О, это отсутствие идейного единства! Сколько времени понадобилось, чтобы все в конце концов наладилось или как будто наладилось… Помнишь, какой восторг охватил тебя в день 27 сентября 1935 года, на митинге, когда было принято решение о профсоюзном единстве?
И вот опять все нужно начинать сызнова. Здание было построено на песке, волна прибоя все смыла. Двадцать лет… О чем я думал, когда писал про «ихнего Бернара» и назвал его «сыном человека, расстрелянного в Аррасе»?.. Да неужели все начинается сначала-ружейные залпы, трупы во рвах? Время отчаяния. Опять пережить все это? Ах, я не так уж дорожу жизнью, но хочу умереть, не увидев, что все это подготовлено, заверчено, пущено в ход! А Жерико? Что ж, его интересовали только горячие скакуны да игра света и тени, контрасты. Вы же понимаете, сон-то вижу я, а не кто-либо другой, сон, приснившийся мне в середине XX века, когда одно разочарование следует за другим и столько пролито крови… Опять?.. Неужели Наполеон должен был убить республиканцев? Столько пролито крови!
Товарищи мои, товарищи! И столько вполне очевидных истин вновь поставлено под вопрос. Люди ошибались и будут ошибаться. Опять будут терзать друг друга, убивать своих ближних, собственную свою плоть. Где тут бьётся сердце? Куда вонзить нож? Руку направляет ненависть, но также и стыд. Эх, я все смешал вместе, но сон-то все-таки вижу я, в самой середине XX века, в стране, где народ расколот, — да, именно я, а вовсе не юный Монкор или…
Доказательство? Вот оно, доказательство: поиски того места, где бьётся сердце. Эту историю о ноже, поднятом в ночном мраке, и об убийце, который колеблется, колеблется невероятно долго-целые часы-и все ищет место, куда вонзить нож, желая поразить наверняка, и так, чтобы рана похожа была на укол, на пункцию и выкатилась бы и застыла рядом с нею только одна крупная капля крови, под левым соском, — невидимый след, верный удар… Послушайте, послушайте, можете читать и перечитывать все романы госпожи Радклиф и ей подобных, перелистывать их, потрясать этими книжками, вытряхивать и оттуда и отсюда все заключённые там призраки-ничего такого вы не найдёте ни в одном из увесистых томов, которые юному Монкору тайком передавал под партой его приятель Альфред де Виньи на уроках в пансионе Гикса. Зато я знаю, откуда взята эта история.
Сказать вам? Взята она в самом деле из английского романа, но такого, который был написан через тридцать или через сорок лет-не помню хорошенько, да это и неважно, посмотрите в энциклопедическом словаре, а важно главное: ни «ихний Фирмен», ни Жерико, ни Монкор никак не могли читать «Мартина Чезлвита» за тридцать или за сорок лет до того, как Диккенс его написал… Тогда как я… О, я знаю этот роман с самого своего детства: по вечерам, убаюкивая меня, мама мне читала Диккенса (издание Ашет, по двадцать су за выпуск, в красной обложке), и не раз, а тысячи раз я видел во сне эту сцену: как человек входит в спальню и долго ищет то место, где у спящего бьётся сердце…
Вот уже четыреста с лишним страниц я вижу сон-ничего этого не существовало, или, вернее, все это существует во мне, хотя у нас теперь и железные дороги, и радио, и радары, и больше уже нет кузниц на дорогах от Парижа к Кале, вместо нихбензиновые колонки и «станции обслуживания», а по обеим сторонам шоссе в мартовских полях ползут огромные тракторы, красные, как обложки диккенсовских романов и как пролитая кровь, а в низинах, где выжигают прошлогоднюю стерню, клубится и стелется чёрный дым.
XI
НА ДОРОГАХ
Наконец она миновала, эта бесконечная ночь со вторника на среду, — в хмуром небе забрезжила заря. Снова полил затяжной дождь; в Пуа просыпаются чёрные мушкетёры и серые мушкетёры. В эту ночь король решился наконец направиться кратчайшей дорогой из Абвиля в Лилль. о чем его с утра умолял Макдональд, меж тем как самому королю хотелось следовать по берегу моря через Кале. через Дюнкерк, будто и в самом деле он мог там в любую минуту сесть на корабль в случае появления кавалерии Эксельманса. Да ведь и королевские сокровища, бриллианты короны, были отправлены вперёд по этому пути: их вёз господин Гюе в простом фургоне, задрапированном траурным покровом, — встречные снимали шапки, принимая этот экипаж за катафалк, в котором увозят прах Людовика XVI и МарииАнтуанетты. Итак, Людовик XVIII, видимо, не отказался от своего намерения бежать в Англию, против чего горячо возражал его брат; хотя надо сказать, что в эту ночь его высочество, остановившись в Гранвилье, не мог уснуть и, беспрестанно ворочаясь в постели с одного боку на другой, все старался убедить себя, что в конце концов лучше всего было бы сесть на корабль в Дьеппе или же в Трепоре, и сто раз перебирал в уме фразы из будущего своего письма к Людовику Желанному, которыми надеялся убедить его.
В девятом часу вечера Луи-Филипп Орлеанский и маршал Мортье, герцог Тревизский, возвратились в Лилль из Валансьенна, где они делали смотр войскам. Обоих тревожило то обстоятельство, что они надолго оставили без своего надзора полки, находившиеся в Лилле. О бегстве короля они узнали только во вторник утром из депеши, присланной приверженцами Бонапарта, и, отправляясь в Валансьенн, постарались скрыть от всех это сообщение. Но ведь все быстро становится известным, и теперь их томило беспокойство. Почему нет ни слова от его величества?
Где же находится король? Сейчас самым главным было держать солдат и население в неведении. Следовало бы закрыть все заставы, чтобы в Лилль не могли пробраться люди, подосланные Узурпатором. Досадно только, что тогда крестьянам трудно будет подвозить съестные припасы, а ведь в среду базарный день.
Решили отворять то одни ворота города, то другие-по очереди.
При той полиции, какая здесь имелась, невозможно было держать под наблюдением более одних ворот зараз. Приблизительно через час после возвращения в город герцога Орлеанского приехала его сестра и сообщила последние новости об ужасах, происходивших в Париже. В разгар беседы брата с сестрою доложили о прибытии эстафеты из Абвиля: нарочный привёз письмо от господина де Блакас, который извещал Луи-Филиппа, что его величество находится в Абвиле и будет ждать там членов королевской семьи и свой двор, после чего примет решение о дальнейшем пути следования. В тот самый час в театре города Лилля после пьесы «Охота Генриха IV», которая с большим успехом шла три дня подряд, как раз заканчивался первый акт второй пьесы, добавлявшейся к «Охоте», — водевиля Скриба и Николо Изуара «Джоконда, или Искатели приключений», где в финальной сцене актёры пели:
Объявлен крестовый поход!
Военные стяги подъяты!
Нас слава бессмертная ждёт —
Украсим мы лаврами латы.
Неверных повергнем мы ниц!
Весь зал слушал эти куплеты стоя: в порыве неописуемого восторга зрители кричали: «Да здравствует король! Изгоним врага!» Осведомитель герцога Орлеанского поспешил довести об этом до его сведения, но герцог решил, что, очевидно, офицеры гарнизона не ходят в театр, он-то знал их умонастроение, внушавшее ему крайнее беспокойство. Правда, в прошлое воскресенье, когда герцог присутствовал на представлении «Джоконды» (как раз в то время, когда его царственный кузен пустился наутёк из Парижа), он собственными своими ушами слышал громкие возгласы: «Да здравствует герцог Орлеанский!..» — и заметил, что они исходят от группы людей в военных мундирах… Это давало основание поразмыслить, что же может произойти, если Людовик XVIII отправится на корабле в Англию, а он. герцог Орлеанский, находясь во главе Фландрской и Пикардийской армий, окажется единственным представителем династии, способным дать отпор Узурпатору… И опять, опять ему качалось, что стоит только протянуть руку, и он схватит корону. Неужели так и пройдёт вся жизнь в этом искушении, в этом мираже? Главное сейчас-притаиться: ни малейшего ложного шага, ни одного преждевременного жеста. Страх выдать себя у этого принца был даже сильнее, чем жажда власти. Ах, долго ли ещё придётся хитрить? А пока что перед отходом ко сну он обсуждал с герцогом Тревизским, какие меры следует принять завтра. Провести смотр гарнизона, выступить с речью перед этими людьми, воззвать к их патриотизму.
Ради безопасности прежде всего было объявлено по всем городским заставам, что запрещается впускать в Лилль господина Бурьена, того самого Бурьена, которого тринадцатого марта король назначил префектом парижской полиции. В понедельник утром он бежал, не имея особого желания дожидаться прибытия Наполеона, ибо тот ещё в Канне внёс его в список лиц, подлежащих ссылке. Как? Все ворота заперты? Бурьену пришлось искать ночью пристанища в предместье. Да ещё хорошенько не зная, кто хозяйничает в Лилле: король, возможно уже добравшийся сюда, или военные бонапартистского толка, от коих он мог ждать любых неприятностей. А может быть, город в руках герцога Орлеанского, вполне способного повести свою собственную игру… О боже! Так спешить, гнать на перекладных через города, где звучали ликующие песни и развевались трехцветные флаги, бояться, как бы тебя не узнали, и наконец приткнуться в какой-то дрянной нетопленой каморке и зря потерять целую ночь!
А в городе Абвилс дела пошли совсем не так, как возвещало письмо господина де Блакас. Король в конце концов послушался советов своего маршала, герцога Тарентского. Уж не склонило ли его к этому появление гонца, прискакавшего во весь опор? Уж не подтвердились ли слухи о приближении императорской кавалерии?
Но возможно также, что на решение Людовика XVIII повлияли крики: «Да здравствует император!» — коими оглашали город военные. В Абвиле стояли кирасиры, отличавшиеся самым предосудительным образом мыслей. Но как бы то ни было, до последней минуты ничего не было известно, и супрефект, господин де Вервиль, восторгался спокойствием его величестваведь приближённые так упрашивали его ускорить отъезд (особенно усердствовал Бертье, который везде и всюду появлялся теперь со шкатулкой госпожи Висконти под мышкой и не мог усидеть спокойно с той самой минуты, как Макдональд в нескольких словах наспех рассказал ему, что произошло в Сен-Дени, в гостинице, находящейся на улице Компуаз). Но его величество согласился лишь на час раньше отобедать в здании супрсфектуры, его резиденции со вчерашнего дня. Насколько позволяли возможности Абвиля, обед происходил с соблюдением церемониала, принятого в Тюильри, и притом какой обед! Поистине королевский: семь перемен, семь великолепных блюд. А какая весёлая застольная беседа! Король неустанно рассказывал игривые истории-совсем как в Версале! Только для успокоения Бертье он приказал отправить Макдональда вперёд в качестве разведчикавпрочем, выбора не было: не осталось ни охраны, ни гонцов.
Послать кого-либо из десяти всадников, которыми они сейчас располагали, значило ослабить эскорт королевского поезда…
Пусть едет Макдональд. Должен же маршал Франции хоть на что-нибудь годиться. И пусть его сопровождает генерал Гюловот вам и авангард. «Мы вас скоро догоним». Но Бертье тревожился: ему хотелось после обеда получше расспросить Макдональда. Скоро догоним?.. Легко сказать!..
— Ну конечно, догоним. Все успеегся. Дайте-ка мне лучше вот это винцо… Что это? Шамбертен или что-нибудь другое?
— О, ваше величество, какой вы знаток!
— Ну да, шамбертен, конечно шамбертен… Погодите, какого года? Я думаю, тысяча восемьсот одиннадцатого, а? Нет, нет, вероятно, моложе… восемьсот тринадцатого-готов держать пари!
Супрефект не мог прийти в себя от изумления.
Макдональд переменил лошадей в Эдене-вернее, не совсем так ведь господин де Вервиль счёл своим долгом сказать, деликатно кашлянув, что в городе царит отвратительное умонастроение. а посему авангард королевского эскорта, минуя город, направился прямо в предместье Маркой, расположенное на холме, — в трактир господина Коронне, которого уже сама фамилия обязывала питать верноподданнические чувства, и этот трактирщик, будучи предупреждён Макдональдом, послал в Сен-Лэ на почтовую станцию за лошадьми для шести экипажей. Но Бертье все ещё не удалось поговорить с Макдональдом
— как только в королевском поезде сменили лошадей, тотчас отправились дальше. Так и добрались до Сен-Поля.
Луна уже светила вовсю, когда шестёрка лошадей примчала в Сен-Поль короля п тяжеловесной берлине с двумя скороходами в придворной ливрее; скороходам не слишком-то было тепло часами сидеть на запятках, скрестив на груди руки: путешествие мало напоминало прогулки в карете вокруг столицы, которые отец Элизе рекомендовал его величеству в качестве целительного средства от ревматизма! Вслед за берлиной, сопровождаемой эскортом всего лишь из десяти человек, двигалось ещё пять экипажей, и в заднем среди слуг пристроился зайцем отец Элизе.
Перепрягали лошадей опять за городом, у Бетюнской заставы, где в ожидании королевскою поезда остановился Макдональд, что, конечно, сразу привлекло внимание городских властей.
Королю предложили отдохнуть в ближайшем доме. Район был бедный, населённый ремесленным людом: тут пряли лён и вязали чулки на ручных станках, имелась тут также печь для обжига извести, гончарная мастерская. С большим трудом извлекли его величество из берлипы, почти что на руках дотащили до дверей убогого домишка одинокой вдовицы, и он очутился в низкой комнате, загромождённой всякой хозяйственной утварью, с холодным полом, выложенным плитками. Полуодетая, заспанная старуха хозяйка преисполнилась ужаса и восторга: в её доме король! Великое происшествие вторглось в её жизнь так нежданно, она совсем к нему не подготовилась, и вот все пройдёт бесплодно для неё. Она растерянно озиралась, не зная, что бы ей сделать достойного огромности события. Господа в расшитых мундирах осторожно усадили короля в единственное кресло вдовы, стоявшее у очага, где в этот ночной час уже не горел торф; вдова все оглядывала свою настывшую, пропахшую дымом комнату, искала какую-нибудь красивую вещь. И она увидела то, что было для неё предметом гордости и олицетворением уюта,
— выцветшую и потёртую тяжёлую оконную занавеску с бахромой, защищавшую от холодного ветра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97