https://wodolei.ru/catalog/mebel/nedorogo/
Противники такого решения проблемы престолонаследования заявляли, что женщины вообще не способны руководить столь огромной империей, как Россия. Женские нервы, говорили они, чересчур слабы, да и окружают царицы себя всегда настолько ненасытными фаворитами, что прихоти их обходятся нации слишком дорого. Но как же так, возражали сторонники воцарения маленького Петра и регентства, Екатерина ведь тоже женщина, как и Софья, и в любом случае пусть даже не очень совершенная регентша лучше неопытной императрицы. Возмущенные Меншиков и Толстой напомнили противникам, что Екатерина проявляла достойное представителей сильного пола мужество, сопровождая мужа во всех баталиях, и, обладая незаурядным умом, влияла на все политические решения императора, не выходя из его тени, что свидетельствует о ее тонкости и гибкости как политика.
В самый разгар споров выяснилось, что «…в углу залы совещания каким-то образом очутились офицеры гвардии, неизвестно кем и зачем сюда призванные. Подобно хору античной драмы, не принимая прямого участия в развертывавшейся на сцене игре, а только как бы размышляя вслух, они до неприличия откровенно выражали свои суждения о ходе совещания, заявляя, что разобьют головы старым боярам, если они пойдут против их матери Екатерины. Вдруг раздался с площади барабанный бой: оказалось, что перед дворцом выстроены были под ружьем оба гвардейских полка, тоже неизвестно кем и зачем сюда вызванные из казарм. Князь Репнин, президент военной коллегии, сердито спросил: „Кто смел без моего ведома привести сюда полки? Разве я не фельдмаршал?“ Бутурлин, командир Семеновского полка, отвечал Репнину, что полки призвал он, Бутурлин, по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, „не исключая и тебя“, добавил он внушительно. При гвардейском содействии искомая воля императора единодушно без пререканий была найдена в короновании Екатерины, совершившемся в 1724 году; этим-де актом она назначена наследницей престола в силу закона 5 февраля; ее Сенат и провозгласил самодержавной императрицей. Отменив закон его толкованием, Сенат в манифесте от себя, а также от Синода и генералитета, вовсе и не участвовавших в Сенатском совещании, объявлял о воцарении Екатерины не как о своем избирательном акте, а только как об истолкованной Сенатом воле покойного государя: он удостоил свою супругу короною и помазанием; того для объявляется во всенародное известие, дабы все о том ведали и ей, самодержице всероссийской, верно служили».[6]
Екатерина тем временем удалилась: она с первых же реплик была уверена в своей победе. Генерал-адмирал Апраксин потребовал: пусть Макаров подтвердит, что не существует никакого другого завещания, которое противоречило бы решению этой ассамблеи, – тот заверил, что ничего подобного не было и нет, и успокоенный этим Федор Матвеевич, верный сподвижник Петра, добродушно заключил: «Так пойдемте же воздадим почести царствующей императрице!» Да… Лучшие аргументы в споре – это сабля и пистолет… Переменившие мнение, как по волшебству, представители генералитета, князья, сенаторы, военные и священнослужители послушно направились к покоям новоиспеченной царицы, чтобы приветствовать Ее Величество.
Однако Меншиков с Иваном Бутурлиным позаботились о том, чтобы соблюсти видимость уважения к законным формам наследования, и в тот же день обнародовали манифест, где подтверждалась воля Его Величества, императора Всея Руси Петра Великого. В «Истории России с древнейших времен», написанной С.М. Соловьевым, об этом рассказывается так: «В манифесте от Синода, Сената и генералитета говорилось: „О наследствии престола российского не токмо единым его императорского величества, блаженной и вечнодостойной памяти, манифестом февраля 5 дня прошлого, 1722 года в народе объявлено, но и присягою подтвердили все чины государства Российского, да быть наследником тому, кто по воле императорской будет избран. А понеже в 1724 году удостоил короною и помазанием любезнейшую свою супругу, великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну, за ее к Российскому государству мужественные труды, как о том довольно объявлено в народе печатным указом прошлого, 1723 года ноября 15 числа; того для св. Синод и высокоправительствующий Сенат и генералитет согласно приказали: во всенародное известие объявить печатными листами, дабы все как духовного, так воинского и гражданского всякого чина и достоинства люди о том ведали и ей, всепресветлейшей, державнейшей великой государыне императрице Екатерине Алексеевне, самодержице всероссийской, верно служили“. Коронование Екатерины было выставлено как назначение ее наследницею престола по закону от 5 февраля. В Петербурге присягнули спокойно».
Один из иностранных министров, находившихся в это время здесь, писал своему двору: «Скорбь о смерти царя всеобщая; об нем мертвом так же жалеют, как боялись и уважали его живого; мудрости его правления и постоянным заботам его о просвещении народа обязаны полною безопасностию, которою пользуются здесь до сих пор; не заметно ни малейшего беспокойного движения».[7]
Действительно, опубликование этого документа не вызвало никаких серьезных нареканий – ни среди знати, ни среди населения столицы. Екатерина вздохнула с облегчением: дело было сделано. Для нее этот день стал днем второго рождения на свет Божий. Когда она вспоминала о своем прошлом – прошлом солдатской подстилки, у нее начинала кружиться голова: и впрямь можно было сойти с ума, думая о том, что девка эта ныне взлетела на самый верх, став сначала законной супругой императора, а потом и самодержавной императрицей!
Родители Екатерины были простыми ливонскими крестьянами. Они, один за другим, умерли от чумы, когда Марта (таково, как уже говорилось, настоящее имя царицы) была совсем еще девчонкой. Вечно голодная и оборванная, она блуждала по городам и весям, пока ее не взял к себе в дом служанкой лютеранский пастор Глюк. Но бдительному священнослужителю все-таки не удалось уследить за сироткой с аппетитными формами, и очень скоро она опять отправилась бродить по дорогам – на этот раз ночуя в лагерях русской армии, которая завоевывала тогда польскую Ливонию, – и меняла любовников до тех пор, пока не покорила сперва сердце Меншикова, а затем и самого Петра. И если последний любил ее, то уж никак не за ее образованность, поскольку она была почти безграмотна и объяснялась на ломаном русском языке, но за то, что ему сотни раз предоставлялся случай оценить: за ее бесстрашие, живость, горячность и – за притягательную силу ее пышных форм…
Царь всегда предпочитал женщин в теле и не слишком умных. И даже при том, что Екатерина часто обманывала его, при том, что он гневался на жену за ее неверность, он всегда возвращался к ней даже после самых бурных ссор.
При мысли о том, что «разрыв» на этот раз окончателен, Екатерина чувствовала одновременно и вину, и облегчение. Судьба, уготованная ей, казалась новоявленной царице необычайной – не только в связи с ее более чем скромным происхождением, но и из-за ее пола, ведь исторически женщинам в России отводилась лишь второстепенная роль. Ни одна из них до сих пор не становилась императрицей всея Руси! Во все времена трон этой огромной державы занимали только лица мужского пола, наследуя его по нисходящей линии. Даже тогда, когда после смерти Ивана Грозного в России начался период кризиса государственности и когда в «смутное время» – один за другим – на трон поднимались захватчик и самозванец Борис Годунов, болезненный и нерешительный Федор II, первый и второй Лжедмитрии, традиция, при которой монархом может быть только мужчина, не претерпела изменений. И лишь после окончательного угасания династии Рюриковичей (Рюрик был основателем Древней Руси) пришлось смириться с необходимостью выбора царя собранием бояр, священнослужителей и знати (Собором). Именно таким собранием был избран на власть молодой Михаил Федорович, первый в династии Романовых. После него передача императорской власти осуществлялась без особых треволнений почти целый век. И только в 1722 году Петр Великий покусился на старинное правило, объявив, что теперь самодержец имеет право назначать себе наследника, который кажется ему подходящим, не заботясь о династическом порядке. Таким образом, благодаря этому царю-новатору, уже до того перевернувшему все обычаи страны, женщина, пусть даже не знатная и не имеющая политического опыта, получала такое же право взойти на трон, как и мужчина. Причем первой, кому доведется присвоить себе эту из ряда вон выходящую привилегию, станет она, бывшая служанка ливонского происхождения, от рождения протестантка, которая стала русской и православной довольно поздно и которая если где и прославилась, так единственно – в постелях… Возможно ли, что эти руки, не так уж давно только и занимавшиеся, что мытьем посуды, перестилкой простыней, отстирыванием грязного белья и стряпней для солдат, возможно ли, что эти самые руки завтра, надушенные и украшенные перстнями, станут подписывать указы, от которых зависит будущее миллионов подданных, скованных почтением и страхом?
День и ночь эта мысль о чудесном возвышении преследовала Екатерину. Чем больше она плакала, тем больше ей хотелось смеяться. Официальный траур должен был продолжаться сорок дней. Все придворные дамы сейчас соперничали в стояниях на молитве и плаче. Екатерина безупречно вела свою – главную – партию рыданий и вздохов, явно выигрывая в этом необъявленном соревновании. Но нежданно-негаданно новое горе поразило ее в самое сердце. Спустя четыре недели после кончины мужа, как раз в то время, когда весь город готовился к пышной погребальной церемонии, ее младшая дочь Наталья, шести с половиной лет, заболела корью. И тихая, почти никем не замеченная смерть ребенка, последовавшая за вызвавшей всеобщий переполох кончиной Петра Великого, окончательно убедила Екатерину в том, что ей предназначена Богом особая участь – как в горестях, так и в успехах. Она тут же решила похоронить в один день увенчанного славой, при жизни вошедшего в Историю отца и маленькую девочку, которой не выпало времени вкусить ни счастья, ни бремени жизни женщины. О двойных похоронах было объявлено глашатаями в четырех концах столицы, и они состоялись 10 марта 1725 года в Петропавловском соборе.
Фасады домов, мимо которых к Петропавловской крепости двигался траурный кортеж, были затянуты черной тканью. Двенадцать высоченных полковников несли внушительных размеров гроб с телом Его Величества. Гроб накрыли зеленым бархатом, который, как и балдахин из золотой парчи, должен был, плохо ли, хорошо ли, защитить его от непогоды: снега и града – весна выдалась тогда поздняя. Маленький гробик царевны Натальи несли рядом, его поместили под навес из шитой золотом ткани, украшенный султанами из перьев красного и белого цвета. За гробами шли священники, позади них – целая армия людей с хоругвями и иконами. После них, наконец, можно было увидеть Екатерину I – в глубоком трауре, с потупленными глазами. Естественно, рядом находились светлейший князь Меншиков (как же без него?) и генерал-адмирал Апраксин: они поддерживали вдову, которая брела неуверенной походкой. Дочерей Петра и Екатерины – Анну и Елизавету – сопровождали государственный канцлер Головкин, генерал Репнин и граф Толстой. Всякого рода знать, богатейшие из дворян, обильно изукрашенные орденами генералы, специально прибывшие по такому случаю иностранные принцы и дипломаты – все они, выстроившись в шеренги согласно древности рода, к которому принадлежали, медленно двигались по улицам города. Головы мужчин были обнажены, ветер трепал парики, которые они придерживали руками, звучала траурная музыка, подчеркнутая барабанным боем, гремели пушечные выстрелы, трезвонили колокола… После двух часов дороги, двух часов борьбы со стужей и бураном, церковь, когда погребальная процессия добралась до нее, показалась всем раем. Однако громадный собор вдруг сделался тесным, стоило туда набиться этой измученной и заплаканной толпе людей. И вот в нефе, где горели тысячи свечей, началась новая пытка. Богослужение тянулось невозможно медленно. Екатерина собирала последние остатки сил, чтобы не упасть в обморок. С одинаковым пылом она сказала последнее «прости» и своему великолепному супругу, который принес ей в дар Россию, и своему невинному дитяти, чьей улыбки ей уже никогда не увидеть. Но если смерть Наташи заставляла ее сердце сжиматься от боли – птенчик выпал из гнезда, – то кончина Петра возбуждала ее, словно бы приглашая удивиться: смотри, Марта, какая легендарная судьба тебе уготована! Рожденная, чтобы быть последней среди людей, она становится первой из них! Кого же ей благодарить за удачу: Бога или мужа? Может быть, обоих – смотря по обстоятельствам?
Углубившись в эти размышления, решая эти важные вопросы, Екатерина рассеянно слушала Феофана Прокоповича, архиепископа Псковского,[8] который произносил надгробное слово. «Что се есть? До чего мы дожили, о россияне! Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем!» Проповедь была краткой, хотя продолжалась почти час из-за того, что часто прерывали ее плач и вопли слушателей. Утешением им должна была стать ее заключительная часть: «Не весьма же, россияне! Изнемогаем от печали и жалости: не весьма бо и оставил нас сей великий монарх и отец наш. Оставил нас, но не нищих и убогих; безмерное богатство силы и славы его, которое его делами означилось, при нас есть. Оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам».[9] Услышав, что Россия останется такой, какой ее создал Петр, Екатерина подняла голову… Царица не сомневалась, что в проповеди прозвучали слова, обращенные к ней, – будто посмертное послание от супруга. Испуганная и в то же время радостно взволнованная открывающимися ей с завтрашнего дня перспективами, она поторопилась на свежий воздух.
1 2 3 4 5 6
В самый разгар споров выяснилось, что «…в углу залы совещания каким-то образом очутились офицеры гвардии, неизвестно кем и зачем сюда призванные. Подобно хору античной драмы, не принимая прямого участия в развертывавшейся на сцене игре, а только как бы размышляя вслух, они до неприличия откровенно выражали свои суждения о ходе совещания, заявляя, что разобьют головы старым боярам, если они пойдут против их матери Екатерины. Вдруг раздался с площади барабанный бой: оказалось, что перед дворцом выстроены были под ружьем оба гвардейских полка, тоже неизвестно кем и зачем сюда вызванные из казарм. Князь Репнин, президент военной коллегии, сердито спросил: „Кто смел без моего ведома привести сюда полки? Разве я не фельдмаршал?“ Бутурлин, командир Семеновского полка, отвечал Репнину, что полки призвал он, Бутурлин, по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, „не исключая и тебя“, добавил он внушительно. При гвардейском содействии искомая воля императора единодушно без пререканий была найдена в короновании Екатерины, совершившемся в 1724 году; этим-де актом она назначена наследницей престола в силу закона 5 февраля; ее Сенат и провозгласил самодержавной императрицей. Отменив закон его толкованием, Сенат в манифесте от себя, а также от Синода и генералитета, вовсе и не участвовавших в Сенатском совещании, объявлял о воцарении Екатерины не как о своем избирательном акте, а только как об истолкованной Сенатом воле покойного государя: он удостоил свою супругу короною и помазанием; того для объявляется во всенародное известие, дабы все о том ведали и ей, самодержице всероссийской, верно служили».[6]
Екатерина тем временем удалилась: она с первых же реплик была уверена в своей победе. Генерал-адмирал Апраксин потребовал: пусть Макаров подтвердит, что не существует никакого другого завещания, которое противоречило бы решению этой ассамблеи, – тот заверил, что ничего подобного не было и нет, и успокоенный этим Федор Матвеевич, верный сподвижник Петра, добродушно заключил: «Так пойдемте же воздадим почести царствующей императрице!» Да… Лучшие аргументы в споре – это сабля и пистолет… Переменившие мнение, как по волшебству, представители генералитета, князья, сенаторы, военные и священнослужители послушно направились к покоям новоиспеченной царицы, чтобы приветствовать Ее Величество.
Однако Меншиков с Иваном Бутурлиным позаботились о том, чтобы соблюсти видимость уважения к законным формам наследования, и в тот же день обнародовали манифест, где подтверждалась воля Его Величества, императора Всея Руси Петра Великого. В «Истории России с древнейших времен», написанной С.М. Соловьевым, об этом рассказывается так: «В манифесте от Синода, Сената и генералитета говорилось: „О наследствии престола российского не токмо единым его императорского величества, блаженной и вечнодостойной памяти, манифестом февраля 5 дня прошлого, 1722 года в народе объявлено, но и присягою подтвердили все чины государства Российского, да быть наследником тому, кто по воле императорской будет избран. А понеже в 1724 году удостоил короною и помазанием любезнейшую свою супругу, великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну, за ее к Российскому государству мужественные труды, как о том довольно объявлено в народе печатным указом прошлого, 1723 года ноября 15 числа; того для св. Синод и высокоправительствующий Сенат и генералитет согласно приказали: во всенародное известие объявить печатными листами, дабы все как духовного, так воинского и гражданского всякого чина и достоинства люди о том ведали и ей, всепресветлейшей, державнейшей великой государыне императрице Екатерине Алексеевне, самодержице всероссийской, верно служили“. Коронование Екатерины было выставлено как назначение ее наследницею престола по закону от 5 февраля. В Петербурге присягнули спокойно».
Один из иностранных министров, находившихся в это время здесь, писал своему двору: «Скорбь о смерти царя всеобщая; об нем мертвом так же жалеют, как боялись и уважали его живого; мудрости его правления и постоянным заботам его о просвещении народа обязаны полною безопасностию, которою пользуются здесь до сих пор; не заметно ни малейшего беспокойного движения».[7]
Действительно, опубликование этого документа не вызвало никаких серьезных нареканий – ни среди знати, ни среди населения столицы. Екатерина вздохнула с облегчением: дело было сделано. Для нее этот день стал днем второго рождения на свет Божий. Когда она вспоминала о своем прошлом – прошлом солдатской подстилки, у нее начинала кружиться голова: и впрямь можно было сойти с ума, думая о том, что девка эта ныне взлетела на самый верх, став сначала законной супругой императора, а потом и самодержавной императрицей!
Родители Екатерины были простыми ливонскими крестьянами. Они, один за другим, умерли от чумы, когда Марта (таково, как уже говорилось, настоящее имя царицы) была совсем еще девчонкой. Вечно голодная и оборванная, она блуждала по городам и весям, пока ее не взял к себе в дом служанкой лютеранский пастор Глюк. Но бдительному священнослужителю все-таки не удалось уследить за сироткой с аппетитными формами, и очень скоро она опять отправилась бродить по дорогам – на этот раз ночуя в лагерях русской армии, которая завоевывала тогда польскую Ливонию, – и меняла любовников до тех пор, пока не покорила сперва сердце Меншикова, а затем и самого Петра. И если последний любил ее, то уж никак не за ее образованность, поскольку она была почти безграмотна и объяснялась на ломаном русском языке, но за то, что ему сотни раз предоставлялся случай оценить: за ее бесстрашие, живость, горячность и – за притягательную силу ее пышных форм…
Царь всегда предпочитал женщин в теле и не слишком умных. И даже при том, что Екатерина часто обманывала его, при том, что он гневался на жену за ее неверность, он всегда возвращался к ней даже после самых бурных ссор.
При мысли о том, что «разрыв» на этот раз окончателен, Екатерина чувствовала одновременно и вину, и облегчение. Судьба, уготованная ей, казалась новоявленной царице необычайной – не только в связи с ее более чем скромным происхождением, но и из-за ее пола, ведь исторически женщинам в России отводилась лишь второстепенная роль. Ни одна из них до сих пор не становилась императрицей всея Руси! Во все времена трон этой огромной державы занимали только лица мужского пола, наследуя его по нисходящей линии. Даже тогда, когда после смерти Ивана Грозного в России начался период кризиса государственности и когда в «смутное время» – один за другим – на трон поднимались захватчик и самозванец Борис Годунов, болезненный и нерешительный Федор II, первый и второй Лжедмитрии, традиция, при которой монархом может быть только мужчина, не претерпела изменений. И лишь после окончательного угасания династии Рюриковичей (Рюрик был основателем Древней Руси) пришлось смириться с необходимостью выбора царя собранием бояр, священнослужителей и знати (Собором). Именно таким собранием был избран на власть молодой Михаил Федорович, первый в династии Романовых. После него передача императорской власти осуществлялась без особых треволнений почти целый век. И только в 1722 году Петр Великий покусился на старинное правило, объявив, что теперь самодержец имеет право назначать себе наследника, который кажется ему подходящим, не заботясь о династическом порядке. Таким образом, благодаря этому царю-новатору, уже до того перевернувшему все обычаи страны, женщина, пусть даже не знатная и не имеющая политического опыта, получала такое же право взойти на трон, как и мужчина. Причем первой, кому доведется присвоить себе эту из ряда вон выходящую привилегию, станет она, бывшая служанка ливонского происхождения, от рождения протестантка, которая стала русской и православной довольно поздно и которая если где и прославилась, так единственно – в постелях… Возможно ли, что эти руки, не так уж давно только и занимавшиеся, что мытьем посуды, перестилкой простыней, отстирыванием грязного белья и стряпней для солдат, возможно ли, что эти самые руки завтра, надушенные и украшенные перстнями, станут подписывать указы, от которых зависит будущее миллионов подданных, скованных почтением и страхом?
День и ночь эта мысль о чудесном возвышении преследовала Екатерину. Чем больше она плакала, тем больше ей хотелось смеяться. Официальный траур должен был продолжаться сорок дней. Все придворные дамы сейчас соперничали в стояниях на молитве и плаче. Екатерина безупречно вела свою – главную – партию рыданий и вздохов, явно выигрывая в этом необъявленном соревновании. Но нежданно-негаданно новое горе поразило ее в самое сердце. Спустя четыре недели после кончины мужа, как раз в то время, когда весь город готовился к пышной погребальной церемонии, ее младшая дочь Наталья, шести с половиной лет, заболела корью. И тихая, почти никем не замеченная смерть ребенка, последовавшая за вызвавшей всеобщий переполох кончиной Петра Великого, окончательно убедила Екатерину в том, что ей предназначена Богом особая участь – как в горестях, так и в успехах. Она тут же решила похоронить в один день увенчанного славой, при жизни вошедшего в Историю отца и маленькую девочку, которой не выпало времени вкусить ни счастья, ни бремени жизни женщины. О двойных похоронах было объявлено глашатаями в четырех концах столицы, и они состоялись 10 марта 1725 года в Петропавловском соборе.
Фасады домов, мимо которых к Петропавловской крепости двигался траурный кортеж, были затянуты черной тканью. Двенадцать высоченных полковников несли внушительных размеров гроб с телом Его Величества. Гроб накрыли зеленым бархатом, который, как и балдахин из золотой парчи, должен был, плохо ли, хорошо ли, защитить его от непогоды: снега и града – весна выдалась тогда поздняя. Маленький гробик царевны Натальи несли рядом, его поместили под навес из шитой золотом ткани, украшенный султанами из перьев красного и белого цвета. За гробами шли священники, позади них – целая армия людей с хоругвями и иконами. После них, наконец, можно было увидеть Екатерину I – в глубоком трауре, с потупленными глазами. Естественно, рядом находились светлейший князь Меншиков (как же без него?) и генерал-адмирал Апраксин: они поддерживали вдову, которая брела неуверенной походкой. Дочерей Петра и Екатерины – Анну и Елизавету – сопровождали государственный канцлер Головкин, генерал Репнин и граф Толстой. Всякого рода знать, богатейшие из дворян, обильно изукрашенные орденами генералы, специально прибывшие по такому случаю иностранные принцы и дипломаты – все они, выстроившись в шеренги согласно древности рода, к которому принадлежали, медленно двигались по улицам города. Головы мужчин были обнажены, ветер трепал парики, которые они придерживали руками, звучала траурная музыка, подчеркнутая барабанным боем, гремели пушечные выстрелы, трезвонили колокола… После двух часов дороги, двух часов борьбы со стужей и бураном, церковь, когда погребальная процессия добралась до нее, показалась всем раем. Однако громадный собор вдруг сделался тесным, стоило туда набиться этой измученной и заплаканной толпе людей. И вот в нефе, где горели тысячи свечей, началась новая пытка. Богослужение тянулось невозможно медленно. Екатерина собирала последние остатки сил, чтобы не упасть в обморок. С одинаковым пылом она сказала последнее «прости» и своему великолепному супругу, который принес ей в дар Россию, и своему невинному дитяти, чьей улыбки ей уже никогда не увидеть. Но если смерть Наташи заставляла ее сердце сжиматься от боли – птенчик выпал из гнезда, – то кончина Петра возбуждала ее, словно бы приглашая удивиться: смотри, Марта, какая легендарная судьба тебе уготована! Рожденная, чтобы быть последней среди людей, она становится первой из них! Кого же ей благодарить за удачу: Бога или мужа? Может быть, обоих – смотря по обстоятельствам?
Углубившись в эти размышления, решая эти важные вопросы, Екатерина рассеянно слушала Феофана Прокоповича, архиепископа Псковского,[8] который произносил надгробное слово. «Что се есть? До чего мы дожили, о россияне! Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем!» Проповедь была краткой, хотя продолжалась почти час из-за того, что часто прерывали ее плач и вопли слушателей. Утешением им должна была стать ее заключительная часть: «Не весьма же, россияне! Изнемогаем от печали и жалости: не весьма бо и оставил нас сей великий монарх и отец наш. Оставил нас, но не нищих и убогих; безмерное богатство силы и славы его, которое его делами означилось, при нас есть. Оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам».[9] Услышав, что Россия останется такой, какой ее создал Петр, Екатерина подняла голову… Царица не сомневалась, что в проповеди прозвучали слова, обращенные к ней, – будто посмертное послание от супруга. Испуганная и в то же время радостно взволнованная открывающимися ей с завтрашнего дня перспективами, она поторопилась на свежий воздух.
1 2 3 4 5 6