожи, ни кожи. Полумужик, полубаба. Всегда, говорят, под балдой, пьет по черному…
— Покажешь?
— Конечно, покажу. Почему не показать? Спаси мою Мариам, все сделаю, как скажешь… Побегу, ладно?… Ой, прости, мне же тебя проводить надо!
— Сам дойду, не маленький…
Ночной коридор невероятно широк и длинен. Фарид бежит по нему, прижав кулаки к широченной груди, закинув голову. Я физически чувствую боль в его изъеденных язвами ногах…
Палата спит. Время — половина второго ночи.
Когда я осторожно пробираюсь к своей кровати, Трифонов поднимает взлохмаченную голову и оглядывает меня сонными глазами. Что-то невнятно бормочет. Видимо, обсыпает матерками полуночника. Облегчив душу, снова опускается на подушку.
Еще одна не до конца разгаданная личность. И разгадать ее мне уже не удастся — не будет времени. Правда, Гошев сказал, что водитель, судя по всему, человек вора в законе. Предположительно — «такелажника»… Но почему тогда Николай решил не брать Сергея, а просто изолировать его? Впрочем, понятие «изолировать» слишком многогранно…
Ухарь появится через два-три дня. Для поощрения выполнившего задание палача или для расправы над девушкой. Что я могу сделать без помощников и без поддержки? Гошев прав — только следить и анализировать…
27
Лечащие врачи по воскресеньям отдыхают, начальник отделения — никогда. Появляется в семь утра, покидает больницу не раньше одиннадцати вечера. Ежедневно — в будни, выходные и в праздники. Работа для него — все: дом, жена, дети.
Вот и сегодня за полчаса до завтрака пробежался по палатам.
— Жалоб нет? Как прошла ночь?
— Спали-почивали, — за всех ответил куряка. — Житуха у нас известная: спать, жрать да в унитаз опрастываться…
— Хорошо, очень хорошо…
Неизвестно, что хорошего нашел Федор Иванович в колком ответе бухгалтера? То, что почивали? Или регулярное посещение туалета?
— Кстати, Трифонов, собирайтесь. Мы переводим вас в терапию на второй этаж. По своей линии сделали все, дело за врачами других специальностей.
Трифонов покорно кивнул. Какая разница, где мять больничные простыни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20