(Разговор пора было закруглять.) Потом еще чуток и еще. Вот теперь я мог сделать то, что так давно хотел. И она не стала сопротивляться…
Родной брат Трофима – Антон Хабаров погиб, обороняя Блямбу. Никто не наводил о Трофиме справки, не вел с ним переписку. Мне удалось выяснить, что Трофим не доехал до своего нового места службы – сгинул на полпути к Гусинску. И с тех самых пор, уже три с лишним года, не было о нем ни слуху ни духу.
Слава Логосу, у нас в семейном альбоме, спасенном при пожаре в доме Пришвиных, имелась фотография Трофима – в отутюженной форме старшего ловца. Он снимался незадолго до последнего повышения по службе.
Двоюродный брат смотрел на меня с презрительной усмешкой. У него было лицо аристократа и глаза безумца. Он был красив и умен, а потому вынужден отбиваться от женщин – они ведь его ничуть не привлекали.
Трофим с детства очень многое делал мне в пику. В ученические годы он часто провоцировал меня, толкая на поединок, но я всякий раз стискивал зубы и притворялся, что не замечаю издевок. Одно время он пытался выставить меня трусом, а когда не вышло – у меня была совсем иная репутация – приумолк. Потом наши дорожки разошлись. И до последнего мы с ним общались с холодной предупредительностью – будто дипломаты враждебных стран на пороге войны. А вот теперь, похоже, война идет полным ходом – без объявления, де-факто, идет уже четвертый год, а я, лопух, знать об этом не знаю и ведать не ведаю.
Мне нужен был логический кристалл. Позарез. Единственный имевшийся в кедринской рати кристалл конфисковали жандармы во время повальных арестов и обысков и-чу. И лежит он где-то в арсеналах Корпуса Охраны. Попробуй вырви у них из глотки! Ценнейший трофей. Наверняка заявят, что сразу уничтожали колдовские, проклятые богом атрибуты. Понадобится помощь наместника. А может, придется дойти и до самого князя.
Еще мне был нужен мой фамильный меч и мой «дыродел», тоже попавшие к кедринским жандармам.
Полковник Ситников хотел было приехать ко мне домой – то ли демонстрируя особенное расположение, то ли, подобно Николаю Пришвину, не доверяя родным стенам. Я уговорил его встретиться на нейтральной почве. Сошлись на Архиерейском саду.
Давненько я тут не бывал. Пожалуй, с того самого дня, когда отец истреблял ехидну, запущенную в здешний пруд по его собственному приказу. Полжизни прошло с тех пор – шутка сказать… Сад мало изменился. Хоть деревья и стали старше на восемнадцать лет, это было малозаметно. Вот только огромных почерневших пней прибавилось да место спиленных гигантов заняли кое-где молодые деревца, подвязанные к вбитым в землю «костыликам».
Старинные липы, клены и лиственницы росли из земли не прямо, а под углом – будто пошатнуло их сатанинским ударом. Поверхность пруда была черна и недвижима. Словно это застывший вар, а не живая вода. Пыльная листва почти не пахла, и без того слабый ветерок стих. Солнце уже скрылось за высокой монастырской стеной, опуская сад в мутную вечернюю тень, и мне казалось, что сад мертв.
Наместник появился в конце аллеи в сопровождении дюжих гренадеров с пулеметами на изготовку. Здоровенное оружие в их руках казалось игрушечным – чем-то вроде мелкашек. Ситников приближался ко мне быстрым шагом, сильно отмахивая правой рукой, а левую держа у бедра – по старой кавалерийской привычке.
Мои люди расположились в Архиерейском саду по всем правилам скрадывания и были незаметны для мирян. Полковник наверняка решит, что, вопреки здравому смыслу, я пришел на встречу один. Я ждал этого вопроса, но полковник первым делом молча пожал мне руку, затем отпустил гренадер:
– Погуляйте-ка, ребятки.
Они скрылись за густыми кустами сирени. Ситников уселся рядом со мной на крашеную белую скамейку, откинулся на спинку и спросил:
– Намылился куда-нибудь?
Да что все, сговорились? Ничего от них не скрыть!
Довольный произведенным эффектом, полковник раскинул руки, обнимая спинку скамейки, словно плечи закадычных друзей, и сказал:
– Проси чего хочешь, пока я что-то могу сделать.
– Мне нужно пошарить в закромах Охранки.
Ситников присвистнул. Резко наклонился вперед, словно валясь подстреленный, потом снова откачнулся к спинке, ударившись о доски хребтиной.
– Ве-се-лый раз-го-вор… – пропел он на мотив любимой в народе песни. – Это имеет отношение к нападению на Управу? – И глянул на меня – как обжег.
– Самое прямое.
– И что тебе понадобилось?
– Личное оружие и атрибуты.
– А если ничего не найдешь?
– Придется просить князя, – невозмутимо ответил я.
– По-ня-ятно… – протянул полковник. – Тогда сегодня ночью… Езжай в Управу. Я за тобой заеду. – Вскочил на ноги, будто пружиной вверх подброшенный, и понесся по аллее в темень.
Гренадеры серыми тенями возникли из ниоткуда и пристроились у него по бокам и в кильватере. Нет, я был не прав: они наверняка видели моих и-чу и тоже умели растворяться в воздухе.
Дожидаясь Ситникова, я сидел в бывших апартаментах градоначальника и изучал отцовский Большой атлас мира. Замечательное издание – довоенное, в дорогом переплете из телячьей кожи, с множеством таблиц и цветных диаграмм, с гербами, флагами и монетами разных стран. Мне отчего-то казалось, что я вот так, безо всякого кристалла, прямо на разноцветных страницах толстенного тома могу обнаружить гнездилище моего врага.
Я позвонил домой и предупредил, что приеду утром. Дескать, жду важного звонка из Столицы. Вряд ли мне поверили, хоть я и очень старался. Но им не привыкать…
Я сидел в мягком кресле у зажженного камина – надо уважать собственные привычки, иначе не будут уважать тебя – и с громким шелестом листал разделенные калькой страницы. Минутная стрелка старинных напольных часов обегала круг за кругом. В который раз били куранты. Мелькали горные хребты, реки, пустыни. Попадали в поле зрения и вновь скрывались в глубине тома до боли знакомые и совершенно неведомые дороги, мосты, города. Гусинск, Хайлар, Кульджа, Герат, Коканд… Гнездилище Трофима никак не обнаруживалось.
Охранявшие здание Управы и-чу сменялись на постах, кружили по кварталу, контролируя дальние подступы. Никто из уцелевших бойцов не думал, что в любой миг атака может повториться и мы по-прежнему уязвимы. Наложенный самозапрет на трусливые мысли достаточно силен, иначе рать пришлось бы распустить по домам.
Рокотание двигателя я почуял едва ли не за версту – настолько обострился мой слух. Моторов в Кедрине осталось не так уж много. Ну а в ночную пору мало кто решался ездить по городу, да еще производя столько шума. Это был своего рода вызов впавшему в забытье, стонущему от кошмарных снов Кедрину.
…Командир кедринского эскадрона Охраны ротмистр Селиванов, раскинув руки, стоял на ступенях парадной лестницы перед дубовыми дверями штаба уездной жандармерии. Штаб занимал здание бывшей Первой гимназии – с дорическим портиком и непременными львами по бокам лестницы.
Немолодой, полный, взъерошенный со сна ротмистр защищал двери. Селиванов был в незастегнутом кителе, галифе и хромовых сапогах. В ярком свете фонарей мне было видно: он красен как рак, и кажется, его вот-вот хватит удар.
– Не пущу, – повторял ротмистр жутким шепотом, каждый раз отступая еще на один шаг.
Ситников и я в сопровождении взвода автоматчиков тотчас делали шаг, надвигаясь на него в ледяном безмолвии. Лица наши были непроницаемы, в глазах светилась сталь. Выстроившиеся цепью в три ряда гренадеры держали пальцы на спусковых крючках, и можно не сомневаться: только прикажи – откроют шквальный огонь.
– Не пущу. – Еще шаг. Осталось всего три.
Из окон нижнего этажа выглядывали караульные жандармы. И пулеметы, и автоматы были у них наготове. Но приказ не поступал.
– На проводе командир бригады, – высунулась из дверей голова ординарца.
Ротмистр молча погрозил нам пальцем – мол, теперь вы у меня попляшете.
– Дайте мне трубку! – раздался властный, неколебимый голос наместника. Он даже протянул руку, как будто мог получить эту самую трубку прямо здесь и сейчас. Приказ был отдан по всем правилам командного искусства; казалось, ему нельзя не подчиниться. И все же жандарм устоял.
– Я сам… – просипел он задушенно, развернулся и юркнул в дверную щель.
Наш отряд преодолел последние ступени и стоял у дверей. Сибирский крылатый герб был со всем тщанием вырезан на каждой створке: птица феникс вот-вот взлетит.
– Пусть поговорит, – улыбнулся Ситников. Я не понял, чему он радуется, и спросил:
– Ты обращался к полковнику Арзуматову?
– И не думал. – Наместник продолжал улыбаться.
– Ты занял телефонную станцию, посадив вместо барышень своих людей, – начал я фантазировать. – И у тебя есть человек с голосом Арзуматова. Твой артист в два счета убедит ротмистра пустить нас в хранилище.
– Хм. – Наместник почесал подбородок. – Откуда ты знаешь?
– А ты знаешь перечень кодовых слов, которые использует Корпус Охраны для экстренной связи? – ответил я вопросом на вопрос. – Он меняется каждый день. Это такой здоровенный том – на целый год…
Лицо Ситникова начало вытягиваться: на щеках его вздулись желваки, а у глаз появился нехороший прищур. Пожалуй, сейчас он скомандует гренадерам начать атаку.
– К счастью, для кедринского эскадрона, как всегда, не хватило экземпляра…
Широкая улыбка у меня не получилась – скорее гримаса человека, пойманного щекотуном. Наместник ничего на это не сказал, но взгляд его был выразительнее любых слов.
Ожидание затянулось. Пальцы гренадеров ласково поглаживали спусковые крючки. Того и гляди, кто-нибудь сдуру нажмет… Наконец жандармский ротмистр появился на пороге. Лицо у него было пристыженное, мундир приведен в порядок, живот втянут, грудь – колесом. Вытянулся как при отдаче рапорта и отчеканил:
– Господин наместник Кедринского уезда! Господин Воевода! Прошу следовать за мной. – Даже каблуками щелкнул.
Мы молча двинулись за ним. Гренадеры ввалились в здание жандармерии. Караул струхнул. Дежурный подбежал к ротмистру Селиванову и, делая страшные глаза, зашептал ему на ухо. Ротмистр слушал с непроницаемым лицом, потом кивнул.
– Вашу охрану попрошу оставить в караульном помещении, – произнес он холодно.
Ситников согласился. Никак не ожидал от него подобной сговорчивости. Хотя, уж коли мы переиграли жандармов по всем статьям, зачем лишний раз дразнить гусей?
Селиванов вел нас по темным коридорам в глубь здания. Очевидно, он с завязанными глазами найдет здесь любое помещение. Я зажег карманный фонарик, и желтый круг света заскользил по надраенному до блеска паркету и крашеным стенам с бесконечной чередой цветных плакатов, призывающих крепить бдительность и безжалостно карать изменников родины.
Ротмистр парой хитрых ключей открыл невзрачную дверь без надписи и номера. Мы вышли на площадку металлической винтовой лестницы и стали спускаться в подвал. Где-то там находились знаменитые застенки Охранки, из которых еще никто не возвратился. Наши шаги гремели и гудели, заполняя вертикальную шахту, – это был похоронный звон по всем замученным здесь.
Лестница кончилась. У дверей в подвал стоял пост. Трое жандармов встретили своего командира, вытянувшись в струнку.
– Сми-ирна! – гаркнул худой усатый офицер и, вскинув руку к козырьку фуражки, отрапортовал: – Господин ротмистр! За время моего дежурства происшествий не было. Начальник поста хорунжий Ярцев.
– Вольно! – скомандовал Селиванов.
Подземный коридор был ярко освещен. Множество дверей с огромными черными номерами, стертые сотнями ног каменные плиты пола, низкий потолок с забранными в решетчатые колпаки лампами. Еще двое часовых виднелись в противоположных концах коридора. Они стояли, положив руки на автоматы «петров», висящие на груди.
Нужная нам дверь имела номер «33». За ней обнаружилась вместительная кладовая со штабелями окованных сундуков и деревянных ящиков вдоль стен. Здесь уже вовсю хозяйничали четверо каптенармусов – матерых тыловых крыс. Сверяясь с толстым рукописным журналом, они с натугой ворочали вместилища всевозможного награбленного добра, срывали пломбы и открывали пыльные крышки. На составленных в один ряд столах громоздились куча трофейных мечей и горка маленьких холщовых мешочков с вещественными доказательствами.
«Ну что, паскуды? – думал я, глядя, как суетятся жандармы. – Еще полгода назад травили нас как бешеных собак, а теперь лебезите… Сжечь бы этот гадючник вместе со всем содержимым!»
– «Дыродел» тоже будешь отбирать или согласишься взять мой? – шепнул мне на ухо наместник.
Я неопределенно повел плечами, затем прошептал в ответ:
– Ты ведь дашь мне самый лучший…
Ситников похлопал меня по плечу.
– Подождите немного, – сказал ротмистр Селиванов. – Сейчас они закончат, и вы сможете выбрать.
– Я пришел не выбирать, а вернуть свое! – надменно произнес я. – Если моих вещей здесь не обнаружится, будете искать дальше.
– Погоди – вдруг все на месте? – миролюбивым тоном сказал наместник и уселся на единственный табурет.
Я двинулся к столам, не обращая внимания на каптенармусов. Посшибал бы их с ног, не успей они расступиться. Я брал в руки один меч за другим, поглаживал рукоять, эфес, трогал лезвие, ощупывал острие. Отличный металл, прекрасная работа, слава и гордость Гильдии… И вот они здесь, в плену у последних ничтожеств. Обладатели этих мечей, славные кедринские и-чу, сложили головы. Мы оказались слабее мирян, худших среди мирян – значит, заслужили такой удел.
Некоторые мечи я узнал. Вот этот принадлежал Воеводе. У него прекрасное имя – Громобой. Сталь исецкая, на рукояти малахитовые накладки, а сама рукоять похожа на лапу грифона. Никодим Ершов получил меч в подарок от моего деда в день совершеннолетия. Эту историю Иван
Пришвин любил рассказывать, когда вернулась речь после удара. Он обезножел, и голова работала плохо. Когда-то у него в запасе были сотни замечательных историй, но в те, последние, дни он мог вспомнить только две или три и потому все время повторялся.
А вот этот носил на перевязи Фрол Полупанов – сам себе отковал в деревенской кузнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61