И после паузы он добавил:
– Мои лошади радуются этим колокольчикам, которые облегчают им тяготы подъема в гору и трудности путешествия в тумане.
Когда мессер да Мораццоне закончил говорить, все замолчали, размышляя над смыслом его слов. Венафро поднялся и налил всем вина, говоря, что по окончании веселой и мирной трапезы он с удовольствием ознакомится с механизмами мессера Энрико, поскольку он уже давно чувствовал в себе все возрастающий интерес к науке, призванной облегчить людям тяготы труда и жизни. Между тем пришли слуги накрывать столы. Но и во время обеда разговор шел о машинах и той силе, что они дают человеку, и о том, как красиво зарождение движения, когда распрямляется сжатая до этого пружина.
– Помимо пружины, которую мы почитаем самой простой из всех природных систем, есть еще великое множество других, которые можно использовать на благо движению. Человеку следует только научиться читать великую книгу природы, и на каждой переворачиваемой им странице он найдет объяснения, как создать то, что ему нужно для жизни, а также и то, что не нужно, но так соблазнительно, что принято считать нужным.
– Вы знаете другие источники движения, мессер? – спросил Венафро, который, казалось, больше других заинтересовался разговором.
Энрико да Мооаццоне посмотрел на него долгим и несколько недоверчивым светлым взглядом голубых глаз. Потом он улыбнулся и ответил:
– Конечно, монсиньор. Для создания движения достаточно разных температур. Зажигается большой костер, теплый воздух идет кверху, подобно телу, теряющему в весе. На пустое место, образовавшееся от теплого воздуха, поступает более тяжелый холодный воздух, вот вам и движение, которое при нужном подходе может быть использовано для работы. Тот великий огонь, который порождает всегда пылающее солнце, порождает в воздухе это движение там, где рождаются пассаты, которые, подобно большой машине, беспрерывно перемещаются от самой горячей части земли, что зовется экватором, к соседним районам, где солнце останавливается для смены времен года, чтобы вернуться туда, откуда пришло.
Все в задумчивости молчали, пытаясь охватить мысленным взором трудный смысл его слов, трудный в особенности для тех, кто знал только путаный путь северного солнца и линию горизонта, прерываемую горной цепью.
– Это движение, – продолжил изобретатель, – однородно и непрерывно, именно поэтому его можно назвать тем самым волшебным перпетуум-мобиле, которое всегда было тайным желанием и надеждой всех наук.
– Но возможно ли, – прервал его Венафро, – запустить такую машину, которая будет непрерывно двигаться под воздействием этих ветров?
– Наверное, – в задумчивости ответил изобретатель. – Но на это потребуется незаурядный гений и инструменты для создания такой пружины, которой будет под силу удержать ветер. А в этих землях мне еще не случалось побывать в таких местах, где дуют пассаты. Я слышал об этом только от людей, что побывали в крестовых походах, да еще арабы мне об этом говорили. Это вещи от нас далекие, и потому они кажутся нам сказками. Но, проводя в море опыты на моем судне под именем «Улисс», открыл я иной принцип вечного движения, который можно использовать везде, где есть вода, будь то море, или пруд, или побережье.
Он прервал свой рассказ и внимательно посмотрел на Венафро.
– Вам, конечно, знаком закон Архимеда, который гласит, что вода выталкивает тела благодаря тому эластичному элементу, что подталкивает их кверху и позволяет им удерживаться на поверхности, и тем легче они держатся на поверхности, чем больше поверхность жидкости, которую они вытесняют. Ну что ж, основываясь на этом принципе, я построил весьма изящные механизмы, которые постоянно двигаются, производя движение. Но мои самые лучшие изобретения основываются на эффекте сжатой пружины.
По окончании обеда мессер да Мораццоне представил Венафро самое лучшее, самое любимое из своих изобретений.
– Это, монсиньор, машина для подбрасывания яблок.
Венафро молча смотрел на него. Тогда изобретатель продолжил:
– Она сделана из выдолбленного дерева, в стволе которого находится пружина; от ствола отходят веточки, тоже выдолбленные внутри, но заполненные пружинами, которые соединены с центральной пружиной. Каждая веточка оканчивается большой ложкой, и когда пружина, которую держит винт, высвобождается, она начинает раскручиваться, и раскручивается стремительно до тех пор, пока сила пружины не ослабевает. Теперь, если на каждой ложке покоится яблоко, прекрасное румяное яблоко, все яблоки чудесным образом подскакивают, и на всех семи веточках все семь яблок подпрыгнут с одинаковым движением и одинаковой силой.
– Но какое применение можно найти, мессер, такому удивительному изобретению?
Изобретатель смерил его насмешливым взглядом.
– А кто сказал, что оно должно быть для чего-то полезно? Машина эта совершенна своей красотой, и ей ни к чему быть еще и полезной. И потом, – продолжил он смягчившимся голосом, – даже когда машины полезны, то, чтобы сделать их, требуется затратить гораздо больше человеческого труда и усердия, чем сэкономят те, кто ими затем будет пользоваться. Но машины подобны сиренам, что завлекают человечество, делая людей своими рабами. Наступит день, когда люди будут трудиться так же напряженно, как и в наши дни, а может, еще и больше, чтобы произвести механизмы, призванные облегчить им ходьбу, вспашку полей, да что бы то ни было. Настанет день, когда простолюдины вместо того, чтобы вставать чуть свет и идти в поле, несмотря на дождь и туман, – настанет день, хотя он еще и далек, когда они отправятся в дождь и туман, дабы встать в длинную и медленно продвигающуюся очередь в необъятные мастерские, где будут строиться машины, которые избавят их от необходимости ходить пешком.
– И не будет больше непосильного труда?
– Он будет таким же, ибо нужно будет завинчивать болты, ковать железо и осваивать сотни других профессий.
– Но к чему тогда строить машины? Ведь можно спокойно продолжать ходить пешком?
На этот раз мессер да Мораццоне широко улыбнулся.
– Машина это как колдовство: в сущности, без него можно обойтись. Однако же оно оказывается нужнее хлеба и, по меньшей мере, нужно как воздух, который мы вдыхаем. Но пройдет еще очень много времени, не беспокойтесь, монсиньор.
Продолжая разглагольствовать, он достал из повозки своего рода большую корзину, поставленную на железную раму.
– Это пружинные сани, монсиньор. Предназначены для тех, кто не любит ездить верхом, когда много снега, и не может также ходить пешком. Вы садитесь в сани и едете вниз по склону. Механизм сконструирован таким образом, что пружина сама закручивается во время спуска и набирает силу, достаточную, чтобы толкать сани на подъеме. Таким образом, с помощью пружины они преодолевают подъемы, а на последующих спусках набирают силу для новых подъемов.
Здесь изобретатель замолчал, а Венафро между тем раздумывал о санях, перебирая в мозгу мысли.
– Сколько вы хотите за них, мессер?
– Двадцать французских эскудо, – осмелел изобретатель.
Он получил десять и, довольный, удалился.
В этот вечер Венафро подарил сани аббату Невозо, думая о том, как аббат ненавидел бродить по снегу и как ему не нравилось ездить верхом теперь, когда его бедный, несчастный ослик пал в пути. Невозо решил опробовать сани завтра же, не слушая предостережений Венафро о том, что изобретатель уехал, а механизм, по его мнению, мог оказаться и неисправным. Невозо отправился на санях вниз по склону в сторону реки, удачно пересек несколько холмов, а потом волей Божией свалился в ручей, который протекал по дну долины.
Венафро долго пришлось идти вдоль реки, чтобы найти остатки саней, заляпанных грязью и застрявших в жестком хворосте. Аббата нашли довольно близко. Мертвого, разумеется.
ПОХОРОНЫ
Похороны аббата Невозо были достойны как покойного, так и тех, кто его оплакивал. Донна Бьянка и ее дамы, чтобы проводить аббата в последний путь, оделись во все белое – цвет, который при большом желании можно счесть траурным, кроме этого, он хорошо гармонировал с молчаливой белизной долины, заваленной снегом. В день похорон снег не падал, но само небо было белым, как заснеженная долина; процессия, образованная камеристками, могла бы сливаться с окружающим пейзажем, если бы не причудливость их нарядов. Маркиза возглавляла кортеж верхом на своем белом Иппомеле, в мантии из белоснежных лисиц, настолько длинной, что она покрывала даже часть коня. С полей огромной белой шляпы спускалась белоснежная вуаль, полностью скрывавшая пряди черных волос.
Пастухи и крестьяне стояли вдоль всего пути их следования, счастливые возможностью полюбоваться зрелищем, которое так редко выпадало на их долю. Процессия дам была выше всяких похвал, за ней следовал кортеж аббатов, которых осталось десять из двенадцати, шествие замыкали вельможи, герцог и Венафро, оба одетые в черное, паж Ирцио, слуги и оруженосцы. Все не отрываясь смотрели на кавалькаду до тех пор, пока она не скрылась за воротами замка. Долина снова опустела. Остался только вытоптанный снег и многочисленные следы лошадиных копыт, от которых шел пар.
Как только позади кортежа поднялся разводной мост, два мира, вступившие в минутный контакт, снова разделились: за стенами замка остались холод, тяжкий труд и нужда, на место молчаливого изумления заступила молчаливая злоба, а призрачное восхищение угасло вслед за коротким осенним днем. Осень сменилась зимой.
В замке зажгли все светильники, и каждый выдумывал свой способ прогнать скуку: кто играл в шашки, кто в шахматы, пели песни и болтали.
– Мне говорили, – сообщила маркиза, – что один французский мастер вырезал самые красивые шахматы из всех, что когда-либо существовали. Он вырезал их из черного и розового дерева почти в человеческий рост высотой, и играют ими или в саду, или на террасе, или в самой большой зале замка.
– Хорошо бы нам, мадонна, приобрести такие шахматы, – сказал герцог, – мы играли бы ими, воображая их людьми. Нам бы следовало, – сказал он, обращаясь к Венафро, – как только по дорогам можно будет проехать верховому, отправиться искать эти шахматы, где бы они ни были, пусть даже во Франции.
– А я слыхала, – вступила в беседу донна Марави, – что в городе под именем Ареццо, что весьма далеко отсюда, за рекой По и Апеннинскими горами, делают чудесные кегли. Слышала я также, что очень известный мастер вырезает мишени, похожие на людей: с человеческими лицами и в человеческий рост, да так, что ему можно даже заказать, на кого должна быть похожа мишень.
Говоря так, донна Марави, прибывшая от Анжуйского двора Неаполя, смеялась, и ее рыжие кудряшки, собранные в пучок на темени и спускающиеся длинными локонами вдоль лица, весело подпрыгивали.
Все господа согласились с тем, что как только снег чуть-чуть подтает, они отправят кого-нибудь и в Ареццо, и во Францию, чтобы привезти ко двору эти диковинки.
Приближался час обеда. Паж Ирцио явился доложить маркизе, что в полном соответствии с ее указаниями приготовлена ванна. Ванна, в которой она хотела смыть с себя усталость от поездки верхом, волнений и похорон. И пока слуги накрывали столы, донна Бьянка удалилась в сопровождении пажа в свои покои. Чтобы не мучится ожиданием, Венафро отдал приказание принести большой котел: он занялся приготовлением горячего вина с травами. Он добавил в него достаточное количество корицы, гвоздики и меда, и вот на поверхности крепкого красного вина появились пузырьки, и ароматный пар распространился от камина по всей комнате. Внесли большие серебряные кубки и всем разлили сладкий горячий напиток, изгнавший из костей холод, а из души грусть. Выпив первый кубок, Венафро наполнил второй и вышел из комнаты. Он отправился в комнату маркизы, которая уже должна была выйти из ванной. И действительно, он нашел ее отдыхающей на удобной кожаной лежанке, одетой в белую блузу, и паж Ирцио расчесывал костяным гребнем ее распущенные длинные волосы. В комнате клубился ароматный пар, такой горячий и сладкий, что казалось, в этих стенах никогда не было зимы. То благоухала розовая вода. Ярко горели свечи, воск которых был замешан на розовом масле. Венафро с поклоном протянул маркизе кубок, она выпила вино, с улыбкой глядя на любезного кавалера. Ее лицо слегка порозовело от вина, а тепло после ванны разлилось по членам.
– Пойдемте, мадонна, ужин готов, – сказал Венафро, протягивая ей руку.
– Мне нужно одеться, – ответила она, не отказываясь тем не менее от его помощи.
– Нет, пойдемте так. Вы очень хороши собой, донна.
Донна Бьянка смутилась, потом засмеялась, набросила на плечи мантию из белоснежных лис и вышла из комнаты под руку с ним. Когда она вошла в зал, запах розовой воды смешался со сладостным дыханием вина и дивный аромат разлился по залу. Герцог провел маркизу к ее креслу во главе стола и пододвинул свою скамью так, что касался ее одежды и чувствовал ее благоухание.
Между тем аббаты, онемевшие и охваченные ужасом, переглядывались. Потом вперед вышел толстый аббат Торкьято, велеречивый и хромой, и многословно начал распекать маркизу и за ее наряд, и за распущенные волосы, и за духи и, наконец, воскликнул:
– Ванна в такое-то время!
Все обернулись к нему. Маркиза позволила ему вдосталь выговориться. Когда раскрасневшийся и задыхающийся аббат, страдающий полнокровием, замолчал, донна Бьянка с улыбкой взглянула на него, чуть приподняв свой кубок, и сказала:
– Не следовало бы забывать, мессер, что вам не дано власти надо мной.
Торкьято замолчал, огляделся вокруг в поисках поддержки со стороны своих собратьев, осознал свою ошибку и, уязвленный, уселся на место. Уязвленный более всего обращением «мессер», сказанным нарочито уничижительным тоном, в присутствии всех.
Герцог, казалось, ничего не заметил. Он смотрел на маркизу затуманенным взором. Он вдыхал ее аромат, по-видимому мысленно сочиняя мадригал. Ел он мало и на протяжении всего обеда молчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14