Ей было жаль Рейну, сейчас девочка понимала, что провинилась. Завтра Тамара все забудет и станет опять весело смеяться, но сейчас она была расстроенна. Адам быстро обнял ее, утешая, и в этот момент появилась старая Рейна.
– Вы поели? – посмотрела она на детей долгим холодным взглядом.
И когда дети согласно кивнули, цыганка, вздохнув, сказала:
– Ладно. Теперь идите за мной.
Тамара и Адам послушно побрели за ней по лесной тропинке. Они уходили от табора. Было известно, что эта тропа ведет во владения графа Маунта, и дети недоумевали, что могло понадобиться там Рейне. Цыган не любили в респектабельных домах, тем более в поместьях английской знати. А дом, открывшийся перед ними в конце дороги, внушал робость и почтение.
Он был внушительный, построенный из серого, уже обветрившегося камня, с двумя обвитыми плющом башенками по бокам. Не удивительно, что люди называли поместье замком. Именно замком и показался этот дом Тамаре и Адаму, когда они робко шли следом за Рейной вдоль ухоженных лужаек и цветочных клумб.
Ожидая, что она поведет их за дом к черному ходу, они удивились, когда Рейна решительно поднялась по широкой лестнице и, подняв начищенный бронзовый молоток, требовательно стукнула в парадную дверь.
Вылощенный лакей в ливрее распахнул дверь. Какое-то мгновение он смотрел на них,
не веря своим глазам. Потом, когда до него дошло, что эти грязные, оборванные существа, бесстыдно расположившиеся табором неподалеку, требуют, чтобы их впустили, он от неожиданности шагнул назад. Опомнившись, разъяренный лакей хотел захлопнуть дверь перед их носом, но вдруг увидел лицо Тамары и удивленно вскрикнул.
Понимая, что произошло, старая Рейна сухо спросила:
– Теперь ты проводишь нас к графу? Тот заколебался и, возможно, все-таки вытолкал бы их вон, но сама судьба в образе графа распорядилась иначе. Раздался его раздраженный голос:
– Кто там, Бенкинс? Ради Бога, не держите людей на пороге в дверях.
Ему ничего не оставалось, как подтолкнуть всех троих в холл.
Адам и Тамара, стоя рядом, с любопытством разглядывали окружающее их великолепие. На стенах в ряд висели огромные зеркала в золотых рамах, сверху спускалась хрустальная люстра, белый мраморный пол блестел под ногами, как первый выпавший снег. Внизу изящно изогнутой лестницы стояли нарядные джентльмен и леди.
Еще один джентльмен помоложе шел по холлу к лестнице, но, увидев цыган, остановился, и в его холодных серых глазах промелькнуло что-то похожее на испуг. Те двое у лестницы застыли.
Мужчина постарше с приятным, но уже испещренным морщинками лицом и иссиня-черными, с обильной сединой волосами, без сомнения, был сам граф Маунт, лорд Тримэйн. Женщина в нарядном платье из розового муслина выглядела много моложе мужчины, но, очевидно, была его женой, леди Тримэйн.
Тамара глядела на них без особого интереса, но когда лицо графа исказила гримаса неудовольствия при виде оборванной троицы, топтавшейся в его холле, ее личико бессознательно повторило это выражение, и она послала в ответ сердитый взгляд.
Зато Адама просто как громом поразило, когда он увидел хрупкую голубоглазую женщину, опиравшуюся на руку графа. Подталкиваемый неведомым чувством, он в замешательстве сделал шаг по направлению к ней, недоуменно хмурясь. Лицо леди Тримэйн заметно побледнело при виде юноши, а рука с силой вцепилась в рукав мужа.
Граф с удивлением посмотрел на нее, но она отчаянно, как бы не веря своим глазам, переводила взгляд со стоящего перед ней юноши на девочку со спутанными волосами. Граф внимательно проследил за ее взглядом.
– Какого дьявола! – воскликнул он и умолк, глядя на Тамару. Потом как-то со всхлипом вздохнул, когда взгляд девочки погрузился в такие же, как у него, фиалковые глаза. Как в столбняке, он видел сердитые детские глаза и, как сквозь туман, услышал голос старой цыганки:
– Вот ваша дочь Кэтрин, милорд, которую мы называли Тамарой. И ваш пасынок Адам. Они выросли и теперь досаждают мне. А я уже слишком стара, чтобы терпеть их выходки. Заберите их!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Красавец Сэвидж

Глава 1

Зима, 1802-1803
Забыв о женщине, которая спала рядом, Джейсон Сэвидж скрестил руки над головой, глядя на грубо обтесанные потолочные балки. Мысли его были далеки от всего того, что могла ему предложить лучшая комната гостиницы «Белая лошадь».
Давалос. Он снова произнес про себя это имя и снова прошел через шок узнавания, как и сегодня вечером, когда, бросив случайный взгляд через гостиничный зал, он увидел друга своего детства. Давалос не ожидал встречи. Это было очевидно: его черные испанские глаза расширились в испуге и изумлении, и он мгновенно исчез за дверью. Джейсон поднялся было, чтобы последовать за ним, еще не вполне уверенный, что в дверях мелькнул действительно Блас Давалос. Штат Вирджиния – не ближний путь от испанского Нового Орлеана, а Давалос был офицером испанской армии.
Один этот факт исключал его появление в американской Вирджинии.
Джейсон лежал и хмурился в темноте комнаты. Чистый случай задержал его в гостинице на ночь. Сейчас бы он держал путь в Гринвуд, в отцовское поместье, но его лошадь потеряла подкову и пришлось остановиться. Поскольку ее вновь подковали только на закате, вместо пятнадцатимильного путешествия в Гринвуд по холоду и темноте он отправил к отцу посыльного с сообщением, что задерживается и прибудет только утром. Он знал, что служанка гостиницы Энни, как и раньше, придет к нему, так что принимать решение было легко. Если бы все сложилось иначе, если бы он не остался в гостинице, он не увидел бы Давалоса.
Понимая, что уже не заснет, Джейсон покинул теплую постель и своим особым, кошачьим шагом подошел к закрытому ставнями окну. Его не остановило то, что он был без одежды, что в комнату ворвалось ледяное дыхание ночи, когда он распахнул ставни и, опершись ладонями о подоконник, выглянул наружу.
Обманчивый лунный свет превратил его в рисунок, сделанный тушью и серебром: черные волосы выглядели серебряными, зелень глаз потемнела, нос, высокие скулы и прекрасный чувственный рот засеребрились, а подбородок и впалые щеки стали угольно-черными. Это было красивое, но в то же время упрямое и жестокое лицо. Мышцы у него на руках напряглись, легкий ветерок зашевелил тонкие черные волосы на груди. Лунный свет трепетно прикоснулся к золотому, украшенному изумрудами браслету у него на руке.
Уйдя в свои мысли, Джейсон не чувствовал холода. Он размышлял над появлением Давалоса. Совпадение? В это не верилось. Какое-то шестое чувство твердило ему об опасности. Мрачная мысль внезапно пришла ему в голову. А не чувствовал ли то же самое Нолан, отправляясь в свое последнее путешествие в каньон Пало Дуро? На мгновение выразительные, красивого рисунка губы Джейсона дрогнули – боль так и не проходила, Нолан был мертв, он пал от руки Давалоса.
О Господи, подумал он сердито, пора забыть об этом. Нолан был мужчина, он знал, на что идет. Но мысли упрямо возвращались к его смерти, напоминая об этой скверной истории, заставляя чуть ли не радоваться боли, которую она вызывала.
Нолан был мертв, как и его спутники в этом походе. Все, кроме одного. И этот единственный вернулся недавно, чтобы рассказать ужасную историю предательства – историю, которую рьяно опровергало испанское правительство Нового Орлеана. Но Джейсон верил ей. Он знал Давалоса, знал, на что тот способен.
Кулаки у него сжались. Он проклинал судьбу, которая устроила так, что его не было дома, когда Нолан выехал из Нового Орлеана. Хотя нужно быть честным с самим собой и признать, что ни он, ни Блад Дринкер не приняли бы участия в экспедиции Нолана ни при каких обстоятельствах. Даже если бы он и был в Новом Орлеане, то не смог бы узнать, что Давалос убедил губернатора в том, что Нолан, в сущности, был шпион, что его присутствие означает неприятности испанскому правительству. Скорее всего, он не узнал бы заранее, что Давалос со своим отрядом отборных солдат отправились положить конец дальнейшему проникновению американца Нолана в глубь испанской территории.
Давалос знал, что Нолан – близкий друг Джейсона. Одного этого ему было достаточно, чтобы ненавидеть Нолана. И все же Джейсон не допускал мысли, что Давалос бросился в погоню за Ноланом, чтобы посчитаться с ним, Джейсоном. Должна существовать другая причина. Инстинктивно рука его коснулась золотого браслета на запястье.
Нолан носил такой же браслет, но, хотя его тело и личные вещи возвратили, золотого браслета с изумрудами среди вещей не было. С минуту Джейсон размышлял над этим фактом. Единственный уцелевший спутник Нолана рассказал, что, когда они сдались испанским солдатам, Нолан был жив. Официальный рапорт гласил, что Нолана убили в перестрелке, но собеседник Джейсона отрицательно мотал головой, утверждая, что никто убит не был и что Нолан не согласился бы сдаться, думая, что Давалос нарушит свое слово. Люди Нолана были схвачены и подвергнуты пыткам. Последний раз собеседник Джейсона видел Нолана закованным в цепи. Его уводил на допрос Давалос – один.
Давалос был человек алчный, Джейсон знал это. Вернувшись в Новый Орлеан, он узнал, что за Ноланом в погоню отправлялся Давалос, и только по этой причине вызвал его на дуэль. Джейсон помнил Давалоса, они же были друзьями, и, когда настал момент проткнуть испанца шпагой, он удержал руку и только изукрасил его на всю жизнь – лезвие рассекло лоб и бровь, оставив глубокий безобразный шрам. К несчастью, тогда он еще не знал всех фактов, иначе дело не закончилось бы только шрамом.
Сердитый и больной от воспоминаний, от мыслей, крутившихся в мозгу, Джейсон отошел от окна и нырнул под одеяло. Прикосновение его ледяного тела разбудило женщину. Еще с закрытыми глазами, толком не проснувшись, она повернулась к нему и прошептала:
– Джейсон?
Забыв про сон и холод и вспомнив о других страстях, Джейсон тихо засмеялся. Его смех больше походил на рычание. Он ткнулся ей в ушко.
– Энни, Энни, любовь моя, проснись. Энни медленно расставалась со сном, не отзываясь на теплые поцелуи у своего горла и уха, но, когда губы Джейсона нашли ее губы, она жадно прильнула к нему. Джейсон тихонько охнул, когда ее рука нашла его. Он скользнул рукой по ее нежному телу, начал ласкать шелковистую кожу Энни, пока она не застонала от желания. Тогда он быстро закрыл ее своим телом и вошел в теплую долину между ее ног. Он был с ней одно целое, он владел ею, пока оба они не перешли границу наслаждения.
Он насытился. Тело его расслабилось. Неприятные мысли куда-то подевались. Джейсон привлек к себе Энни, и вскоре их сморил сон.
Когда он открыл глаза, в окна светило бледное ноябрьское солнце. Энни зашевелилась в его объятиях и мгновение спустя проснулась.
Джейсон еще раз слегка куснул ее за ухо, но она оттолкнула его.
– Эй ты! – Она сделала вид, что сердита. – Джейсон, уже поздно! Меня выгонят отсюда, если буду тут с тобой прохлаждаться.
Джейсон нехотя позволил ей соскользнуть с постели, а она еще раз всмотрелась в его лицо, уже не в первый раз поражаясь, как можно быть таким красивым. Черные волосы со сна спутаны, длинные ресницы прикрывают блестящие зеленые глаза, а улыбка способна разбить сердце любой женщины. Такого мужчину хотели бы все женщины, мало кто мог бы его забыть – это Энни знала наверняка. Вспоминая его тело, губы, Энни почувствовала неодолимое желание прыгнуть обратно в постель. Но внизу голос хозяина уже произносил ее имя. И она поторопилась одеться, быстро поцеловала Джейсона и исчезла. Ей было грустно.
Джейсон же не терял времени после ее ухода. По-военному закончив туалет и не ожидая завтрака, через несколько минут он был уже на дороге. Любовное возбуждение прошло, и по дороге в Гринвуд его мысли вновь вернулись к испанцу. Интересно, а нет ли связи между его поездками к Джефферсону в Монтичелло и неожиданным появлением Давалоса в Вирджинии?
Почему бы и нет? Испания сейчас нервничает. Не исключено, что появление Давалоса связано было с политикой и не имело ничего общего с личными проблемами. Джейсон не вполне этому верил, но, когда он сегодня увидит Джефферсона, то скажет ему о присутствии Давалоса в округе. Тогда они и обсудят, что предпринять.
Зная, что он должен еще переодеться перед визитом в Монтичелло, Джейсон перевел лошадь на рысь, мысленно уносясь к встрече, назначенной после полудня.
Библиотека Томаса Джефферсона в Монтичелло особенно приятна была в такой холодный и ветреный ноябрьский день. В камине весело горел огонь, винно-красные шторы из тонкого бархата надежно ограждали комнату от ледяного ветра, завывавшего снаружи.
Джейсон смотрел на львиную голову, крупное, с четко вырезанными чертами лицо, на карие, глубоко сидящие под густыми бровями глаза третьего президента Соединенных Штатов. Седина Джефферсона резко контрастировала с черной как вороново крыло шевелюрой Джейсона. Оба они были высокого роста, хотя Джефферсон выглядел стройнее, чем крепко скроенный молодой человек.
Сидя в креслах перед огнем, они попивали коньяк и, казалось, просто отдыхали. Джейсон был сыном одного из ближайших друзей Джефферсона, Гая Сэвиджа. Его плантация, Гринвуд, была всего в нескольких милях от Монтичелло, и на глазах у Джефферсона из краснолицего горластого сорванца вырос сильный, к тому же красивый мужчина, который сейчас в свободной позе сидел перед ним в кресле. Давняя дружба с Гаем послужила причиной того, что президент решил использовать путешествие Джейсона в Лондон, чтобы отправить с ним кое-какую корреспонденцию, которую он не хотел бы доверить обычным каналам. Держа в руке бокал, Джефферсон задумчиво рассматривал Сэвиджа-младшего. Пожалуй, он больше знал о его предках и о его детских годах, мальчишеских проказах. Потом он уехал учиться и лет десять назад неожиданно вернулся из Харроу, после чего крепко поссорился с отцом из-за какой-то рабыни – имени ее Джефферсон не помнил – и уехал в поместье своего деда, в Новый Орлеан. По-видимому, там он и жил, не считая коротких визитов в Гринвуд, к отцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38