По дороге его дважды обыскали. Шагая по мягким, приглушающим шаги ковровым дорожкам, он все более укреплялся в своей догадке. И вот теперь он стоял в приемной. В ТОЙ САМОЙ приемной, памятной по двадцать второму году. Но теперь здесь витал ни с чем не сравнимый дух мощи и величия, исходящий от личности человека, повелевавшего отсюда огромной страной.
Сопровождающий вполголоса что-то доложил секретарю. Тот сделал пометку в журнале, поднялся, подошел к двери в кабинет, приоткрыл ее и вдруг вытянулся в струнку и строевым шагом вошел внутрь. Через минуту он вернулся за свой стол и бросил Павлу:
— Ждите.
Павел опустился на стул. Сопровождавший его офицер, козырнув, вышел. Потянулись минуты ожидания. Павел впал в какую-то прострацию, не имея сил рассуждать и анализировать.
Резкий писк аппарата вывел его из этого состояния. Секретарь снял трубку, не произнеся ни слова, выслушал что-то, положил ее на рычаг.
— Проходите, — приказал он Павлу. Поднявшись со стула, Павел на негнущихся ногах подошел к двери, взялся за ручку, глубоко вдохнул и вошел.
В кабинете было все, как он и ожидал. Приглушенный свет, длинный стол с рядом стульев, тяжелый дубовый рабочий стол у дальней стены, портрет Ленина, читающего газету «Правда».
Посреди стола для совещаний, спиной к стене, сидел Молотов, а в центре кабинета, сжимая в руке известную всей стране трубку, ходил сам товарищ Сталин. Вождь поднял глаза на вошедшего и неспешно произнес:
— Здравствуйте, товарищ Сергеев.
— Здравия желаю, товарищ Сталин, — вытянулся в струнку Павел.
— Проходите, садитесь, — проговорил вождь.
— Слушаюсь, — ответил Павел и направился к указанному Сталиным месту.
Он сел напротив Молотова и оказался спиной к вождю. Не смея обернуться, он сидел прямо и смотрел перед собой, в глаза наркома.
— Как здоровье? Как семья? — осведомился Сталин, мягко передвигаясь за его спиной.
— Всё хорошо, товарищ Сталин, — отрапортовал Павел.
— Как дела на прииске? — поинтересовался вождь.
— Работаем, товарищ Сталин, — доложил Павел. — Квартальный план выполнили досрочно. Сделаем всё, чтобы досрочно выполнить и годовой.
— Это хорошо, — ухмыльнулся за его спиной вождь. — А скажите, не скучно ли вам сидеть на прииске?
— Готов выполнять любое задание партии, — произнес Павел.
— Это правильно, — констатировал Сталин. — Впрочем, я знаю, вы не ограничиваетесь только служебной деятельностью. Я слышал, вы, товарищ Сергеев, большой поклонник вольной борьбы. Готовитесь всех врагов мировой революции уложить броском через бедро?
То, что Сталин так хорошо осведомлен о его увлечении, несколько шокировало Павла. Впрочем, он допускал, что, желая поручить ему некое задание, вождь ознакомился с его личным делом. Но тогда… У Павла по спине пробежал холодок. Сталин должен был знать, что Наталья осуждена как шпион и враг народа. В этом свете вопрос «Как семья?» в устах вождя приобретал совсем другое звучание и больше походил на проверку: не постарается ли товарищ, пользуясь близостью к руководителю государства, выгородить и спасти родственника, осужденного органами пролетарской диктатуры. Кажется, эту проверку Павел благополучно прошел.
— Нет, конечно, товарищ Сталин, — смутился Павел. — Просто я считаю, что как большевик должен иметь возможность сражаться с врагами пролетариата на всех уровнях и любым способом, и даже в рукопашной. Да и старый должок имеется, еще с Гражданской.
— И это правильно. — На лице вождя появилась улыбка. — Насколько я помню, товарищ Сергеев, вы у нас большой специалист по Северороссии.
— Служил полпредом при дворе самопровозглашенного короля Зигмунда, — ответил Павел.
Он уже понял, что Сталин знает о нем все и лишь мягко подводит его к некоему новому поручению, похоже, связанному с Северороссией. Сердце Павла снова наполнилось радостью. «Снова бой, — взволнованно думал он. — Закончить то, что не удалось двадцать лет назад. Какое счастье!»
— Да, — проговорил Сталин, будто только что узнал об этом. — Значит, у вас есть и дипломатический опыт. Это очень хорошо. У товарищей в Политбюро сформировалось мнение, что проблему Северороссии пора решать самым кардинальным образом. Что вы думаете об этом?
— Согласен с мнением Политбюро, — сообщил Павел.
Ему с самого начала казалось, что Сталин играет с ним в какую-то игру, разговаривает словно с маленьким ребенком, не понимающим, да и не способным понять замыслов и поступков взрослых. Но Павел подавил возникшее чувство обиды и весь обратился в слух, понимая, что сейчас ему скажут нечто очень важное.
— Это хорошо, — ухмыльнулся вождь. — Я думаю, нам потребуется ваш опыт. Что бы вы сказали, если бы мы предложили вам поработать в аппарате наркомата иностранных дел, под личным руководством товарища Молотова?
— Постараюсь оправдать ваше доверие и доверие партии, — произнес Павел.
— Очень хорошо, — снова улыбнулся Сталин. — Я полагаю, вы сейчас пройдете с товарищем Молотовым и обсудите ваши задачи на время пребывания в Берлине.
— В Берлине?! – От удивления Павел повернулся к Сталину.
— Конечно, — как нечто само собой разумеющееся, произнес Сталин. — Завтра днем вы выезжаете в Берлин, чтобы занять там должность помощника атташе по культурным связям. О семье не беспокойтесь. Товарищ Молотов позаботится о переводе ваших дочерей в Москву.
Павел еще раз взглянул в тигриные глаза вождя, и животный страх потек по его позвоночнику. Он понял, что свои знания не должен раскрывать этому человеку никогда, ни при каких обстоятельствах.
Следуя по коридору за Молотовым, Павел думал: «Вот оно, свершилось. Двадцать лет, двадцать долгих лет отчаяния, непонимания, надежд, я ждал этого. Я думал, что Сталин тогда просто убрал меня с глаз долой и забыл. Нет, наш вождь не забывает никого и никогда. Он помнил, что я сказал ему в двадцать втором. Он вывел меня в резерв. Был неподходящий момент, и он просто убрал меня в патронташ, как убирают неиспользованный патрон по окончании боя. Но сейчас предстоит новая схватка, и меня вспомнили. И опять вставили в обойму. Скоро настанет моя очередь для выстрела. Я не промахнусь, товарищ Сталин. Верьте в меня».
* * *
Неспешно пакуя чемодан в номере швейцарского пансионата, Алексей размышлял: «Времени осталось мало, чертовски мало. Еще четыре месяца, и вся Европа превратится в единый театр военных действий. Господи, почему я не помешал этому?! Зачем ты забросил меня в этот мир? Ведь с моими знаниями я мог многое предотвратить, избежать стольких жертв, помочь построить миллионам прекрасную, богатую, свободную жизнь, но не сделал и сотой части возможного. Да и то, что мне удалось, сейчас под угрозой. Вот уже скоро год, как я, министр иностранных дел Северороссии, кричу, ору, убеждаю, умоляю людей позаботиться о своей безопасности, сплотиться перед лицом надвигающейся войны, которая легко может лишить их свободы, достатка, да и самой жизни, а в ответ слышу лишь какое-то невнятное блеяние. Мои построения строго логичны. Я предлагаю союзы, сулящие исключительно взаимовыгодное сотрудничество, но… Почему они вечно полагаются на авось? «Бог помилует» — так сказал мне министр иностранных дел Литвы Урбшис. Конечно, сложно представить, сидя в своем поместье под Каунасом, наслаждаясь мирной и богатой жизнью, что все это может оборваться в один миг, первым выстрелом на границе, зеленой ракетой на территории грозного соседа. Нет, не в один миг. Мгновенно проявляется лишь прежде скрытое. Все глобальные катаклизмы, войны, революции зреют долго, исподволь. Человек достаточно умный вполне способен предсказать эти события без всякого мистического бреда и впадения в экстаз.
Ха, хорошо это мне говорить, пришедшему из будущего и неплохо знающему, что было, что будет, чем сердце успокоится. Так ли? Во-первых, здесь несколько иная реальность. Мои знания применимы, но не в полной мере. Во-вторых, использовать здесь познания истории из учебников — это все равно, что рассматривать маршрут путешествия из космоса. Самая большая река выглядит безобидным ручейком. А вы, господа хорошие, с рюкзачком по лесу пройдитесь, и посмотрим, как вы будете обычный овраг форсировать. Легко так, сидя на диване с исторической книжечкой, осуждать ошибки деятелей прошлых эпох. А вы в реальной политике поваритесь. Интересно, что вы тогда будете говорить о союзе, предложенном Гитлером, когда Сталин стягивает к вашей границе свои войска. Сложно. Хотя за прошедшие годы я научился анализировать и понимать многое. Думаю, даже без моих познаний угроза была бы для меня очевидной. Почему же ее не видят прибалты? Голицын меня понял. Да что греха таить, без санкции Скрябина он бы на эти переговоры не пошел. Крымчане смогли перебороть в себе древний великодержавный снобизм и предубеждения и пошли на союз. Почему? Потому что с самого момента соглашения о прекращении огня, подписанного Врангелем и Фрунзе в Стамбуле, они знали, что это ненадолго. Вот уже скоро двадцать лет они живут под угрозой войны, которая может начаться в любую минуту. Такое существование чрезвычайно обостряет восприятие, заставляет по-иному смотреть на вещи, не гоняться за иллюзиями. А вот прибалты, получив независимость в подарок от англичан и вывесив свои, национальные флаги на крепостях, возведенных когда-то немецкими рыцарями, решили, что само название — «суверенное государство» — гарантирует некое спокойное существование. Мирная, состоятельная жизнь. Ригу недаром называют прибалтийским Парижем. Бывал, видел, замечательный город. Ах, как не хочется, шагая по тихим улочкам Таллинна, Риги или Каунаса, думать о стальных дивизиях соседа, притаившихся на границе. Самообман, правда, в итоге обходится очень дорого.
Что же получается: только человек, постоянно осознающий угрозу, живущий будто в зоне военных действий, способен оценивать ситуацию адекватно? Конечно, хотелось бы жить мирно и спокойно, но если есть враг… Да только ли враг? Любой перекос в социальной жизни, в межгосударственных, межнациональных отношениях рано или поздно приведет к взрыву, если вовремя не устранить его. Притом устранять надо не тогда, когда противники готовы вцепиться друг другу в глотку, а когда наметились первые противоречия. Но для этого надо подходить к любой проблеме со всей ответственностью, осознавая причины ее возникновения. Позволить себе это может только человек, живущий жизнью воина, осознающий цену победы и поражения, не склонный к иллюзиям. А что, как не обостренное чувство опасности, привычка избегать паники, действовать строго рационально и расчетливо, может дать это? Вот почему мне удалось договориться с крымчанами. И по той же причине меня не поняли прибалты. Они просто постарались укрыться от столь неприятной реальности в своих иллюзиях. А стоит ли вообще говорить с человеком, погруженным в иллюзии? Пока он не в состоянии посмотреть на мир незашоренными глазами — нет. Сначала надо заставить его увидеть вещи такими, какие они есть. Надо действовать, и быстрее. Времени осталось мало. Ну, господа хорошие, кто из вас готов взглянуть правде в глаза?»
В дверь номера тихо постучали.
— Войдите, — крикнул по-русски Алексей. На пороге возник референт Алексея Петр Ден.
— Телеграмма из Таллинна, — произнес он, кладя на стол перед Алексеем сложенный вчетверо листок бумаги.
Быстро развернув телеграмму, Алексей пробежал глазами напечатанный по-немецки текст: «Уважаемый господин Татищев, с большим сожалением узнал о том, что Вы страдаете болезнью почек, в связи с чем выехали на лечение в Швейцарию. Очень рекомендую Вам на обратной дороге в Петербург навестить меня в моем поместье под Тарту. Уверен, что мой личный врач, великолепный воздух этого эстонского курорта и охота в наших лесах помогут Вам укрепить здоровье. Прошу телеграфировать, сможете ли Вы принять мое приглашение и в какие дни я могу Вас ожидать. С уважением, Петер Мяги».
Алексей расплылся в улыбке. Петер Мяги — эстонский министр иностранных дел — впервые сам обратился к нему с просьбой о встрече. Дипломатический мир сложен и многолик, но одно в нем можно утверждать определенно. Если один министр иностранных дел предлагает другому вместе полечиться, поохотиться или порыбачить, это может означать только желание провести переговоры вдали от посторонних глаз, а никак не намерение добыть дичи или свежей рыбки.
— Телеграфируйте, — взглянул на референта Алексей. — «Выезжаю сегодня вечером из Женевы».
* * *
Поезд лязгнул тормозами и замер у платформы.
— Брест, стоянка пятнадцать минут, — прокричал проводник, спеша по узкому коридору вагона.
Павел потянулся на жестком сиденье международного вагона, поднялся, взял с вешалки пиджак и направился к выходу из купе. После долгого пребывания в замкнутом пространстве купе хотелось выйти на свежий воздух, размяться.
Вскоре он спрыгнул с подножки вагона на перрон, сделал несколько шагов и остановился. Странное чувство охватило его. Павел вдруг понял, что впервые за последние семнадцать лет стоит на чужой земле, где царят свои законы, где нет советской власти, где люди живут совсем иными надеждами и чаяниями, чем в Советском Союзе. Он сумрачно посмотрел на станционного служащего в темной униформе с польским орлом на кокарде фуражки, на двух рабочих, неспешно бредущих вдоль путей и осматривающих вагонные оси, и вдруг осознал, что действительно попал в другой мир. За последние годы он так привык жить в советской системе ценностей и понятий, что возможность существования иного, несоветского образа жизни казалась ему нереальной, эфемерной, выдуманной. И вот теперь, ступив на землю иного государства, живущего по другим законам, он в первый момент испугался.
«Панская Польша», — злобно подумал Павел, глядя на железнодорожника, неторопливо расправляющего усы и с хозяйским видом осматривающего платформу. Кого-то напоминал ему этот человек. Кого-то давно забытого, но столь сильно поразившего впечатление некогда. Ах, да, конечно. Память услужливо напомнила о том, как он, Алексей и их учитель Дмитрий Андреевич Санин совершали свое первое путешествие в этом мире — ехали на поезде из Хиттало в Петербург.
1 2 3 4 5 6 7 8