– Может, возьмете ее и уйдете? Не хочу быть невежливой, но мистеру Хамеру и мне есть о чем сейчас поговорить.
Заключительный слог стиха был презрительно отброшен.
Ронни почти без задержки взял «Исповедь медного лба» и пошел, но нанес удар со своей стороны, сказав по пути Хамеру:
– Как Генри-холл?
– Дух захватывает.
Несносный день уходил в прошлое, и Ронни смог нанести еще удар. По дороге к бару он в двенадцать без трех минут прошел в столовую и нашел две дюжины стаканов красного вина, выстроившихся на полке. Пять стаканов и чуть-чуть из шестого он выпил, нисколько не суетясь, не зная, что рыжий дворецкий через щелку неплотно прикрытой двери смотрит на него. Ронни был неопытным вором; Хамер сказал бы ему, что опасно делать это непосредственно перед началом, когда прислуга наверняка бегает, проверяя, все ли готово. Как бы то ни было, два предобеденных виски и шестой, законный, стакан вина позволили ему окосеть в необычное время – четверть второго – и держаться так до половины пятого. В пять часов, переодевшись к обеду, он сошел вниз, как было велено, и чувствовал себя вновь или по-прежнему ужасно.
Вечер начался, как последний на Малакосе, разница была в том, что тогда он и Симон присоединились к Мэнсфилду, а теперь Ронни присоединился к этой паре. Симон была в золотисто-белом платье сиамского шелка. Оно шло ей, и Ронни гадал, почему ее мамочка позволяет, даже заставляет Симон появляться в нарядах, которые ей так шли. Ведь еще неандертальские дамы старались напялить на соперницу то, что ей не шло. Род тщеславия, ответил он себе, или светская форма его – в этом мире трудный ребенок должен по крайней мере сиять, как звезда в короне Болдоков. Впрочем, что с того?
Костюм Мэнсфилда, вечерний только отчасти, был скроен насколько это было возможно удачно, и Мэнсфилд казался процентов на пятнадцать не столь толстым. Распахнутый пиджак являл пояс с эмблемой, которая Ронни приелась за эти сутки: белые звезды в андреевском кресте на красном поле.
– Хи! – проревел он, потом, ткнув пальцем в живот, прибавил: – Знаете, что это?
– ДА! – Ронни хотелось ответить (потом он даже упрекал себя за сдержанность): богопротивное пузо – свидетельство многолетнего пьянства на незаработанные деньги, расположенное вблизи самого мягкого члена на Юге. Но приход негра с подносом сбил его, и, взяв стакан наугад, он ограничился: – По-моему, знаю. Это, ээ, флаг мятежников?
Ответ был не сразу. Мэнсфилд нахмурился и, уставясь в поднос, потрогал его вялыми пальцами:
– Это бурбон?
– Да, сэр, мистер Мэнсфилд. Бурбон и вода.
– Я вижу, что вода. Прошлый раз ты дал мне шотландский.
– Извините, сэр. Тут бурбон, сэр.
– Гм, – сказал Мэнсфилд, как слегка успокоившийся лев, и попробовал указанное питье. – Гм. Ладно. Говорите – флаг МЯТЕЖНИКОВ? Вы что, переодетый янки или что? Это флаг Конфедерации, сэр, знамя свободы. Так было тогда, и… – он, казалось, искал слово, – и… так и сейчас. Это не изменилось. У нас на Юге образ жизни… наш собственный. Быть обязанным только себе… только себе… никому другому, и никто не обязан тебе. Это и есть…
Внимание Ронни быстро рассеялось. Он взглянул на Симон. Та стояла, сложив руки, как бы в молитвенной позе. Ронни все пытался внушить взглядом: помни, что я сказал; пока что она не раз встречала его взгляд. За ее левым плечом он видел слугу, стоявшего перед большим зеркалом в серебряной раме, его поднос с напитками был рядом на мраморном столике. Тут же был Хоскинс, негр-дворецкий, как и Симон, в ритуальной позе, но скорее военной, чем религиозной. А теперь за правым плечом Симон на повороте лестницы показались лорд и леди Болдок. Хоскинс сразу повернулся к арке и щелкнул пальцами. Ему мгновенно ответил невидимый хлопок пробки шампанского. Болдоки направились к Ронни и его двум спутникам, находившимся точно под куполом в центре холла. Приближался и второй слуга с подносом, где были только бокал, белый от изморози, и ведерко со льдом и откупоренной бутылкой. Рядом с ним были Хоскинс и первый слуга. Раздался звонок над входной дверью. В холл вбежал третий слуга.
– Хелло! – воскликнула леди Болдок, явно довольная, ибо улыбка ее потускнела лишь на долю секунды, дойдя до Ронни. Через секунду, однако, исчезла совсем.
– Что с моим шампанским? Почему вечно задержка? Я хочу его сейчас.
– Вот оно, ваша светлость. – Хоскинс подтолкнул замешкавшегося слугу вперед и кивнул другому, который протянул свой поднос леди Болдок.
– Я как раз говорил, Джульетта, – заорал Мэнсфилд, – что в наших краях традиционный американский образ жизни до сих пор такой… такой, как тогда, когда мы стали нацией. Здесь джентльмен по-прежнему джентльмен. Мы…
Он разглагольствовал несколько минут, избегая фактов, орал почти без пауз, когда прибыл Парро с двумя друзьями и тех представили, с подозрением кивнул на ходу Хамеру, Василикосу и еще троим, присоединившимся к обществу. Никто из дюжины гостей, окруживших Мэнсфилда, не пытался прервать его или отойти. Все смотрели на него с вялым любопытством толпы, глазеющей на человека, объявившего, что снимет рубашку, не сбрасывая куртки. Слуги сновали взад и вперед.
– И, – прогремел Мэнсфилд наконец, используя этот союз в двенадцатый раз, чтобы показать, что ему есть еще что сообщить, хотя трудно решить, что именно, – и… мы решили проблему негров. Поняли, что никакой проблемы нет, просто нужно их подавлять. Вот именно – подавлять. Они – низшая раса и всегда будут низшей, и у нас на Юге, благодарение Господу, хватает здравого смысла понять это. Вот и решена ваша так называемая негритянская проблема. Все просто.
Никто из слуг не показывал, что слышит, хотя должно было быть слышно даже в кухне, в столовой, в кладовых. Хоскинс у стенного зеркала застыл по стойке «вольно». Ронни вряд ли заметил это. Его мозг был в смятении. Он ощущал чувство, стремление, мысль – что бы это ни было, но нечто новое, незнакомое, не предсказуемое никакой интуицией или опытом, нечто вроде терзавшего его всегда дикого желания поставить перед собой девушку, нагую или в прозрачном плаще, и забросать ее булочками с кремом.
– Негра можно держать на его месте только СТРАХОМ. Единственный довод, который он понимает, – ПЛЕТЬ.
– Чушь, – громко сказал Ронни.
– Не понял?
– Да бросьте. Вы поняли. То, что вы сказали, – ЧУШЬ. Вздор, чепуха, идиотизм, абсурд. И исключительно нагло, дико, бесчеловечно, глупо, невежественно, старо и в данных обстоятельствах непростительно грубо.
После мгновения тишины леди Болдок сказала:
– Я с этим справлюсь, Студент. – И двинулась через круг, пока не подошла к Ронни. Ее нижняя губа отвисла удивительным образом. – По-моему, вы пьяны.
– Нисколько, – ответил он. – Хотелось бы быть пьяным.
Любитель придержал бы следующий удар для нокаута. Леди Болдок обычно уничтожала сопротивление сразу.
– Конечно, если вы перед ленчем стащили все вино, вы должны были…
– Мог я или нет сам взять…
– Берк-Смит видел, как вы выпили шесть стаканов, то есть целую бутылку…
– Этот рыжий коротышка…
– …и сейчас он ищет в вашей комнате виски.
– ВИСКИ?
– В буфете не хватает трех бутылок.
– Спорю, что знаю, где они…
– Нам незачем больше спорить об этом. Не в моих обычаях поднимать невероятный шум из-за нескольких бутылок спиртного. Во всяком случае, вас можно только пожалеть.
Впервые в жизни Ронни онемел и оцепенел. При упоминании о «невероятном шуме» Василикос слегка моргнул, словно на лицо ему что-то капнуло. Хамер, очень серьезный, явно был согласен с тем, что Ронни можно пожалеть. Мэнсфилд и лорд Болдок были ошарашены. Симон не поднимала головы.
– Однако, – продолжала леди Болдок, чеканя слова, так же оттопырив губу, – я не потерплю вашей выходки по отношению к Студенту. К счастью, могу не объяснять причин. Оставьте мой дом.
– Что… вы хотите сказать – сейчас?
– Хоскинс! Как можно скорее! У вас есть время переодеться и уложиться. Такси будет у дверей через четверть часа. Хоскинс, устройте это.
– Сейчас, ваша светлость.
– В восемь двадцать есть рейс на Нью-Йорк. У вас полно времени. Впрочем, в городе есть отели. Теперь идите.
– Зульетта, целовек только…
– Это не мое дело, конечно, но нельзя не подумать…
– Эй, Джульетта, в День благодарения…
– Милая, только из-за разницы во взглядах…
Губа леди Болдок, все еще отвисшая, вытянулась и затвердела.
– В этих стенах дела идут так, как мне угодно. – Она повернулась к Ронни, чтобы велеть ему выйти, но ей помешал внезапный приход рыжего дворецкого, несколько растерявшегося после обыска в комнате Ронни.
– Ну?
– Ничего, ваша светлость. – Дворецкий не выдавал, как глубоко сожалеет. Он хотел предъявить обличающую бутыль и из неприязни к Ронни, и чтобы скрыть собственное воровство, но не смог, застигнутый врасплох, притащить одну из своей добычи. Он был слишком пьян, когда расправлялся с виски, и забыл, куда дел пустые бутылки.
– Хм. – Леди Болдок вновь готовилась объявить свой приказ Ронни, который стоял оглушенный, и вновь ее опередили. Симон разразилась оглушительными на редкость рыданиями.
– О Боже! Я не вынесу этого скандала! Кто-нибудь… Чамми, ты не уведешь ее в спальню? Теперь…
Но Ронни уже был наполовину готов для ответа:
– Я не должен оставаться здесь. Ну, было весело. – Он безуспешно поискал в мозгу, чем бы закончить. – Прощайте все. Пока. Билл, увидимся в Лондоне.
– Пока, старина.
Как при отъезде из Малакоса, Ронни решил ни о чем не думать, пока не останется никакого другого занятия. Он переоделся в серый дорожный костюм и уже начал успокаиваться, но тут постучали в дверь спальни. Вошел Джордж Парро, в каждой руке стакан, а под смокингом загадочно топорщилось нечто, как оказалось, – бутылка виски.
– Суньте ее в свой багаж. Наказание вы понесли, можете совершить преступление. Я бы взял все три, но не донес бы.
– Спасибо. А вы не рискуете?
– Нет. Только что прибыла куча гостей, и она занята с ними. Ну, Аппи, парень, вы-таки сделали это. Маловато, но, клянусь, было здорово. Пожалуй, вам, предназначенному пасть во мрак, – Парро уселся на постель, – жест этот обойдется дорого. Все равно вы продырявили Студента как следует. Как только встряла ее светлость, вы ее не видели, что понятно. Парень был как рыба на песке. Пятнадцать лет никто не говорил ему «чушь». Ну… это, я думаю, вас прикончило. Теперь, чтобы подобраться к Симон, нужны танки и пушки.
– Я тоже так думаю. – Ронни щелкнул замком одного чемодана и повернулся к другому. – Следовало держать язык за зубами.
– Дьявол, никакой разницы не было бы. Джульетта нашла бы способ. Очень находчивая женщина. Понимаете, не имеет значения, что она делает. Никто не скажет, что она не права, кроме Господа Бога, а за его голос она гроша ломаного не даст. Вечером полетите прямо в Нью-Йорк?
– Да.
– Мудро. Лучше всего купите себе хорошую порцию филе, чтобы скоротать долгую-долгую ночь. Интереснее, чем снотворное.
– Порцию чего? Ах, вы имеете в виду задницу и все такое. Смотря как буду себя чувствовать.
– Купите, купите. – Парро поболтал ногами. Для этого было много места, не потому, что он был коротышкой. Сама постель поднималась неестественно высоко над полом (Ронни подозревал раньше какую-то жуткую колониальную причину). Парро, выпив, посмотрел на Ронни через стакан с ироническим сочувствием:
– Не знаю почему, но странно, что вы так любите негров. Не думал, что станете тратить на это время.
– Не стоило, да? Впрочем, мои слова не имеют ко мне отношения. Просто хотелось как-то осадить Студента. – Ронни сейчас искренне думал, что таковы были его мотивы.
– Но результат был так хорош, что я, пожалуй, когда-нибудь сам использую его. Если б вы только видели, как он вылупил глаза…
Ронни закрыл второй чемодан. Он был наполовину пуст, как и первый. Планировалась маленькая торговая экспедиция в аэропорт Кеннеди при возвращении. Ладно, теперь полно времени для этого. Он вручил Парро клочок обложки «ЛБД – орудие фашизма», где написал с некоторым трудом из-за бессмысленного глянца бумаги: «Прости за все. Не забудь, что я сказал тебе в офисе. Береги себя. Люблю. Р.».
– Не передадите это Симон? Вряд ли сумею проститься с ней.
– Я прослежу, чтобы она получила это сразу, – сказал Парро, сунув в карман клочок бумаги и осушая стакан. – Ну, как я понимаю, вы готовы влезть на новую ступеньку своей карусели.
– Да. – Ронни взялся за чемоданы.
– Оставьте их. Я заставлю одного из ваших черных братьев снести их вниз.
– А Джульетта не запретила им делать это?
– Я умею обращаться с вашими братьями. Иначе, чем вы, мой розовый друг Аппи, хотели бы, но умею. Пошли.
Три минуты спустя, пройдя холл, опустевший, как в карантине, Ронни стоял у парадных дверей с рыжим дворецким. Парро внезапно исчез, не попрощавшись.
– Ваши вещи в такси, сэр.
– Спасибо, Берк-Смит. Я не даю на чай, потому что я был здесь только двадцать четыре часа и страшно представить, что бы я сделал еще для ваших будущих делишек: «Это мистер Апплиард, миледи, вот куда делся ящик „Наполеона“!»
– Как вы обидчивы, сэр. Со всем уважением скажу, что вы разбираетесь в таких вещах. Конечно, вы, к сожалению, не так оценили обстоятельства. Ее светлость и я понимаем друг друга. Но лететь будет хорошо. Ясная ночь, сэр. Немного прохладно, зато все видно. Для полета погода первый класс. Прощайте, сэр.
Таксист оказался молодым негром в клетчатом костюме, без шапки и без значка.
– Как поживаете? – спросил он – и не формально.
– Неплохо, – сказал Ронни, несколько удивясь. – А вы?
– Вас куда отвезти?
– В аэропорт.
– Международный аэропорт Форт-Чарльз?
– Именно.
– Ладно.
Они стали медленно продвигаться среди стоявших машин под ярким светом от здания и ближних столбов, задержались на минуту, пропуская те, что подъезжали с лесистой части дороги, и миновали их. Как только оказались среди деревьев, вокруг сомкнулся сплошной мрак. Ронни закурил. Он вспомнил с досадой, что блокнот с адресами и телефонами остался на столе в Лондоне. Идиот, решил, что он ему не понадобится! И почему не запомнил имя хоть одной из своих «филе» в Нью-Йорке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25