– Сама, – еле прошелестела я.
– Ну и славненько. А даже и хорошо, что вы посопротивлялись: вон веночки как набухли. И жгутика не потребуется. Попадете в веночку-то?
Я молча взяла протянутый шприц и попала с первого раза. Знакомая, но давно забытая звенящая волна накрыла с головой, подхватила в мягкие материнские объятия и понесла далеко-далеко, в ласковый, невозвратный океан любви и вечности.

Глава 10.
Двадцать первый век

Сознание включилось вместе с хлопком двери.
– Проходите, пожалуйста, Илья Евгеньевич, дорогой вы мой, – ласково сказал Саваоф Ильич. – Присаживайтесь. Я понимаю: вы в шоке. Не страшно. Не спешите, придите в себя. Ничего не надо говорить. Вот коньяк, вот кофе. Пейте-пейте, не стесняйтесь, я все понимаю.
Я машинально опрокинул в себя рюмку насыщенной терпким древесным экстрактом жгучей жидкости.
– Дежавю, да? – участливо поинтересовался Саваоф Ильич, наблюдая, как я ошалело оглядываюсь вокруг.
Те же свечи, те же панели древнего дерева, те же тисненые золотом фолианты, тот же снег за стрельчатыми окнами.
– Что со мной? Вы меня спасли?
– Вас – Илью Евгеньевича, или вас – Машу?
– Хоть кого-нибудь.
– Наливайте еще, если хотите. Никого, конечно, я не спас, да и не собирался, потому что это не в моих силах. Маша скончалась три с половиной года назад на Байконуре, при странных и компрометирующих обстоятельствах. Странных, потому что в тот же самый день в Мытищах погиб ее муж, выбросившись из окна их квартиры. Следствие установило, что оба несчастных случая никак не связаны один с другим. Компрометирующих – потому, что смерть наступила от отравления грязным героином, и еще вместе с Машей скончался ее непосредственный начальник, известный предприниматель Михаил Александрович Соболев. Маша похоронена в Подмосковье, родители Максима увезли его тело на Украину, а Соболев лежит, как и предполагал, на Ваганьковском кладбище. Вот и вся история.
– Постойте, как – три с половиной года? – Кажется, я еще чувствовал укус укола на левой руке и горячий гул подступающего наркотического дурмана.
– Да, вот так. Вы не существовали три с половиной года. На Земле сейчас две тысячи второй год, январь месяц. И произошло много-много разных событий. Но, к сожалению, не совсем тех, на которые мы с вами рассчитывали. Однако потеряно не все. Мы существуем – следовательно, мы существуем. И значит, надо продолжать борьбу. Вот именно поэтому я снова вызвал вас из небытия.
– Вы с ума сошли! С меня хватит! То башку дырявят, то героином травят! С мужиками спать заставили! Захотите – убьете, захотите – воскресите! Три с половиной года был не нужен, а теперь опять – «ах, извините, милый Илья Евгеньевич, я вас немножко потревожу». Я сделал для вас все, что мог. Я, как мог, терпел всяческие издевательства. Наконец, я умер во имя вас вторично, и что же, все насмарку? Нет уж, увольте!
– Илья Евгеньевич, не забывайте: я вижу вас насквозь. И неискренность вашего гнева вижу тоже. Между прочим, ваша жизнь в машином теле, насколько я осведомлен, оказалась не так уж неприятна, как вы тут хотите мне представить. А трагический конец… Что ж, давайте будем рассуждать рационально и откровенно. Вы – мой агент на Земле. Единственный агент. Ваше существование само по себе – фактор опасности для Вселенной. Если вы будете действовать слишком грубо или слишком долго, информационный континуум не выдержит напряжения. Поэтому при выборе носителя для своего агента я вынужден принимать в расчет не только его способность выполнить миссию, но и возможность минимизации негативных последствий. Скорая смерть – что может быть более эффективным с этой точки зрения? Но я еще и еще раз вам повторяю: не я организую эти смерти. Я всего лишь выбираю носителей, которые, весьма вероятно, должны вскорости умереть. Согласитесь, что гибель Маши была запрограммирована задолго до вашего вселения в нее. Уже существовал дефектный разгонный блок, Маша уже болела наркоманией и лечилась от нее, Алексея Васильевича уже приставили к Соболеву для присмотра. Даже поездка в Англию была запланирована и организована. В принципе, все вообще могло произойти и без вас, и, если бы произошло, сценарий оказался бы тот же самый вплоть до мелочей. Вы всего лишь подстраховали ситуацию, один-единственный раз чуть-чуть подтолкнули мысли вашей носительницы – и все. Вот именно это и есть то самое, чего я от вас хотел. Идеальная работа. Я крайне вами доволен, да и вы, похоже, тоже.
– И чтобы высказать свое восхищение, вы снова вытащили меня из могилы. Пардон, не меня. Мои многочисленные трупы так и остались разбросаны по разным местам Вселенной, а сейчас перед вами всего лишь еще один рипликант – кандидат в скорые покойники. Вы сказали, что что-то пошло не так? Это значит, мне опять пора собираться на Землю?
– Совершенно верно, – Саваоф с удовольствием наблюдал за моими упражнениями в ясновидении. Как мудрый учитель наблюдает за бесталанным учеником, нежданно пошедшим в рост.
– Ну и в чем же проблема? На Земле еще остались бизнесмены, с которыми я не переспал, киллеры, которые не отправляли меня на тот свет, и изобретатели, чьи гениальные открытия я не подарил миру?
– В свое время посмотрите. Все значительно интереснее и страшнее. Бизнесменов не осталось, киллеров в вашем понимании тоже, да и с изобретателями не все просто. Кстати, не желаете несколько дней отдохнуть, расслабиться? Вам предстоит трудная миссия.
Я вдруг вспомнил, как умирала Маша. Сначала не помнил – а сейчас вот всплыло в памяти. Алексей Васильевич то ли обманул из садистских соображений, то ли ошибся, по национальному разгильдяйству. Наркотик подействовал всего несколько минут, а потом начались судороги.
– Похоже, Саваоф Ильич, вы действительно записали меня в свои штатные агенты. А я больше не хочу на вас работать. И это серьезно. Вам, с вашим бессмертием, этого не понять. А я уже наелся вот так, – я приставил ребро ладони к горлу. – Умирать очень неприятно. И еще более неприятно воскресать, особенно через три с половиной года, если вы не врете. По мере необходимости, так сказать. Вашей необходимости. Так что можете увольнять меня со службы по профнепригодности. Привет.
Саваоф грустно усмехнулся.
– Илья Евгеньевич, дорогой вы мой человек. Я вас понимаю, как никто в ваших предыдущих жизнях вас никогда не понимал. Вам очень трудно. И будет еще труднее, поверьте мне. И все-таки вам придется продолжить работу. Вы не Джеймс Бонд, и не можете уйти в отставку. Вспомните наш прошлый разговор. Мы же все уже обсудили. У нас с вами нет другого пути. Пока остается надежда – надо бороться. Ну что я, в самом деле, банальности вам говорю! В общем, так. Идите в свою комнату, отдохните денек – другой, полюбуйтесь видом Москвы из своих окон, какой она была в вашей первой счастливой жизни. Сейчас она совсем другая. Подумаете – приходите. Продолжим разговор.
– Отдохнуть я еще успею. В перерывах между воскрешениями. А что это за намеки вы тут все время бросаете? Что там такого на Земле произошло? Что с Москвой-то за три года могло статься? Атомная война, что ли?
– Нет, не атомная война. Атомная война пока впереди, если мы с вами ошибемся и в этот раз.
– А-а, так мы все-таки ошиблись? А что ж вы меня здесь расхваливали? Значит, зря девушку отравили? Человечество не вышло в космос с помощью Максова ускорителя?
Саваоф снова усмехнулся. По-моему, за прошедшее с нашей прошлой встречи время он прилично сдал. Куда делся жар, с которым он пытался втолковать мне основы мироздания? В его словах и движениях сквозили грусть и усталость. И еще эти усмешки. Кажется, он все меньше и меньше верил в пользу своих усилий.
– Человечество-то вышло. Только не все, и не за тем, за чем надо бы. Ну что, вводить вас в курс дела?
– Вводите, чего уж там. Я помню ваши слова про мою личную ответственность. Так что валяйте. Что там стряслось, на матушке Земле, без моего присмотра? На три года оставить вас, понимаешь, нельзя…
И Саваоф начал рассказывать. Потрескивали свечи, выстреливая клочки белесого дыма. Скрипел и хлопал далекой форточкой старинный дом, жалуясь на невозможность смерти. Бесконечное черное ничто билось в окна неведомым снегом.
А на Земле зрела всеобщая погибель. Кризис девяносто восьмого, которого все давно ждали и к которому никто не готовился, снова вернул Россию в исходную точку. Только в одну и ту же воду два раза не входят.
Максово изобретение пришлось как нельзя кстати. Алексей Васильевич, добывший его, получил свои пару пуль, как и его подручный Николай. И еще многие, очень многие. Потому что оружие возмездия требует жертв. Возмездия за все: за «придите и володейте нами», за «ножки Буша», за «сытый голодного не разумеет», за Рождество раньше Нового года, за «мы прощаем вам 100 миллиардов кредита», за Маркони вместо Попова… За тысячу лет унижений, снисходительной терпимости и вежливого презрения.
Россия не смогла и не захотела играть по чужим правилам. Гордость нищего паче свободы богатого. Железный занавес снова пал с кулис истории, даже не запылившись там: что есть десяток лет уничижения по сравнению с имперскими веками! Да, Россия была, есть и будет империей! Даже как империя она – уникальна! Ей не нужны колонии: она сама себе и метрополия, и колония. Ей не нужны союзники: она сама себе союзник. Ей не нужны враги: она сама себе враг. Она самодостаточна. Может же Земля существовать, не общаясь с внешней Вселенной, не торгуя с другими цивилизациями и не заглядывая к ним в карман? Так почему же богатая и обильная шестая часть суши, заселенная добрым и мудрым народом, не может наплевать на окружающий мир? Пусть он гибнет в собственных миазмах, пусть гниют его мозги, пораженные ложными ценностями, пусть слабеет его зажиревшее сердце. А мы построим рай на нашей, НАШЕЙ земле!
…Меня будит школьный звонок. Он гремит совсем близко, над головой, и этот гром специально придуман для того, чтобы будить покойников.
Четыре тридцать утра.
– Добровольцы, подъем! Строиться на утреннюю молитву! Пятнадцать секунд! Двадцать секунд! Двадцать пять секунд!..
Дежурный идет по проходам, колотя резиновой дубинкой по металлическим стойкам трехъярусных кроватей. В казарме не продохнуть: воздух тесного помещения за ночь насыщен газами, произведенными пятью десятками человеческих организмов.
Звонок гремит, временами срываясь на звонкие трели.
Сидя на своем шатком третьем ярусе, я лихорадочно распутываю тесемки, которыми на ночь к запястью привязаны сапоги. А попробуй не привязать – точно сопрут. Босиком по снегу не очень-то набегаешься. И сапоги, и бушлат – вот они, здесь же, со мной, на третьем ярусе.
Я что, в тюрьме? Или в армии? Что происходит?
Слышны удары дубинки по чему-то мягкому. Крик дежурного: «Я тебе покажу дедовщину! Встать! Какая-такая температура, сволочь! Ты что, хочешь от молитвы откосить? Встать!» Избиваемый доброволец жалобно вскрикивает.
Да-да, мы же еще на прошлой неделе, на ежедневном общем собрании единогласно проголосовали за применение дубинки для борьбы с дедовщиной. Кто, интересно, сегодня дежурит? Молодец, первым решился исполнить волю собрания. Теперь-то пойдет дело, скоро с дедовщиной будет покончено.
Через сорок пять секунд мы уже стоим на плацу кампуса, оправляя бушлаты под брезентовыми ремнями и запихивая в голенища кирзовых сапог уголки портянок. Сегодня холодно, минус двадцать, наверное. Ветер сечет лицо сухими снежинками. Прожектора заливают плац мертвым голубым светом.
Перед молитвой – поверка. Старший товарищ отряда наизусть выкликает личные номера ста пятидесяти добровольцев, и вызванные отзываются: «Здесь, во имя России!», и выкидывают вперед и вверх сжатые кулаки. Отзвуки голосов старших товарищей и добровольцев мечутся между стенами казарм, уносятся ветром в темное небо, перепрыгивают через ряды колючей проволоки, словно хотят сбежать в недальний лес, но, обессиленные, гаснут на пустом продуваемом пространстве полосы безопасности.
Наконец, поверка закончена. Старшие товарищи отрядов поочередно докладывают вожатому кампуса о наличии людей. На трибуну, под бьющееся на снежном ветру святое черно-желтое знамя, выходит отец Константин. Все снимают шапки.
«Дети мои!» – начинает он утреннюю молитву, и его надтреснутый голос, усиленный динамиками, раскатывается над рядами опущенных бритых голов. – «Вознесем молитву нашу ко Господу нашему Иисусу Христу во благополучие и процветание Государства Российского! Да свершится воля Его, и да даст он нам силы исполнить то, что предначертано, и да пребудет с нами на пути праведном вера истинная, православная! Аминь!»
«Слава Господу! Во имя России!», – кричим мы сиплыми голосами, стараясь переорать соседние отряды. Поднимается колышущийся в такт крику лес рук со сжатыми кулаками.
«А теперь, дети мои, „Отче наш“ троекратно!» – командует отец Константин.
И мы так же старательно горланим: «…да святится имя твое, да пребудет царствие твое…»
Меня зовут Петр. Я родился в 1985 году, в апреле. В те самые дни, когда враги начинали рушить все, что веками создавал великий русский народ. Таким образом, вся моя предыдущая жизнь прошла в период тяжелейших испытаний, посланных Родине дьяволом. Но я не жалею об этом. Я – доброволец! Во имя России!
А меня зовут Илья. И я в ужасе. Последний раз я был здесь, на этой планете, три с половиной года назад, и ничего подобного этому кампусу на ней тогда не водилось. Во всяком случае, я о таком и слыхом не слыхивал. Нет, конечно, существовали колонии для зэков, пехотные полки и черт знает что еще, куда, как баранов, сгоняли молодых парней. Не это привело меня в ужас. Я в ужасе, покопавшись в мозгах своего носителя! Они все здесь – действительно добровольцы! Пришли сами, работают по четырнадцать часов в сутки, без выходных, за тюремную пайку, забивают друг другу мозги цитатами вождей на общих собраниях, молятся истово, и все это – с удовольствием! Добровольно!
Но и это еще не все. За каких-то три года вся страна превратилась в один большой кампус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32