Тебе уже на второй орден послали представление, опыта — на троих!
Шипилов скривился, и все шрамы побагровели.
— Знаешь, замполит, не хочу менять обстановку. В полку мне не вырасти: рота всего одна, только по трупам, сам понимаешь. Мне этого даром не надо. А куда-то ехать не хочу. Да и на ТЗБ мы с тобой еще не побывали. Ха-ха-ха.
«Пах-х!!!» — щелкнул одиночный выстрел, и впереди метрах в пяти упал со стоном сапер.
— Евлохов! Евлохов!!! — заорал Игорь и бросился к солдату.
— Зибоев, огонь по развалинам! Всем, всем — огонь! — крикнул я, и все принялись стрелять по кустарнику и развалинам.
Сзади поддержала огнем БМП, с крыши заработал «Утес», автоматчики, снайперы стали стрелять. «Духи» дали несколько очередей и затихли. Сделали свое черное дело и ушли. Комбат заматерился по радиостанции, пообещал накрыть квадрат, как только уползем.
Бойцы подхватили под руки и за ноги раненого, полуползком принялись отходить за разрушенный дувал.
К нам устремилась БМПшка. Евлохов хрипел, лицо быстро становилось серо-зеленым, на глазах выступили слезы. Игорь разрезал ему гимнастерку на груди, из раны сочилась кровь тонкой струйкой. Такой же тонкой струйкой уходила из солдата жизнь.
— Игореха, возьми мой бинт, подложи под спину. Рана, наверное, сквозная, скорее, а то кровью истечет, перематывай грудь потуже.
Сержант Зайка открыл задний десантный люк, и мы с трудом втащили раненого на сидение, ноги подогнули; сержант, придерживая солдата, захлопнул десант изнутри. Перебегая от кочки к кочке, от куста к кусту, отстреливаясь на ходу, добрались до взвода.
Бодунов уже вколол раненому свой шприц промидола из аптечки и ошалело взглянул на меня.
— Видели стрелявшего гада, нет?
— Нет. Бахнул откуда-то из кустарника и все. По автоматчикам стреляли, которые снайпера прикрывали.
— Я заметил одного, убегал, гаденыш, по арыку, но теперь отбегался. Метров триста-триста пятьдесят пробежал вперед и валяется теперь там. Может, схожу за автоматом? — спросил прапорщик.
— Сходишь, а потом всем батальоном вытаскивать придется. Лезь-ка на крышу и смотри за трупом, они сейчас приползут забирать.
Игорь сорвался с места и через минуту злобно орал с крыши и стрелял из ПК, «духи» изредка «огрызались». Комбат приказал срочно везти раненого к дороге: скоро будет вертолет. Бойцы бросили матрас на передок БМП, положили сверху Евлохова и, поддерживая его со всех сторон, поехали.
Шипилов махнул на прощание и отвернулся, склонившись над раненым. Минут через пять прилетел вертолет, сел на дороге и быстро улетел в Баграм.
— Если повезет, выживет, — грустно сказал Бодунов.
— Игорь, я видел такую страшную рану у старлея из восемьдесят первого полка. Пуля попала в лоб, а он, как известно, не бронирован. Если бы сразу увезли — был шанс. А так только утром забрали, но он еще трое суток жил. Надо верить и надеяться до последнего момента.

***
Фортуна совсем отвернулась от старшего лейтенанта Шипилова. В полку по возвращению из рейда ему стало совсем плохо. Зашевелились осколки в лице, заныли шрамы, неделю Игорь провалялся в медпункте.
Как-то начальник инженерной службы полка послал его старшим машины, на склад за инженерными боеприпасами. Когда «Урал» подъезжал к полку, прямо напротив ТЗБ грузовик взлетел на воздух. Солдату-водителю оторвало руку выше локтя, правую, но он выжил. Шипилова очень тяжело ранило: осколки в голове, шее, спине, разорвана почка, перебит позвоночник. Осколки по всему телу. Три дня мучений — и все.
Эх, Игорь, Игорь… Так и погиб возле заветного магазина, а веселенькая знойная продавщица никогда об этом не узнает.
Взорванный «Урал» притащили в парк, провели расследование. Сначала домыслы пошли, что заезжали в дуканы что-то покупать, а «духи» магнитную мину прицепили. Потом другая версия — выстрелили из гранатомета из-за дувалов.
Все оказалось гораздо грустнее и нелепее. Армейские саперы, мудаки любопытные, вскрыли кассетную мину. Мина новая, экспериментальная — интересно. А она взвелась в боевое положение. Закрыли снова в упаковку и загрузили в машину. Игоря не предупредили, тот, может, и сообразил бы. Ну, а от сотрясения она в дороге и сработала.
Гораздо хуже было бы, взорвись мины на полковом складе. Весь полк могло разнести, ну уж часть полка — это точно.
Жаль, такого парня потеряли, единственный сын у родителей. Оборвался род Шипиловых.

***
Обстановка в полку совершенно вымотала меня, я был на грани нервного срыва. Сил уже нет совершенно, особенно я опустошен морально. Нервы совсем стали ни к черту. В роте постоянно давит на психику Эдуард, в батальоне комбат придирками извел. От майора Золотарева и проверяющих жизни нет никакой. Замучила дурь вся эта несусветная. Перестройка, перестройка, все в духе нового времени. А на самом деле, все по-старому. «Доложить сколько офицеров и прапорщиков перестроились!»
Мы на боевых действиях, а в Москве прошел пленум ЦК. Возвращаемся, а очередной проверяющий брызгает слюной: «Почему нет материалов на стендах, почему фотографии нового командного состава отсутствуют?» Полный бред.
Старшина в третий раз за полгода переклеивает все обои на стенах казармы, перекрашивает двери и окна. Перед каждой проверкой обновляется документация роты, а после проверки переделывается все опять! И так вновь и вновь.
Однажды рано утром комбат примчался в роту и принялся орать прямо с порога: «Почему территория не убрана, внешний вид наряда зачуханный, замполит роты — не брит?» (Какой кошмар — не брит в 6.30 утра!) Выговор!
Вот это да! Выговор за тельняшку, легкую щетинку на лице и ободранные ботинки. Как я живу, где сплю, конечно, наплевать.
Досталось не только мне, но и Мелещенко. Опять Коля во время зарядки жевал бутерброд и попался на глаза Подорожнику. Василий Иванович с ходу выговор объявил — ответственный по подразделению должен проводить зарядку. А где это сказано? Зарядку должен проводить старшина, он ее и проводит. А Николай просто нарвался на плохое настроение комбата. Третий, получивший выговор, — Ветишин. Сережка слишком поздно выходил утром из женского модуля — не успел спрятаться. А комбат возвращался выпить чашечку кофе к подруге.
Серега прибежал как ошпаренный, весь красный, руки и губы трясутся.
— Серж, что с тобой? — ужаснулся я.
— Да, Иваныч сказал, что оставит во время следующего рейда в полку начальником караула. Говорит, хорошо обжился, сиди и дальше в полку возле девочек. Что это с ним сегодня? Орал как ненормальный.
— Сергей, он в казармах погром устроил, перевернул половину кроватей и тумбочек. Что было…
— Вон, Луковкин идет, может, он что знает. Юрик! Что с комбатом?
— Да бог его знает, а может, черт. Как с цепи сорвался. Наверное, подруга давно не дает. Пойдемте быстрее на завтрак, через двадцать минут построение офицеров батальона.
В столовой от паршивой еды настроение еще больше ухудшилось. Злая официантка не желала нести завтрак на наши столы.
— Точно, поругался с Наташей, вот и бесится комбат. А она по столовой бегает, как злая фурия. Крайние мы. Ну и дела.

***
— Товарищ лейтенант, вы способны почистить туфли? — язвительно поинтересовался комбат у меня.
— Способен. Я их сегодня утром чистил, но без крема, потому что крем в комнате, в модуле, а туда уже третьи сутки попасть из казармы не могу. Сплю в роте и из нее никак не выбраться.
— Прекратите болтать. Не брит до сих пор, даже после выговора.
— А чего ему бриться, выговор-то уже объявлен, теперь неделю будет так ходить, — съязвил замполит батальона Артюхин.
Ох уж этот Артюхин! Каждый день гонит меня в отпуск, и каждый же день кидает задачи, которые пока не выполню, в отпуск не поеду. Я этому рад, потому что в феврале отпуск — не отдых.
— Будет получать взыскания каждый день, пока карточка не кончится, а как закончится, вкладыш примусь заполнять. И все записи будут одинаковые: «За неопрятный вид». Всем, кто попался мне под горячую руку, выйти из строя!
Мы с Николаем шагнули на два шага, за мной вышел Ветишин и встал рядом, грустно вздохнул, затем к нам пристроился Луковкин.
— Начальник штаба! Всем четверым по выговору, а также Острогину.
— За что? — возмущенно взвизгнул Сергей. — Я сегодня вас вижу в первый раз. Я вас, товарищ майор, со вчерашнего дня не встречал и вы меня тоже. За что выговор?
— Где Ваши носки, товарищ старший лейтенант, а?
— Носки?
— Да, носки, или будете утверждать, что вы их надели, а я слеп? Будем пререкаться?
— Нет, не будем. Просто чистые носки кончились, а личного времени постирать у меня нет. У солдат есть, а у меня, у командира взвода, нет. Я живу в казарме, там стоит моя койка, все туалетные принадлежности украли, одеколон выпил Недорозий, носки все пропали.
Какая-то скотина последние вчера увела. Щетку зубную и пасту и те сперли. Я вот-вот взорвусь от возмущения, и мне плевать на ваши взыскания, я устал от унижения, устал от уравниловки. Я четыре года спал курсантом в казарме, почему должно это тут продолжаться?
— Всем выговор, Острогину — строгий выговор.
Офицеры загудели в строю, а Сергей вполголоса сказал: «Да пошел ты!» Но начальник штаба крикнул: «Разойдись!» — и заглушил высказывание Острогина.
Я уже закипал и хотел поддержать «бунт на корабле», но не успел.

***
— Серега, пойдем попьем лимонада, — предложил я. — Нужно немного охладиться, а то взорвемся от избытка отрицательной энергии. В магазин «SI-SI» завезли.
— Пойдем, угощаю, — вздохнул взводный, и мы зашагали к магазину.
— Ребята, ребята, постойте, а я? А меня угостить, я ведь тоже пострадал сегодня, — заорал нам вслед Ветишин.
— Ладно, иди, сегодня хвосты не обрубаю. Если после покупки носков останутся деньги, угощу и тебя.
— Парни! Ну почему у ваших родителей такая убогая фантазия? Каждый второй или Серега, или Саша? Это что коллективная мания шестидесятых годов?
— Зато тебя так обозвали, что и не запомнишь, не выговоришь.
— Я — сибирский старовер.
— Понятно, — улыбнулся Острогин, — это те, которые замороженные в тайге живут.
Я обнял за плечи взводных и воскликнул:
— Иду между двух Сергеев — к удаче!
— Ник, я приглашаю тебя на гадание, хочешь узнать свою судьбу? — предложил Ветишин.
— Глупость, конечно, но я совсем не против, если это будет сопровождаться чаепитием. А кто будет ворожить?
— Ник, гадать и предсказывать будет библиотекарша.
— Это кто, Наташка? Блондинка крашеная? — удивился Острогин.
— Балда, ту в октябре выслали домой! Ты что не знал? — хмыкнул я.
— Нет. А за что выгнали?
— За невнимательность, увлеченность и самоотдачу!
— Ну, ты загнул, Ник, как это?
— За частую самоотдачу! Девица, если помнишь, была довольно занятная и симпатичная. Артюхин тогда еще в штабе дивизии служил и оттуда к нам зачастил, в библиотеке часами просиживал и все вздыхал. О поэзии, о смысле жизни и еще черт знает о чем разговаривали. А чеченец, сержант Коздоев из разведки, был гораздо шустрее Гриши. Помните его?
— Помню, а как же, отменнейшая сволочь!
— Так вот, он подошел к делу гораздо прогматичнее, перевел все на материальную основу — подарил часики и предложил пять тысяч «афо-шек», на том и сговорились. Видимо, позже проболтался, а может, сам друзьям предложил поучаствовать в «скачках», но только Артюхин что-то пронюхал. Он пришел в читальный зал, а дверь оказалась запертой, но изнутри слышался подозрительный шум. Гриша к Золотареву и Цехмис-труку побежал, вызвали начальника клуба, в окошко заглянули, еще раз дверь дернули. В окно ничего не разглядели, открыли замок запасным ключом. Дружной компанией зашли внутрь и чуть было не рухнули в проходе. На столе, задрав ноги, лежала полуголая Наташка, стонущая и пищащая, а потный Коздоев сверху «кочегарит, дровец подбрасывает».
— Гы-гы, — захохотал Острогин. — Представляю физиономию секретаря парткома! Старый анонист, наверное, дар речи потерял!
— Они все онемели. Начальник клуба, Серега, как самый тактичный, тихонько вышел, а остальные остались. Шум страшный, стол трещит и шатается, стучит о стену, увлеклись ребята, никого не замечают! Минуты две так стояли, смотрели: бесплатная порнуха! Цехмиструк покраснел, вспотел, смутился и выбежал на улицу, а замполит и Гриша до окончания процесса наблюдали. Больше всего их взбесило то, что не остановились, не прервались! Все расценили это как обоюдную наглость! Сержант глаза скосил и продолжил, пыхтя, свое дело, а Наталья сделала вид, что ничего не слышит и не видит, и вообще, ее ничто не касается.
— Может, подруга, и правда, вся отдалась любимому занятию и увлеклась, жгучая, видно, была, заводная? — ухмыльнулся Ветишин. — Я ее не застал в полку, наверное, позже приехал.
— Не знаю, не опробовал. Золотарев их согнал со стола, не оценил «шоу». Коздоева, на ходу одевающегося, потащили к начальнику штаба, он его какой-то дальний родственник. Они все меж собой родня. А Наталью в партком. Библиотекарь — работник идеологического фронта!
— Ах-ха-ха! Девчонка на другой фронт приехала! — зашелся хохотом Серж. — Ты-то откуда все знаешь, под столом сидел? В полку вместе в это время были, но я ни ухом, ни рылом?
— Начклуба рассказывал, мы с ним в один день приехали, из одного училища, поэтому приятельствуем.
— В партком, говоришь, повели, гы-гы! — продолжал смеяться Ветишин.
— Серега, не для того повели, о чем ты думаешь, а как с членом партии беседовать. Пришили аморалку, а она заговорила о пылкой и страстной любви, потребовала даже извинений. Но Коздоев рассказал о деньгах для «героини», и все стало на свои места. Наташке дали двадцать четыре часа на сборы — и с треском в Союз. А характеристику ей Артюхин лично написал, за растоптанные чувства.
— Ой, как неласково и строго, за что так? Полезным делом человек занимался! — произнес Острогин.
— Полезным, очень, если бы не за деньги. А еще лучше с Золотаревым. Если бы просто так с солдатом по согласию, а то за «бабки»! Проституция! Коздоев все в подробностях выложил, что дело было поставлено уже на конвейер, но сорвалось, — закончил я рассказ.
— Сержант — сволочь! И так хорошеньких мордашек почти нет, одни «крокодайлы»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34